опять Гарь-
ка... Уничтожу. Я ткнул в "здесь", и на экране громадным всклокоченным
медведем возник дядя Коля.  У меня сразу засосало под ложечкой. Что-то
произошло,  это было ясно сразу.  Дядя Коля просто так звонить не ста-
нет.

- Живой?  - хмуро спросил он,  жуя усы. - Это хорошо, что живой. Я уже
не надеялся. Картинку включи.

Я включил изображение.  Дядя Коля усмехнулся:  хорош я был, наверно, в
трусах и без майки. Бройлер с кожей в пупырышках.

- Что-нибудь случилось? - спросил я шепотом.

- С чего ты взял? - ворчливо осведомился дядя Коля. - Это я думал, что
случилось.  Взял,  понимаешь, манеру отключаться... Ты вот что... - он
вдруг  задышал  и стал говорить тише,- ты там случайно никому на хвост
не наступил?

- Никому,- сказал я. - А "там" - это где?

- Идиот! - рявкнул дядя Коля. - В институте.

- Н-нет,- промямлил я,  соображая, что здесь к чему. Странный какой-то
получался разговор. - А что случилось?

- Помнишь пистолет вчера утром?  - спросил он.  - На зачете.  Ну, тот,
что ты тогда выбил?

- А-а, макет "тарантула"?

- Никакой это не макет,- сдержанно сказал дядя Коля.  - Я только вече-
ром обнаружил и сейчас же тебе звонить...  Гнать меня надо.  Настоящий
боевой "тарантул" это был,  новенький, смазка свежая. И полная обойма.
Понял?  Безгильзовые  патроны с ртутными пулями,  шестнадцать штук как
одна.

Я сглотнул.

- А этот твой... новый подручный?

- Решетов-то?  - рыкнул дядя Коля. - Исчез, тварь. Как с ведром вышел,
так только его и видели,  за дверью ведро бросил и деру дал. Я сообщил
куда следует, так что имей в виду, к тебе могут возникнуть вопросы. Ты
сегодня на службе?

- Не знаю,- сказал я. - Думаю вот: ехать - не ехать.

- Если надумаешь,  позвони,- буркнул дядя Коля. - По-моему, ты кому-то
очень не нравишься. И поосторожней там, ясно?

- Ясно,- сказал я,  и дядя Коля дал отбой.  Я подошел к окну и присло-
нился к стеклу лбом. Стекло было холодное. За окном в провал между на-
шим и соседним домами падал медленный снег и где-то далеко,  очень да-
леко, лениво, по-утреннему постреливали. Пусто там было, бело и пусто,
и в этой пустоте начинался,  постепенно разгоняясь,  новый день, такой
же,  как остальные, самый обыкновенный московский день, и вот уже пер-
вая машина проехала внизу по улице, и низко, над самыми крышами, с гу-
лом прошел,  торопясь куда-то, десантный вертолет муниципальных сил, а
Дарья за спиной заворочалась на постели и застонала, просыпаясь...



...Жил-был когда-то один человек. Иногда он совершал странные и необъ-
яснимые поступки. Все думали, что он был дурак. А он был Святой.

Жил-был другой человек.  Он тоже совершал странные поступки, и все ду-
мали о нем,  что он Святой. А он был просто Дурак, и поступки его были
дурацкие.

А еще жил-был третий.  Он и теперь жив.  Он не был ни дураком, ни свя-
тым,  никем он не был, так, ни то ни се, заурядное дерьмо в проруби. И
все о нем прекрасно знали, что он дерьмо в проруби. Но у него был "та-
рантул" с рукояткой, до отказа набитой ртутными пулями...

Вот так.

Теперь понятно,  почему "жил-был" первых двоих в таком плюсквамперфек-
те?









II. СЕНТЯБРЬ





1

Пламя пустили по ветру. Вначале дымно занялись костры на снегу под де-
ревьями - все разом, все одинаково, будто в глазах множилось одно и то
же. Кто-то командовал, от костра к костру метались раскоряченные тени.
Мертвый лес не хотел гореть. В огонь плеснули нефтью, и первый длинный
язык кинулся и облизал ствол до самой макушки.  Вспыхнуло еще одно де-
рево. Я и не заметил, откуда взялась автоцистерна. Кто-то нелепо упал,
споткнувшись  о шланг.  Встал,  стряхнул снег,  стал молча пялиться на
ползущий под ногами резиновый хобот.  Струя жидкого пламени ударила  в
голые кроны,  и толпа попятилась. Взревела. Кто-то весь в белом, кроме
символа Солнца на впалой груди,  выбросил вверх тонкие голые руки. Что
кричал,  было  не понять.  Крутящийся дым относило в лес.  Горел снег,
пропитанный нефтью.  Горела уже целая полоса на краю леса, пожар напо-
ристо  шел  вглубь,  набирая силу.  Последними остатками смолы плакали
сосны.  С пугающим треском взрывались горящие  стволы.  Тонкие  ветви,
схваченные огнем, извивались шипящими гадами. Корчились кроны. Невиди-
мо и неслышно сгорали мертвые личинки в мертвой коре.

Половина шестого утра!

Полиция потеснила толпу с фланга.  Это было уже кое-что.  Я видел, как
здоровенные ребята в сверкающих касках с забралами,  сбив щиты в проз-
рачную шевелящуюся стену, повели наступление фалангой по всем античным
правилам;  как очень скоро из плотной шеренги, спрессовавшей перед со-
бой человеческую массу до опасного предела,  выхлестнул,  врезавшись в
самую гущу толпы,  короткий острый клин и пошел,  пошел профессиональ-
но-методично резать толпу на части. Отсечь - рассеять, отсечь - рассе-
ять!  И еще.  И еще раз.  Шеренга отвоевывала пространство. Размеренно
взлетали и опускались дубинки, появлялись и исчезали пойманные камерой
в  толпе  орущие  рожи  с отблеском огня в вытаращенных рыбьих глазах.
Кто-то падал,  визжа смертным визгом. Кого-то топтали, не замечая. Ко-
му-то удалось выхватить полицейского из шеренги...

А потом я увидел самое страшное. Камера рывком, не по-профессионально-
му отвернулась от толпы, куда только что бесследно, как в трясину, ка-
нул полицейский,  метнулась к горящему лесу,  проехала было дальше, но
тотчас вернулась назад и уткнулась в самое пламя. И тогда я увидел.

В пятидесяти метрах от края леса к деревьям были привязаны люди.

Их было немного,  может быть,  полдесятка,  но они были. Теперь, когда
пламя подступило к ним совсем близко,  они стали видны отчетливо. Оче-
видно, они стали отчетливо видны и толпе, потому что толпа опять взре-
вела. Колыхнулся воздух. "Смерть им! Смерть! - завопили в толпе. Голос
подхватывали. - Смерть адаптантам! Очистим!.. Согрей нас, Ярило, прими
жертву  детей твоих!.." Утоптанный снег возле ног привязанных темнел и
плавился от жара.  Ближайшие деревья были охвачены огнем.  Привязанные
извивались.  Привязанные грызли веревки.  В огне их лица, подкрашенные
багровым, расплывались в бессмысленные колышущиеся маски.

- Знак! Знак! Подай знак детям твоим... Знак!..

На миг толпа почему-то смолкла.  Только на один миг. Но этого коротко-
го,  не предусмотренного никем мига хватило, чтобы услышать, как отту-
да,  из-за подступающего огненного барьера,  кто-то тонко  и  отчаянно
кричит:  "...не адаптант! Не надо... А-а-аа-а-А-А-А!.. Развяжите меня,
я же вам все сейчас объясню..."

- А-а-а-чис-ти-и-им!..

Человек кричал.  Человек звал на помощь.  Раскаленный воздух дрожал  и
метался.  С вулканическим фейерверком рушились горящие сучья. Какие-то
неясные движущиеся фигуры на мгновение показались очень далеко в лесу,
задрожали в раскаленном ветре и исчезли.  Наверно, к моменту появления
цистерны не все поджигатели успели выбраться из леса, и теперь отстав-
шие  и  забытые  спешили как можно скорее уйти от пожара.  Я подумал о
том,  что они сейчас должны проваливаться в снег по пояс.  Могут и  не
успеть уйти, вон как пошло вглубь...

- А-а-а... детей твоих... А-аа-а-а...

Камеру толкнули. И еще. Кажется, начиналась свалка: не то толпа все же
прорвала шеренгу, не то полиция решилась-таки применить газ. Толпа за-
выла. Какие-то люди выбегали из черноты, скользили, падали, бестолково
и невидяще метались перед камерой,  прежде чем сгинуть прочь.  Хрипели
ямами  ртов.  Чадно  и словно нехотя вспыхнула разлитая нефть - толпа,
топча задавленных,  отпрянула.  С неба падали тяжелые хлопья. Еще, еще
бежали люди, как же их много... Вот опять один упал... нет, успел под-
няться.  Бессмысленные,  бессмысленные глаза. Оператора сбили с ног, и
на экране пошло-поехало:  бегущие и кричащие люди,  растоптанный снег,
огонь,  черный дым,  розовый дым,  бледный рассвет на востоке... Толпа
разбегалась. Потом с бывшей опушки раскатисто бухнуло, полыхнуло диким
огнем в полнеба - цистерна таки не выдержала.  Я еще  успел  заметить,
как  двое полицейских подобрали на снегу того самого шамана в белом и,
торопясь, поволокли его подальше от жара, а потом передача прервалась.
И тотчас же зажужжал вызов.

Звонил, конечно, Гарька. В окошечке на экране возникло его лицо, слабо
освещенное ночником,  и темные голые плечи под бретельками  майки.  На
стене  за  Гарькой  маячила всклокоченная тень и из тени в свет ползла
жужелица. Было слышно, как где-то неподалеку плачет ребенок - наверно,
бодрствовал Гарькин младший.

- Ты видел? - спросил Гарька.

- Видел.

- Все видел?

- Иди к ... - злобно сказал я. - Дай отдышаться.

- Ск-коты!  - сказал он. Плечи его тряслись вместе с белыми бретелька-
ми,  и губы дрожали не то от плача,  не то от бешенства. - Это как, а?
Видел это? Да их же давить надо, псов, не люди они, их всех давить на-
до!..

- Согласен,- сказал я. - Прямо сейчас и пойдем?

- Куда пойдем?

- Давить, конечно. Каток возьми, не забудь.

- Это ведь как?  - ничуть не прореагировал Гарька.  - Это значит,  они
начали,  понимаешь!  Ты такое когда-нибудь видел? Ты об этом думал? Не
мы,  а дубоцефалы начали!  Они!  Теперь нам,  по-моему, крышка, ты как
считаешь?

- Это почему?

- А ты не понял?  Да просто потому, что мы не возглавили! Потому что в
рамки не ввели! Упустили момент, теперь жди, что они и до нас доберут-
ся, до всех и каждого, и до нас с тобой тоже...

Сердце колотило как пулемет, с отдачей. Я торопливо дал отбой, глотнул
воды из стакана на столике и некоторое время лежал  неподвижно.  Слава
богу, Дарья не проснулась, только пошевелилась и промычала что-то нев-
нятное. Пулемет у меня в груди потарахтел еще немного, потом там нача-
ли  экономить  боеприпасы,  звук стрельбы ушел куда-то вглубь и пропал
совсем,  тогда я услышал ровное дыхание Дарьи,  да еще в  прихожей  на
коврике подскулил во сне Зулус,  а в окне,  в узком просвете не сошед-
шихся до конца штор все сильнее и сильнее - на полнеба  -  разгоралось
зарево, и даже отсюда чувствовался, давил сверху тяжелый дым с черными
хлопьями.

Все-таки уму непостижимо,  что творится. В чей это спинной мозг забра-
лась мысль согреть кусок планеты лесным пожаром? Лесопарк сожгли, сво-
лочи... Людей сожгли...

Не спалось. Я лежал под одеялом и думал о том, что в городе становится
непозволительно много дубоцефалов, откуда только берутся? Всегда были?
Ладно, были, но не в таких же пропорциях! Притом это уже что-то совер-
шенно новенькое,  Бойль сказал, что частью они переходная форма от лю-
дей к адаптантам с геномом последних и психологией и  привычками  пока
еще первых, частью - шлак эволюции, со всей очевидностью обреченный на
вымирание в  ближайшей  исторической  перспективе.  Хорошенькое  дело!
По-моему,  вымирать  они как-то не очень собираются,  а если судить по
тому,  как резво они взялись за адаптантов, не собираются вовсе. Солн-
цепоклонники, чтоб их... Ярилопоклонники. Гарька-то прав, один из сжи-
гаемых заживо явно не был адаптантом,  а вот кем он был?  Дубоцефалом?
Человеком без отклонений? Чушь какая-то. Чем вообще отличается человек
без отклонений от дубоцефала, кроме степени умственного развития? Тем,
что у одного душа, а у другого только потемки? Очень хорошо. Выньте из
меня душу,  измерьте ее и взвесьте,  тогда я пойму,  о чем идет  речь.
Ладно,  чем еще? Правильным соотношением между высшей и низшей нервной
деятельностью?  Браво. У меня оно неправильное, это соотношение, приз-
наю и не каюсь,  а вы можете развивать эту тему дальше, я найду в себе
силы не зевнуть при этом.  Что хотите со мной делайте,  но я не  верю,
что тот шаман в хламиде всего лишь обыкновенный придурок,  не верю,  и
все тут. Так не бывает. Возможно, именно в том заключается отличитель-
ный признак человека,  что он может быть предводителем толпы дубоцефа-
лов, а дубоцефал - нет...

Противно.

Дарья шевельнулась, и я пошептал ей на ухо: "Спи, спи, хорошая". Потом
осторожно откинул одеяло, пошарил по полу ногой, чтобы не наступить на
свина Пашку, встал и поежился. В комнате было холодно. На окнах прочно
намерзли  абстрактные узоры,  сейчас на них играли и искрились красные
отблески далекого пожара и надо было полагать,  что по соседству с ним
все еще кипела драка,  а небо постепенно бледнело, и солнце давало по-
нять,  что вот-вот высунется из-за горизонта.  Я надел брюки, попутным
шлепком лишил будильник права голоса,  сходил умылся и кое-как соскоб-
лил с себя крем для бритья. Вот интересно, подумал я, почему никому не
приходит  в голову создать крем для битья?  До битья и после битья.  А
что, это имело бы сбыт.

На кухне я зажарил себе консервированную яичницу и сварил кофе на  од-
ного.  Дарья ровно дышала.  Пожалуй, раньше чем через час будить ее не
стоило, даже если учесть время, необходимое каждой женщине для распре-
деления  по лицу косметики,  а потом я зажарю еще одну яичницу и сварю
еще кофе, уже на двоих. Я разложил свой фриштык на журнальном сто-ли-
ке, пал в кресло и стал есть. Уже совсем рассвело. Воздух стал прозра-
чен,  наружный термометр мигнул и показал минус двадцать девять вместо
минус тридцати. Звезды давно исчезли, зато дым от лесопарка стал виден
лучше некуда - тянулся низко и не рассеивался, словно не желал загряз-
нять такое утро.  В каньоне между соседним домом и углекислотным заво-
дом истаивала ущербная доходяга-луна, и на проспекте за квартал отсюда
хором выли на доходягу снегоеды.  Один, особенно шумный, напустив пол-
ную улицу пара, с урчаньем прополз прямо по пешеходной дорожке под ок-
нами,  и я решил,  что Дарья уж точно проснется, но она не проснулась,
только всхлипнула во сне и перевернулась на другой бок.  Я вдруг заме-
тил,  что не дышу,  и обозвал себя по-нехорошему. Что, испугался? Нет?
Врешь, не хочешь ты, чтобы она проснулась, боишься ты этого, трус...

А ведь и верно, боюсь. И не хочу. Совсем.

Тут я вспомнил,  что ей сегодня не нужно идти в гимназию, и обрадовал-
ся. Пусть спит. Пусть не проснется до моего ухода, а я уйду тихо и ос-
тавлю на столике записку о том,  что  постараюсь  вернуться  пораньше,
насколько это от меня зависит, так рано, как только смогу. Но вот ког-
да я смогу заставить себя вернуться?..

Я не знаю.

А может, заночевать сегодня у себя? Бойль не помеха...

Я устыдился этих мыслей.  Лучше всего было поработать, все же хоть ка-
кой-то паллиатив.  Пока еще есть время.  Я утопил посуду в мойке,  ти-
хонько достал спрятанный подальше от Дарьи клавир и подсел  к  экрану,
вырубив к чертям всякий звук. Так... на чем мы в прошлый раз останови-
лись? Энергоэлементы. Черт, не моя это область, ничего я в этом не по-
нимаю... Точнее даже так: распределенные аккумулирующие энерготепловые
элементы,  и если я в прошлый раз нигде не напорол,  то этакий плоский
блин получается, хоть собирай его на месте, хоть привози и раскатывай,
а сверху присыпь субстратом и пускай травка растет,  а вспомогательный
реактор,  конечно,  вовне...  Травка... Да там бананы вырастут. Можно,
естественно, и не блином, а длинной такой лентой, вроде бычьего цепня,
так даже лучше...  Ерунда,  детали.  А ведь неплохо получается,  ей-ей
неплохо,  даже изящно, и вовсе это не чужая область, если я это первый
застолбил.  Вот вам всем доцент задрипанный!  Нравится?  Вот вам клерк
патентной службы...  Н-да.  Эка хватил... Ладно, тепловики, будем счи-
тать,  посрамлены навечно,  и поделом:  человек не паровоз,  чтобы все
время по рельсам за горизонт,  человек - он волк,  он  рыскать  любит.
Идея-то,  братцы-волки, реализуемая... Сожрут они меня, как пить дать,
кричи потом,  что не гений,  а просто повезло:  пришла в голову мысль,
первая в этом году...  Э,  а это что такое? Предположим, здесь степень
пять третьих, а не квадрат, тогда что получается? Бред получается. Ка-
кая-то сугубая лажа, не может здесь быть ни пяти третьих, ни квадрата,
а скорее всего это величина переменная от режима  к  режиму...  Ладно,
дадим  кому-нибудь потом это вывести,  все равно ясно,  что КПД у этой
штуки не лучше,  чем у Сизифа с его камнем, одно тепло, что и требует-
ся,  а сейчас,  братцы-волки, мы с вами смоделируем картину поля вот в
этих зазорах, очень уж она занимательная, эта картина...

Дело двигалось.  Я рассчитал картину поля на холостом ходу,  предвари-
тельно загадав,  какой она получится,  и проиграл себе месячный оклад.
Потом я рассчитал поле в холодной плазме и проиграл себе будущую  пре-
мию.  В третий раз,  чтобы не рисковать пенсией, я поставил на кон до-
бермана и выиграл. Вот так всегда. Ладно, кому не везет в игре...

Я оглянулся и вздрогнул. Надо мной стояла Дарья. Я и не заметил, когда
она проснулась,  но,  наверное, не только что, потому что халат на ней
был. Судя по всему, она успела и умыться.

- Доброе утро, малыш.

- Это что показывают? - спросила она.

- Вот это?  - с фальшивой бодростью сказал я. - Это м-м... новая пере-
дача,  математический телеконкурс такой,  знаешь,  для ума. Развивает.
Погоди, сейчас сделаю нам что-нибудь другое.

Оставалось по-быстрому скинуть в память все,  что я успел насчитать, и
убрать с глаз клавир,  пока Дарья не заметила.  Пробежав по всем прог-
раммам, я нашел мультфильмы и пододвинул кресло:

- Садись. Здесь тебе будет удобно. А я сейчас.

- Ты куда? - спросила она.

- Сделаю завтрак.

- А я уже позавтракала,- сказала Дарья,- пока ты занимался.  И  нечего
меня за дурочку держать,  конкурс какой-то выдумал... Думаешь, я пове-
рила? Кстати, откуда в мойке тарелка? Это ты завтракал?

- Да, солнышко. Конечно, я.

- А-а. А я думала...

Она поправила волосы,  и на лбу у нее вдруг вспыхнуло и засияло разма-
занное глянцевое пятно. К пятну боком прилип локон.

- Дарья! - заорал я не своим голосом. - Что с тобой?!

Она растерянно провела рукой по лбу и посмотрела на одну ладонь, потом
на другую. Вид у нее был отстраненный. Я сорвался с места.

- Где? Стой, говорю! Да нет, не на лице! Стой, не дергайся! Руку пока-
жи!  Не ту! Ч-черт, бинт у тебя есть? Бинт давай! Перекись давай, про-
мыть надо...  быстрее, на пол капает... Да нет же, в ванную! Шевелись,
шевелись живее!.. Это ты ножом?

Я потащил ее в ванную,  ругаясь на чем свет стоит. Порез на ладони был
глубокий, с пугающими рваными краями. Когда я стал промывать его пере-
кисью водорода,  Дарья почувствовала боль и попыталась выдернуть руку.
Я не дал.

- Как маленькая девочка... Сколько раз тебе говорить, чтобы не хватала
нож! Каждый день тебе говорить?

- Это не ножом,- сказала Дарья.

- А чем?!

- В  мойке  была чашка,- сказала Дарья.  - Я еще подумала:  откуда там
чашка? Вчера не было, правда?

- Ну и что?

- А она вдруг как лопнет...

Набычившись и сопя,  я бинтовал ей руку.  Очень хотелось одеться и ку-
да-нибудь уйти.  Подальше.  Туда, где не разламывают руками фарфоровые
чашки. Туда, где не молчат часами, уставясь в одну точку, и надо почи-
тать за благо,  когда молчат.  Очень хотелось остаться одному.  Трудно
было отделаться от мысли,  что к вечеру она припасет  что-нибудь  еще,
какой-нибудь  новый фортель,  и я опять,  в который раз буду к нему не
готов.  Впрочем,  это процесс вероятностный.  Дарья...  Родной ты мой,
глупенький, пошлый, тупеющий с каждым днем, невыносимый и очень нужный
мне человек,  зачем ты так?  За что тебе такое? Знал же, знал, что это
случается с другими,  нечасто,  правда, но все же случается, - и пусть
бы это случалось с другими! Не с нами. Не с тобой.

Дарья молчала,  изредка всхлипывая.  Ей было плохо. Мало-помалу я взял
себя в руки.

- Самойло,- сказала она.

- Да, малыш?

- Самойло, я дура, да? - Она всхлипнула.

- Ну что ты,- сказал я. - Глупости. С кем не бывает. Пошевели-ка паль-
цами - не больно?

- Больно.  Ты знаешь,  мне иногда кажется,  что я уже совсем  дура.  А
иногда не кажется,  я даже немножко боюсь,  когда не кажется.  Сколько
времени?

- Семь двадцать.

- У-у. Мне пора.

- Куда тебе пора? - спросил я.

- Ты что, совс