колючки в тех местах, где
вал был прорван, и широкие гусеничные колеи на снегу, и несколько рас-
терзанных  пулями трупов защитников и нападавших,  и безжизненное тело
пулеметчика,  свесившееся с вышки.  В штабных лабиринтах не нашлось ни
одной  живой  души,  и кто-то опознал командующего по отсутствию руки,
потому что опознать его в лицо было невозможно...

А над городом висела тишина.  Метель съела звуки, и только по трупам в
коридорах штаба ощущалось,  что катастрофа произошла здесь и с нами, а
не за тысячу километров от нас, что десятки и десятки стай растекаются
сейчас  по  беззащитному  городу,  грабя,  насилуя и убивая всех,  кто
встретился им на пути,  потому что ничего другого адаптанты делать  не
умеют.  Где-то,  слабо  подсвечивая  мутное небо,  разгорались пожары,
где-то отстреливались,  разъединенные части еще продолжали драться,  и
кто-то,  наверно,  пытался  пробиться  из окружения по линиям подземки
неглубокого залегания и другим коммуникациям,  еще не  затопленным  по
нашей же нерасторопности люизитом, как поступил бы и я, командуя окру-
женной частью, но звуков боя не было слышно, и каждый из нас, кому по-
везло выжить,  понимал, что первый раунд сопротивления обесчеловечению
проигран нами вчистую.

Нами? Кем это - нами?

Немногими, кто остался. Теперь - и без меня...



Снова прорвался,  забился о стены одинокий крик.  Кричал не я. Я лежал
лицом вниз на цементном полу,  борясь с позывами к рвоте, и в моей го-
лове поселился еж. Он топотал лапками, блуждал впотьмах, тычась в мозг
то иглами,  то холодным мокрым носом,  раздраженно фыркал,  не понимая
зачем его заперли,  часто чихал,  а иногда, вдруг испугавшись чего-то,
сворачивался в надутый шар, и тогда тысячи игл впивались в меня изнут-
ри,  а я царапал ногтями пол,  чтобы не завыть.  Или мне казалось, что
царапал.  Тело было чужое, выключенное. Моим оставалось лицо - оно го-
рело,  и под ним было жаркое и липкое.  Вероятно, я застонал, и сейчас
же кто-то грубо перевернул меня на спину,  слух уловил обрывок:  "...в
кондиции... скоренько..."- и ко лбу мне приложили нечто мягкое и влаж-
ное.  Прижгло,  будто приложили утюг. Я зашипел и попытался пошевелить
скрюченными пальцами.  Пальцы слушались.  Глаза были целы, и я обрадо-
вался. Насчет переносицы имелись сомнения и, судя по ощущениям во рту,
не все зубы сидели на своих местах.  Ног я не чувствовал и интереса  к
ним пока не испытывал.

- Сейчас будет в кондиции,- повторил кто-то. - Сей момент.

- Не морда - фарш,- раздраженно ответили голосом Сашки. - Что, не мог-
ли поаккуратнее?

Он еще что-то говорил,  но смысл от меня ускользал.  Возражать ему  не
осмеливались.

Еж снова чихнул, по коже пробежали мурашки. Еж был простужен.

Теперь я осознал, где нахожусь. Каморка во владениях Экспертного Сове-
та - теперь уже, вероятно, бывшего Экспертного Совета - была та самая,
где жил Бойль,  и в каморке было тесно. Посторонние звуки сюда не про-
никали.  Пыльная лампочка горела в четверть накала,  на стенах пласта-
лись гигантские тени, в углу каморки угадывалось какое-то тряпье и по-
чему-то валялся сапог с разорванным голенищем.  После всего, что я ви-
дел, когда меня волоком тащили по коридорам, меня не очень удивило бы,
если бы в сапоге оказалась нога без туловища.  Но ноги в сапоге не бы-
ло.

Крик повторился, и опять кричал не я. Кричал старик - надрывно, захле-
бываясь.  Достигнув высшей пронзительной точки,  крик начал стихать, а
когда стих, послышался торопливый прерывающийся шепот: "...нет, нет...
никакого вреда,  уверяю... никакой опасности вашему человечеству... не
надо больше, прошу вас... пожалуйста... никакого вмешательства, только
наука,  поверьте..." - "Завянь с наукой,- сказали ему, и порученцы ко-
ротко  взгоготнули.  - Тебя о чем спрашивали,  потрох?..  Тебя о науке
спрашивали?!" Металлически лязгнуло что-то невидимое. Бойль болезненно
охнул.

Я попытался сесть,  и тут меня,  наконец,  вырвало на пол. Еж в голове
подпрыгнул.

- Ага,- сказал Сашка,- вот и второй именинник. Кто бы мог подумать, а?

Порученцы хранили почтительное молчание.

- Кто бы мог подумать,- сказал Сашка, - что среди людей может оказать-
ся выродок, вовремя нами не распознанный? И к тому же в Экспертном Со-
вете? Мыслимо ли?

Никто не ответил. Было слышно, как тяжело, с хрипом дышит Бойль.

- И кто бы мог подумать,  что в наших рядах может  найтись  предатель,
решившийся  на добровольное сотрудничество с адаптантами?  - продолжал
Сашка. - Кто, скажите мне, мог такое подумать? Не я. Нет, не я.

Меня снова вывернуло. Я отплевался и попытался приподняться на локтях.

- Помогите ему.

Меня вздернули под руки и посадили на топчан.  Затылок коснулся холод-
ной стены, стало полегче. Еж тоже не возражал. "В блевотину наступил,-
сообщил один из порученцев,  с оттяжкой возя подошвой по  полу.  -  У,
с-сука!.." Он бережно ощупывал опухшую половину лица, украшенную вели-
колепной гематомой.  Моя работа, подумал я с мимолетным удовлетворени-
ем. Жаль, мало...

- Постойте-ка в дверях,  ребята,- скомандовал Сашка.  Порученцы нехотя
отошли к двери. - С той стороны,- добавил он негромко, и порученцы ис-
чезли.

Вацек жался к стене. Бойль, намертво прикрученный к табурету, клонился
набок, уронив голову на грудь. Спина его не держала.

- Зачем тебе это?  - спросил я,  стараясь говорить спокойно.  - Знаешь
ведь, что вранье. От первого и до последнего слова.

- Ты так и людям скажешь?  - осклабился Сашка.  - Подумай сам, поверят
ли. Представляешь себе картину: "Вот он, предатель, пятая колонна, все
из-за него,  теперь он ваш..."- Сашка мечтательно закатил глаза. - Во-
ображаю, что с тобой сделают, в дурном сне не приснится... Не нравится
картина, а?

- Тебе тоже,- сказал я.

Он посмотрел на меня с уважением.

- А ты иногда умный. Даром что доцент.

- Разгром штаба - твоя работа?  - спросил я, напрягая и расслабляя ру-
ки.

- Вот тебе! - И Сашка сделал непристойный жест. - Наша! Это наша рабо-
та!  Твоя  и моя.  Так и помни.  Это результат нашей с тобой работы за
последний месяц, ты уяснил?

Я заскрипел зубами.  Я уяснил.  Это было правдой. Это не могло не быть
правдой  уже потому,  что в наши дни возможна только т а к а я правда.
Страшная.  Которой не хочется верить и которая все-таки существует как
бы независимо от людей. На самом деле люди не хотят знать всей правды,
потому что боятся извериться и сойти с ума.  И незнание правды двигает
историю, как двигало во все века... А знание... знание правды подвинет
ли что-нибудь? А если да, то куда?..

- Скотина! - крикнул я. - Зачем тебе это?

- Не мне,- сказал Сашка.  - Не мне, а нам. Причем под "нам" я подразу-
меваю не только тебя и меня. Ты полагаешь, наши отряды смогли бы унич-
тожить адаптантов?  Вижу,  что полагаешь. Напрасно. Ну, предположим...
Допустим, нам удастся очистить один город, который теперь даже не сто-
лица,  а если бы и был столицей, частный успех все равно ничего не ре-
шит... А дальше? Ты об этом когда-нибудь думал? Молчишь?.. - Сашка на-
чал ходить по комнате,  четыре шага в одну сторону, четыре в другую. -
Правильно молчишь.  Твой топорный штаб очистки очистил бы город прежде
всего от людей,  он уже давно начал грести под себя,  и нормальная от-
ветная реакция в этих условиях - очистить город от такого штаба очист-
ки. Кстати, исполнение было превосходным - никто не ушел... Да, сегод-
ня  мы потеряли многих и многих,  и еще будем терять,  зато сегодня мы
впервые заставили адаптантов делать то,  что нам требовалось, и управ-
ляемость обществом не утрачена,  а восстановлена. Мы к этому и стреми-
лись, не так ли? Без управляемости обществом общество рассыпается. На-
до это доказывать?  Без управления идеями, а не людьми,- людьми-то уп-
равлять проще всего...  Запомни:  миром правят простые идеи. Простые и
понятные большинству людей.  Исключение составляют бараны,  живущие не
идеями,  а несложными желаниями,  и умники, для которых идеи, понятные
большинству, чересчур просты. Первых можно не принимать в расчет, вто-
рые не способны увлечь за собой массы.  Идея очистки отжила  свое,  на
смену ей должна прийти идея контролируемого сотрудничества. Вот тут-то
ты мне и был нужен - не чистенький,  но и не в  дерьме,  способный,  в
нужную меру управляемый... А ты и напортачил. Дуролом ты, доцент, не к
такому я тебя готовил...

Я все напрягал и расслаблял руки,  напрягал и опять  расслаблял.  Руки
были деревянные,  но слушались. Ноги начало понемногу покалывать. Тело
оживало, но слишком медленно. Недопустимо медленно.

- Дарья - это тоже ты?.. - перебил я.

- На что тебе та телка? - Сашка пожал плечами. - Уж девочек-то тебе бы
хватило...

Я осторожно попробовал напрячь мышцы спины. Затем ноги.

- А покушения на меня?

- Ты,  кажется,  пока жив,- Сашка усмехнулся. - Если бы хотели убить -
убили бы, можешь не сомневаться.

Это было верно.  Безусловно,  Сашка говорил чистую правду. Значит, Цы-
бин,  Андреев  и  Ржавченко  не подошли ему по каким-то своим парамет-
рам...  Значит, Самойло подошел... Остальные были устранены либо пото-
му,  что о чем-то догадывались или могли догадаться,  либо затем лишь,
чтобы Сашка мог судить о правильности  выбора,  отслеживая  мою  реак-
цию...

Я еще раз напряг ноги, сначала одну, потом другую. Мне показалось, что
левая шевельнулась. Нет... Не смогу. Не успею...

Бойль вдруг издал странный горловой звук и выпрямился.  Старик был со-
вершенно спокоен.  Впервые я видел его таким уверенным в себе - и где!
Он по очереди обвел взглядом каждого из нас,  и  Вацек  много  позднее
уверял,  что  Бойль взглянул на него с видом высокомерного превосходс-
тва, мне же показалось, что я поймал выражение участливого сожаления.

А потом он исчез. В то же мгновение ударило в уши, и грохот был такой,
будто Бойль взорвался,  но я понял,  и понял Сашка, что это схлопнулся
воздух, устремившийся в то место, где только что был человек, а теперь
не стало ничего.

Всколыхнулась пыль.  В  проекционном  аппарате мерзко задребезжала ка-
кая-то деталь. Покачались и замерли несуразно торчащие петли проволоки
на табурете.  И все кончилось.  Святослава Мерилла Бойля с нами больше
не было.

На минуту воцарилась пауза.  Вацек,  ковыряя в заложенном ухе, ошалело
тряс головой.  Порученец, сунувший в дверь озабоченный нос, утянул его
обратно. Сашка сосредоточенно покусал губы:

- Жаль...  Надо же, не врал дед... Обидно, но всего ведь не предусмот-
ришь,  не так ли?  Очень жаль,  он бы мне еще пригодился...  Ну...- он
опять начал ходить, заложив руки за спину,- а на твое сотрудничество я
могу рассчитывать?  Кстати,  если ты еще не сообразил:  ты теперь фор-
мальная городская власть как единственный оставшийся штабной  функцио-
нер... Сам понимаешь, доцент, меня может интересовать только сотрудни-
чество добровольное. Что скажешь?

Я его ненавидел.

- Да.

- Врешь...  - Сашка коротко всхохотнул. - Я же тебя знаю как облуплен-
ного.  Лучше, чем ты себя знаешь. Твое "да" дешево стоит. Предположим,
тебе удастся меня убрать... предположим, хотя я, конечно, этого не до-
пущу...  а что дальше?  Дальше-то что?  - Он широко обвел рукой вокруг
себя и вдруг заорал:  - Дубина,  ты же не будешь знать,  что делать со
всем этим!.. Куда тебе сейчас, когда тебя же самого грохнут с удоволь-
ствием после первой же ошибки! Идиот!..

Фарс, подумал я, морщась. Вопрос о добровольном сотрудничестве был из-
лишним.  Я знал, что меня ждет. В наше время агентов, своих или чужих,
убивают нечасто,  даже агенты-непрофессионалы слишком ценны для  того,
чтобы  их  уничтожать.  Агентов  используют вторично,  как макулатуру.
Превращать людей в послушных болванчиков с помощью сравнительно  легко
синтезируемых психоделиков умели еще в середине прошлого столетия,  но
подобные приемы работы суть примитив и каменный век.  Болванчик  может
быть полезен,  но никак не сравнится ценностью с агентом, сотрудничаю-
щим сознательно,  преданным делу и абсолютно, без тени сомнения, убеж-
денным в правоте и благородстве своих целей. Какими бы они ни были, он
будет з н а т ь ,  что это е г о цели,  а о том, что где-то, у кого-то
имеется  миниатюрный  рулер-блочок,  притом  используемый сравнительно
редко, агенту знать не обязательно.

Тысячи рукотворных созданий размером с  лейкоцит,  обманывая  иммунную
систему,  проникнут  по сонной артерии в мозг,  дойдут до коры.  После
несложной процедуры активации они включатся в связи  между  нейронами.
Человек  останется  человеком  - он сохранит все свои профессиональные
качества,  почти всю свою память,  свой юмор,  если у него он есть. Он
сохранит  свой  ум  -  вот только выводы этого ума слегка изменят свое
направление.  И пока не начнут отказывать чипы,  человек  будет  жить,
принося пользу, - долго, несколько лет...

Обыкновенная инъекция.  Укол.  Меня не потребуется даже изолировать: я
никуда не денусь и никто мне не поверит. Медленное текучее время между
уколом и командой на активацию - хотя бы одни сутки. Если у Сашки есть
в запасе сутки, он так и сделает, подумал я.

Если нет - убьет.

Я не успел додумать,  а Сашка,  открывший было рот,  чтобы сказать мне
еще что-то, не успел связать и двух слов. За дверью резко, с оттяжкой,
как щелчок хлыста,  ударил выстрел. В ту же секунду послышался хриплый
короткий вскрик и что-то мягко хрустнуло, будто над ухом раздавили сы-
рое яйцо. Дверь сорвалась с петель.

Эта сцена и сейчас еще помнится мне в мельчайших подробностях: низень-
кая комната,  залитая тусклым желтым светом,  Вацек, метнувшийся навс-
тречу оглушительному грохоту упавшей двери,  катящийся по полу автомат
с  оборванным  ремнем,  вихрь промозглого воздуха,  отпрянувший Сашка,
рвущий из-под мышки пистолет,  разъяренный медвежий рык ринувшегося  в
комнату  дяди Коли и двое Сашкиных порученцев за его спиной - один ле-
жащий неподвижно, другой еще падающий с раздробленным теменем и стран-
ным выражением удовлетворения на лице,  будто он и вправду сумел оста-
новить выстрелом эксперта по самообороне...

Ломая топчан,  ломая табурет, ломая проекционный аппарат, ломая все, с
чем входил в соприкосновение,  растопырив руки и ноги,  из одного угла
комнаты в другой спиной вперед пролетел Вацек.

Сашка выстрелил. Я хорошо его видел. Сашка был страшен: такого исступ-
ленного  выражения  безграничного бешенства не могло быть в глазах су-
щества человеческой природы - на бешенство такой силы  человек  просто
не способен.  Какой бы спектакль здесь ни затевался, актеры начали иг-
рать не по ролям, и режиссер не уследил за своим лицом.

У него были глаза адаптанта. Самые обыкновенные.

Одна, и две,  и три пули пробили тело дяди Коли,  прежде чем  пистолет
выпал из сломанной руки. Сашка влепился в стену, как лягушка. На целую
секунду все замерло.  Дядя Коля сделал к упавшему три грузных шага,  и
каждый давался ему тяжелее предыдущего.  Потом он остановился. Потом -
упал навзничь, стукнувшись затылком о цементный пол.

К горлу опять подкатила тошнота.  Я пытался и пытался встать, пока мне
это не удалось. Придерживаясь за стену, я двинулся вдоль нее маленьки-
ми шажками.  Дядя Коля был мертв - Сашка стрелял "иглами". А Сашка был
еще жив.  Теперь он полусидел, привалившись лопатками к стене. Глаза у
него были осмысленные,  человеческие. Он не сделал попытки подняться -
вероятно, удар о стену переломил ему позвоночник.

Я едва не упал,  нагибаясь за автоматом, но устоял на ногах и мало-по-
малу выпрямился.  Я осмотрел автомат.  Предохранитель был в  положении
для стрельбы одиночными.

- Лучше очередью,- сказал Сашка.

Я послушно сдвинул предохранитель.  Пальцы Сашки слабо дернулись - мо-
жет быть,  он хотел заслониться рукой. Я вдруг заметил, что целюсь ему
прямо в лицо.

- Сырье,-  с  усилием проговорил Сашка.  Он не отрываясь смотрел мне в
глаза.  - Сырье...  Еще работать и работать...  - Упираясь скрюченными
пальцами в пол, он попытался приподняться. - Как мало...

Он умолк и перестал на меня смотреть.

Последняя гильза еще со звоном скакала по полу, а я уже услышал людей.
Кто-то неразборчиво кричал,  кто-то тяжело дышал на бегу,  и грохотали
ботинки на лестничных маршах. Дверь в коридоре ахнула и сердитым скри-
пом пожаловалась на то, что с нею плохо обращаются.

Люди, и некуда от них деться.  Люди всегда были вокруг меня, нужны они
мне были или нет.  Случалось,  они приходили мне на помощь. Теперь они
пришли за мной. Их было много.

Я протянул им пустой автомат.

Никто его не взял.  Качались лица. Я видел их как в тумане: вот Гарька
Айвакян, застывший с раскрытым ртом, вот Вацек, облапивший стену в бе-
зуспешной попытке подняться на ноги,  вот  командир  второй  штурмовой
группы,  изумленно переводящий взгляд с того,  что прежде было Сашкой,
на меня и обратно,  а вон тот позади всех тянет шею,  он еще ничего не
понял...  Задние перешептывались,  не глядя друг на друга, и мне каза-
лось, что они обмениваются одними междометиями. Стоящие впереди храни-
ли почтительное молчание.

Я все протягивал и протягивал им свой дурацкий автомат. Я был согласен
на все.  Я не стал бы сопротивляться,  если бы кто-нибудь из них навел
на меня ровный черный кружок и, цедя ругательство, согнул на спусковом
крючке указательный палец.

Никто из них этого не сделал.  Я вдруг начал  понимать,  и  мне  стало
страшно.  Они  не  застрелили меня в первый момент.  Теперь они уже не
смогли бы застрелить меня, если бы и захотели. Я был им нужен. Я занял
место, принадлежавшее прежде кому-то, а теперь - мне. И измученные лю-
ди,  вооруженные автоматами, смотрели на меня так, будто ждали от меня
команды. Да так оно и было.

Они ждали моей команды и были готовы ее выполнить.

А я все шел к ним, как сослепу, на негнущихся деревянных ногах, протя-
гивал им, расступающимся передо мною, автомат и без конца повторял од-
но и то же:

- Да что вы, ребята... Да что вы...





IV. ЭПИЛОГ





Вот, собственно, и все. Эта пыльная ветхая рукопись и сейчас еще лежит
в нижнем ящике моего личного сейфа,  запертая на код и плотно задвину-
тая другими пыльными бумагами.  Надеюсь,  что о ней никто не знает.  Я
писал ее урывками много лет назад,  отдыхая за этим занятием от  ежед-
невного  каторжного  труда,- в те годы меня еще устраивал отдых такого
рода, а может быть, просто хотелось высказаться перед безответным слу-
шателем,  и теперь я уже не помню,  зачем. Значительно позднее до меня
начало понемногу доходить,  что моя рукопись может представлять  некий
исторический интерес - возможно,  именно вследствие пыли и ветхости. И
как всякий порядочный исторический манускрипт,  рукопись моя однобока.
Теперь мне странно, почему я в то время так увлекся кусками, выхвачен-
ными из памяти,  которая просеяла и отбросила многое,  в том  числе  и
ценное,  а оставила вот это: Дарья, Сашка, Бойль... Почему именно это,
хотя было и многое другое?  Но эти куски не тускнеют в памяти,  наобо-
рот,  становятся  ярче,  несмотря на то,  что мне уже трудно вспомнить
хронологию событий и иногда я,  не тревожа дежурную секретаршу, лезу в
рукопись как в справочник - смешно,  правда? Наверное, это старческое.
Мне семьдесят три,  и мозг мой затвердел. Если мне раскроить череп, он
вывалится оттуда куском.

Видимо, оттого,  что я стар и к моему брюху прижата грелка,  мои мысли
гладки и легковесны. Сегодня опять идет снег. Я смотрю в окно на белые
холмы Тиманского кряжа и по-детски радуюсь,  что они заслоняют от меня
языки ледника, незаметно ползущие по девонским отложениям в речных до-
линах.  Завтра холмы снова почернеют, обработанные энергоизлучателями,
и со склонов опять побегут ручьи,  направляемые в специальные котлова-
ны. Я не вникаю в то, какое количество этой воды будет использовано, а
какое придется откачать подальше на ледник,-  это  дело  специалистов.
Когда-нибудь ледник превзойдет своей толщиной высоту холмов и нависнет
над Убежищем - вот тогда-то и начнется настоящая бор