Странно, что Сашка мне подыг-
рывает.

- Отделение завтракает,- докладываю я. - Все пятеро. - И, видя, что не
удовлетворил, добавляю: - Раненых нет, больных нет.

Сашка с отвращением глотает кусок говядины и вытирает ладонью рот.

- Недовольные?

- Недовольных нет.

- Очень хорошо. - По лицу Сашки невозможно определить, в какой степени
его устраивает отсутствие недовольных.  И какие виды он имеет  на  мое
бывшее отделение,  я пока не знаю.  Какие бы он виды ни имел,  мне они
заранее не нравятся.  Второе отделение у нас и так самое маленькое,  а
пополнения - шиш.  Правда, работает отделение неплохо, лучше многих, а
на фоне общей штатско-полевой бестолковости работает просто  прекрасно
-  но  ведь пять же человек только!  Дядя Коля - раз.  Наташа - редкой
собранности боец,  снайпер,- два. Низенькая, некрасивенькая, и клеются
к ней только от большого мужского воздержания,  заранее обеспечив себе
пути отхода,  зато уважение к ней настоящее.  Она бывшая аспирантка  и
сдвинута на пулевой стрельбе,  кандидат в мастера или что-то такое. От
современного оружия воротит нос,  чем-то оно ей не нравится,- нашла  и
таскает с собой старую СВД с оптическим прицелом, нянчится с этим вес-
лом,  как с ребенком,  и если нужно кого-то снять издалека - тут уж ей
не мешай. Ветровые потоки в городе хаотичны, холодный воздух плотен, и
работать с дальней дистанции надо уметь.  Весь отряд  ей  аплодировал,
как  в  цирке,  когда с расстояния в два километра она спокойно и даже
как-то нежно сняла с крыши адаптанта и тот крошечной букашкой  полетел
вниз  мимо  всех сорока этажей,  раскинув руки и ноги...  Эти двое уже
стоят иного отделения.  А ведь есть еще Вацек, старательный и исполни-
тельный,  как всегда,  есть Гарька Айвакян - тоже способный, хоть и не
доброволец. Оторвали его от семьи, семью в эвакуацию, его - сюда, ког-
да пошла мобилизация и кто-то наверху - спасибо умной голове! - приду-
мал комплектовать отряды по территориально-профессиональному признаку.
Позже других в отряд пришел, но кое-чему уже научился. Хитрый, змей, и
злой,  но злость у него повернута в правильную сторону, и это главное.
Четверо.  Пятый - Дубина Народной Войны. Этот, надо полагать, в проти-
вовес. Тоже отделения стоит, но только в ином смысле.

- Вот что, Сергей...

Я слушаю. Я весь внимание.

- Оденься. Прогуляемся.

Я стою.  Жду, неизвестно чего. Ох, не хочется мне прогуливаться с Саш-
кой.  Стоять перед ним и смотреть,  как он с риском для жизни качается
на своем стуле-инвалиде,  мне тоже не хочется. На его порученцев - тем
более. Может быть, он пояснит, чего ему от меня на этот раз нужно. Мо-
жет быть - нет.

Смотрит на меня, легонько усмехается:

- Охранение взяло пленного, нужно посмотреть.

Так. Нужно значит нужно.  Хотя завтракать тоже нужно,  а адаптант  без
меня не рас-тает, не сахарный. Шагаю обратно через людей, собираю сна-
ряжение в "горб" и пристегиваю  "горб"  к  загривку.  Двигаю  плечами,
подпрыгиваю в сомнении - нет,  все хорошо,  "горб" сидит нормально, не
мешает.  Хоть беги с ним, хоть падай, хоть ползи на брюхе - не мешает.
"Уоки-токи"  вдвинут  в  шлем до щелчка,  нижний срез забрала опущен к
подбородку,  термокостюм с бронепрокладкой застегнут и не жмет, в под-
ручном средстве полон рожок и еще три рожка в специальных карманах,  и
на каждом бедре - по два подручных средства осколочного действия.  Ав-
томат  у меня на груди смотрит вправо:  я предпочитаю стрелять с левой
руки,  правая начинает ныть от отдачи, особенно в плохую погоду. Я те-
перь метеочувствительный, как старый дед. И ладно. Метеочувствительный
Сергей Самойло,  экс-доцент,  экс-командир второго отделения второй же
штурмовой  группы  третьего добровольческого очистительного отряда,  а
ныне уполномоченный Экспертного Совета по  связи  с  реальностью  (это
злая  шутка:  на самом деле я уполномоченный по связи с повстанческими
формированиями),- говоря короче, мелкая околоштабная сошка, обвешанная
с ног до головы всей этой словесной бижутерией, снаряжена, экипирована
и готова к выходу. Теперь можно посмотреть, что у них там за пленный.

Снаружи - поземка и медленный промерзлый рассвет.  Ветер сегодня ни на
шутку. В городе ему простора не дают, давят домами и эстакадами, режут
на части тонкими звенящими проводами,  так он  свирепеет,  как  зверь,
гнет людей к земле,  плюет в забрало и под забрало снежной крупой,  до
чистого льда выметает улицы-каньоны.  У нас как раз такая улица, но на
проезжей части не лед и не асфальт,  а отвратительное сусло из снега с
водою,  и валяется в этом сусле мотоцикл,  издали похожий на роликовый
конек с обтекателем. Ветер, ветер. Летит, дробясь в воздухе, сорванный
с крыши снежный пласт.  В сусло - плюх! Сусло лениво шевелится. Стран-
но, что некоторые трассы еще отапливаются.

Нас с Сашкой то в легонько подталкивает, то гонит взашей. На проспекте
Русских Генералиссимусов будет потише,  там дует поперек и  экранируют
дома, а проспект - это тот рубеж, куда второй и девятый отряды продви-
нули нас вчера,  а мы потом помогли подтянуться им.  Боевое  охранение
все там,  распределено по фронту автономными группами, одна из них как
раз напротив места, где помещались на чугунных столбах все пять чугун-
ных  бюстов,  а  ныне  осталось четыре - граната Дубины Народной Войны
разнесла вчера в крошку Антона Ульриха Брауншвейгского. По эту сторону
проспекта очистка уже почти состоялась,  осталось доделать всего ниче-
го;  по ту сторону - пока нет.  Но туда мы сегодня не полезем,  отряду
дано указание закрепиться и закупорить все щели,  по которым противник
может вырваться из западни.  Весь центр мегаполиса - одна большая  за-
падня для тех, кого мы обложили и жмем со всех сторон. И дожмем. Адап-
танты, надо сказать, прекрасно это чувствуют. Сегодня днем мы выровня-
ем линию,  а ночью постараемся удержать позиции. По ночам бывают самые
тяжелые бои.  В такие ночи каждый,  кто умеет стрелять, обязан это де-
лать  - отныне людям не возбраняется жить простыми желаниями.  Чего же
вы еще ждали, убийцы, адаптированные к социуму, как глист к кишечнику?
Когда кишечник стал для вас мал? Получите же войну на уничтожение, та-
кую,  к какой нам не привыкать,  она у нас уже в генах,  именно такую,
какой только и бывает настоящая очистка.  Полная. Окончательная. Ассе-
низационная акция. Вязкая каша уличной войны, взаимоистребление чистых
и нечистых. Я - чистый.



2

Этот адаптант сдался сам. Его уронили в снег, ощупали - оружия не наш-
лось - и некоторое время топтали,  выбивая,  как было  нам  объяснено,
сведения о противнике,  а когда оказалось, что адаптант не обладает не
только сведениями,  но и элементарной речью,  исключая слабо модулиро-
ванное мычание,  остервенились и топтали уже просто от злости и задер-
ганности последних суток. Этих топтальщиков я знаю наперечет, в лицо -
всех,  а кое-кого из бывших коллег и по имени. По существу, ребята они
неплохие,  не пацифисты, конечно, но и не холодные убийцы, не садисты,
им бы,  ребятам, сечас поспать часа три - были бы в порядке. Или чтобы
кто-нибудь погладил по нервам,  подбодрил добрым словом.  Ну, сейчас я
их подбодрю... Сашка едва заметно кивает: вдарь, мол, разрешаю. Сейчас
я их поглажу...  По-моему, на время экзекуции они даже не оставили ни-
кого наблюдать за проспектом. Я им не начальство, но насовать любому в
рыло имею и без Сашки полное право. Как и каждый из нас, разомлевший в
подвале под прикрытием такого боевого охранения.

- Сволочи!  - рявкаю я,  оглядывая проспект и вбитое в утоптанный снег
тело. - Скоты, не люди! Душу выну!

Недоумевающие лица под забралами. Потом - все разом:

- А что?

- Кому там не нравится?! Тебе? А иди ты...

- В тепле сидит!..

- Тише вы - командир...

- Да у меня они дочь убили! Понимаешь, дочь!..

- А в чем, собственно, дело?

- Уйди, Серега, уйди от греха, надоел ты мне...

- Полтора ей было,  говорить уже начинала,  Светланой  звали,  Светоч-
кой...

- Заткнись, гад, не скули, у всех здесь кого-нибудь убили...

- Да нет,  мужики, он же у них по связи, ему же его в штаб вести, вер-
но, да? А если этот не встанет - ты его попрешь? Или я?

- Встанет, они живучие...

- Ма-а-а-алчать!!  - ору я,  не сдерживаясь.  На секунду их берет ото-
ропь.  Секунды достаточно, чтобы овладеть положением. Из окон горелого
дома начинают выглядывать любопытные из соседствующей автономной груп-
пы,  черт бы их подрал.  Сашка молча ковыряет ногой снег и делает вид,
что не интересуется. Указываю стволом автомата на выродка:

- Поднимите.

Выродка пинают в бок. Поднимать его никто не торопится, на лицах людей
написана  брезгливость  пополам с усталостью.  Один пытается раскурить
сигарету под бронезабралом.

- Я кому сказал!

"Сволочь Сашка,- думаю я со злобой.  - Мне самое дерьмо,  я  для  него
подручное  средство..." - но тут выродок издает сиплый писк и начинает
шевелиться.  "Во!  - говорят с удовлетворением.  - Погоди,  сейчас сам
встанет..."

Адаптант издает еще один сиплый писк и встает на четвереньки. Дальше у
него идет глаже, и он уже без особой натуги поднимается на ноги. "Спо-
собный,  стервь",- поясняет кто-то уже без особой злобы,  а, скорее, с
интересом. Цепкость к жизни у адаптантов, как всегда, поражает вообра-
жение.  Весь он иссиня-битый,  в жутких кровоподтеках,  сквозь прорехи
тряпья не видно телесного цвета, одна синева с чернотой, и как минимум
одно  ребро  скверным  образом сломано - но стоит прямо,  не кривится,
только слегка вздрагивает, скребет бороду и страшный колтун на черепе,
стряхивает кровь со снегом и покряхтывает,  а глаза - пустейшие...  То
есть,  один глаз,  второй уже заплыл.  Пиджак, если в это звание можно
произвести клифт,  на нем старенький, дамского делового стиля, дыра на
дыре,  правый рукав напрочь оторван.  Штаны еще хуже, даже не поймешь,
какого они изначально были цвета,  а на ступнях - ничего. Совсем ниче-
го.  Босой на снегу. И тут я ловлю себя на том, что я ему завидую. Я -
ему! Выродку! С колтуном! Экий же феномен природы, нам бы быть такими,
тепличные мы кактусы, а не апофеоз эволюции, вон как стоит, феномен, и
не мерзнет,  голым пусти - все равно ведь выживет,  а на дворе,  между
прочим, минус пятьдесят пять...

Ага, теперь - внимание! Вплотную к пленному медленно подходит Сашка, и
забрало у него уже затемнено,  лица не видно. Походка хищная. Тоже ре-
шил отвести душу?

Сашка неожиданно издает странный звук - и пленный тут  же  вздрагивает
всем телом.  Звук,  начавшись с низкого утробного рычания, проходит по
очереди все стадии ворчания и пришепетывания  и  оканчивается  пронзи-
тельным взвизгом. У меня закладывает в ухе, а адаптант вздрагивает еще
раз.  Потом начинает мычать.  Тихонько и жалобно,  одним носом.  Сашка
из-под забрала сплевывает ему под ноги.

- Отойдем-ка, Сергей.

Сколько угодно. Даже с удовольствием: происходящее мало-помалу начина-
ет меня занимать.

- Ты с ним разговаривал? - спрашиваю.

- Ты же видел.

- Видел,- говорю.  - В первый раз сам видел, как человек разговаривает
с адаптантом. С ума сойти, есть же доказательства, что это невозможно.
Правда, Бойль утверждает... - я спохватываюсь и замолкаю на полуслове.
Про Бойля это я зря. Напоминать о Бойле совершенно незачем.

- Так что же утверждает Бойль?

- Да нет,  ничего особенного... Он думает... думал, что для человека с
особой,  чрезвычайно редкой психической организацией...  не помню, как
она называется...  в общем, для такого человека изучить способ общения
стайных адаптантов не труднее,  чем овладеть иностранным языком...  То
есть,  иностранным языком из другой языковой семьи.  Может быть,  даже
легче.

- Так оно и есть. Ты хочешь знать, что он сказал?

Хочу ли я? Естественно.

- Ком дерьма. О дислокации ближайших стай сообщить не может или не хо-
чет.  Он  потерял свою стаю,  к другой не прибился и теперь от полного
отчаяния канючит, спрашивает, не примем ли его мы.

- В нашу стаю? - Я усмехаюсь.

- В нашу стаю.

- А ты не спросил его,  почему стаи никогда не грызутся друг с другом?
- интересуюсь. - Или их кто-то координирует?

С минуту Сашка смотрит на меня темным своим забралом.

- Вот именно это я и хотел бы выяснить...

- А он что?

- Мерзавец не понимает вопроса.  - Сашка опять сплевывает.  - Отребье,
шестерка.  Пусть им занимаются в Экспертном Совете,  это их прямое де-
ло...  Ты мне не хочешь рассказать,  как тебе было в госпитале? У меня
есть пять минут.

Конечно. Для Сергея Самойло у него всегда есть пять минут. Лучше бы не
было.  Оглядываюсь  на  ребят - те кучно стоят в стороне и ни черта не
боятся.  Всякому в отряде известно,  что против  нас  стоит  особенная
стая, до девяти примерно утра она никогда не проявляет активности, ес-
ли ее к этому не вынуждают. У каждой стаи свой характер, как у челове-
ка. А за три квартала отсюда - идет бой.

- А что госпиталь? - рассказываю я в сотый раз. - Лежишь себе, рука на
блоке в каком-то перпетуум мобиле с винтами,  да еще  мажут  ее  такой
дрянью,  что потом целый день чешется. Охраны нет, оружия нет - лежишь
в полной беспомощности и дрожишь,  когда дверь хлопает,  и  почесаться
нельзя,  а за окном,  естественно, стреляют... Один так с ума сошел. В
общем, веселое времяпровождение.

- Сам виноват,- выносит вердикт Сашка.  - Герой. Не знал, что надо де-
лать?

Я молчу.  Знал,  конечно. Знал я, что мне надо было делать, знал, кому
сообщить и каким каналом связи воспользоваться.  Все необходимое  име-
лось в машине.  Весьма вероятно, что через десять минут стаю разметали
бы в пыль, стая перестала бы существовать - о предраспадных возможнос-
тях нацбеза я был худо-бедно осведомлен.  С меня бы и волос не упал. И
взяли бы живьем верхушку стаи для надобностей, недоступных доцентскому
пониманию,  тут нет никаких сомнений.  И даже выразили бы соболезнова-
ние, помогая мне вынуть из петли окоченевший труп.

- Операцию ты провалил,- Сашка безжалостен.  - Вывел себя из строя  на
полтора месяца. Бойля упустил. Пытался отказаться перейти в Экспертный
Совет...

- С особой дерзостью и цинизмом,- не выдерживаю я.

- Что?

- Да так.  Знаешь, была когда-то такая формулировка в судебных опреде-
лениях: с особой дерзостью и цинизмом. Мне нравится.

- Вот именно: с особой дерзостью. И с этим... Правда, потом ты с блес-
ком провел операцию "Гвоздь в ботинке",  но имей в виду,  что это тебя
не оправдывает. Нисколько.

Я молчу. Что мне сказать? Он знает обо мне если не все, то многое, а я
о нем ничего - наблюдается между нами такая анизотропия,  и отбиваться
мне нечем. Остается открыть кингстоны и тонуть.

Но я еще побарахтаюсь.

- Бойль тебя в госпитале не навещал?

- Нет. Ты уже спрашивал.

- Бойля  я  тебе  не  прощу,- спокойным голосом говорит Сашка,- это ты
помни. Теперь доложи по основной теме...

Что Сашка хорошо умеет - это вызывать у агентов рефлекс отвисания  че-
люсти. Ну, пусть отвисает. Я ей еще помогу.

- Я считал, что основная тема давно закрыта...

- Вот как?

Не вижу, какой взгляд у Сашки под забралом. Но могу представить.

- Запомни:  тема для тебя закрыта только тогда, когда тебе приказывают
ее забыть и заняться другим делом. Насколько мне известно, я тебе это-
го не приказывал.  Основная тема для тебя была и остается основной, ты
меня понял?

- Но ведь обстановка же изменилась...

Трудно Сашке с дилетантами.

- Ты знаешь,  какие структуры государства распадаются в последнюю оче-
редь? - скучным голосом осведомляется он.

Это я хорошо знаю. Хотя никто не объяснил мне, почему иначе не бывает.

- К твоему сведению:  тот,  за кем мы охотимся, скорее всего находится
среди нас.

- В н а ш е м отряде?  - ошарашенно спрашиваю я, а сам все еще не могу
поверить, и вид у меня, должно быть, глупейший.

- В Экспертном Совете.

Нет, не верю. Не может быть. Судорожно глотаю липкую слюну.

- Откуда информация?

Знаю, что не ответит. Но почему бы не спросить?

- Заберешь пленного,- говорит Сашка как ни в чем не бывало.  - Его уже
обыскивали,  но ты все равно проверь, он мне что-то не нравится. Отве-
дешь его куда надо, дорогу помнишь? - Это ирония.

- Вацек сбегает,- возражаю я. - Я бы еще тут побыл.

- Нет,- Сашка в третий раз сплевывает. - Юшкевича я тебе не дам. И за-
помни:  ты мне здесь не нужен,  ты мне нужен в Экспертном Совете. Все.
Иди выполняй.

Иду. Оружия у пленного,  конечно,  нет, но для проформы хлопаю феномен
природы по рукам и бокам,  лезу пальцами в жуткий и вшивый его колтун,
отчего боевое охранение брезгливо воротит носы и плюется. Термоперчат-
ки, ясное дело, придется выбросить. И это я Сашке тоже запомню.

- Пошел!

Не понимает,  хоть и феномен.  Толкаю его автоматом:  иди,  мол, сука,
пристрелю.  Ага, теперь понял. Плетется - нога за ногу. Я следом. Иди-
отская обязанность,  идиотская киношная роль:  затерявшиеся в  снежной
пустыне арестант и зверь-конвойный...  Ладно, побудем зверем. Чувствую
затылком провожающие взгляды и злюсь. Интересно, насмехаются надо мной
или,  наоборот,  сочувствуют?  Я им посочувствую, я им так, мерзавцам,
посочувствую... Провалитесь вы со своим сочувствием, забудьте о нем, о
себе больше думайте,  не обо мне - только о себе,  нас с вами, ребята,
уже которое поколение подряд пытаются научить думать только о себе  на
благо государства,  да ведь мы же люди с рефлексами: ладонь к козырьку
- фигу в карман,  оба действия строго синхронны, противоположны и опи-
саны  Ньютоном  - но зато когда фигу обнаруживают и заставляют вынуть,
вместо нее почему-то всегда вынимается автомат...  Насколько  я  знаю,
Ньютон такого не описывал.

- Иди, сволочь.

Он, собственно, и идет. Торопить прикладом, конечно, нет никакой необ-
ходимости. Редкостный попался адаптант, дисциплинированный. Вообще ка-
кой-то неправильный: где это видано, чтобы адаптанты сдавались в плен,
хотя бы и потеряв стаю?  У них и понятие-то о сдаче в  полном  отсутс-
твии,  себя не берегут, о том, что сила солому ломит, знать не желают,
дерутся всегда до последней крайности,  перешагиваешь через недобитого
- он тебя зубами за ногу, а хуже их патлатых ведьм в ближнем бою ниче-
го нет и быть не может. Притом кое-чему у нас уже научились: и снайпе-
ры у них теперь есть, и грамотные пулеметчики, а дядя Коля просто-нап-
росто убежден, что они нас за нос водят... Ну, это вряд ли. А пиджак у
этого типа,  если приглядеться, не так уж и стар, просто уделан до не-
возможности.  С какой же женщины ты его снял,  мерзавец?  И где теперь
лежит эта женщина - в снегу,  в пустой квартире, в обледенелом подъез-
де?  Сожжена в автомобиле?  Очень вовремя мы за вас взялись, вот что я
вам скажу,  то есть чисто по-отечественному вовремя, в самый последний
момент, а ведь промедли мы еще месяц - и все, ни одного человека здесь
бы уже не было.  Дрянь у нас сегодня боевое охранение - а понять ребят
можно...

Я засыпаю.  На улице пустынно и, по-видимому, безопасно. Очень хочется
лечь,  я бы лег прямо в снег - но человек может спать и на ходу,  даже
конвоируя,- он существо хотя и непрочное,  с проектными недоработками,
но ко многому способное.  Ноги выведут,  а если что-нибудь случится, я
не так уж сильно запоздаю с ответной реакцией. Проверено.

Глаза открыты - я начинаю видеть белый сон.  Белый,  как снег. Не хочу
видеть белое. Огня мне, огня! Рыжего, с дымом! Мне снится, что я подс-
читываю:  сколько же это суток я не спал по-человечески?  Гм, а не так
уж много, если разобраться. Говорят, Эдисон всю жизнь спал по три часа
в сутки и прекрасно себя чувствовал. Всю жизнь - я бы так не смог. Го-
ворят,  он тоже спал на ходу.  Шел,  должно быть, как-то раз по улице,
забрел в темноту,  от неуюта проснулся и подумал, что не худо бы изоб-
рести  электрическую лампочку.  Правильно подумал.  А один византиец -
тоже насчет поспать был вроде Эдисона - взял вот так однажды да и усо-
вершенствовал от бессонницы тайную службу...

Сашке я  наврал.  Не так уж скверно мне было в