ояние до цели первым, оставив  худосочного
парня и остальных - многочисленных! - кандидатов с  носом  и  подал  девушке
руку. Наградой мне был благодарный и заинтересованный взгляд незнакомки.
   Так начался наш бурный и короткий роман. Закончился  он  какой-то  глупой
ссорой и переездом Шарлотты  в  другой  город  по  приглашению  телекомпании
"Космик ньюс". С тех пор мы не виделись, а теперь моя утерянная дива  стояла
напротив меня и улыбалась во весь рот.
   Наконец я обрел способность говорить и радостно выдохнул:
   - Лотта!
   - Ага! Попался! - радостно закричала она и  бросилась  мне  в  объятия  с
такой силой, как будто собиралась перелететь вместе со мной через клумбу,  а
в полете взять меня на удушение.
   Это было в ее духе, это я помнил. И понял,  что  нюханье  цветочков  было
напрасной затеей. Лотта никак не могла быть добрым  волшебником-партнером  в
моей борьбе с Дэнни-дураком. Совсем наоборот.  Теперь  уж,  на  радостях,  я
собирался выпить наверняка. Ну и хорошо, сказал я себе.
   И как-то сразу успокоился и захрипел в железном кольце обнимающих ручек:
   - Эй! Полегче, Лотта, откуда ты взялась?
   - Редакционное задание, как и у тебя! - Она, запыхавшись, чмокнула меня в
щеку, разомкнула удушающее кольцо и сдула челку, упавшую на правый глаз. - Я
еще вчера тебя увидела на литературной презентации, только в толпе потеряла.
А сегодня нашла. Увидела, как ты улизнул из зала, и пошла за тобой.  Ты  что
здесь бродишь один? Ты в порядке, Дэн?  Может,  надо  закончить  разговор  с
клумбой?
   И зашлась мелодичным смехом. И прогнулась назад так глубоко, что  из  под
короткого супермодного пиджачка без рукавов показалась светлая полоска кожи.
А я стоял и смотрел на ее нежные, обнаженные по плечо руки, на эту  дурацкую
полоску между юбкой и пиджачком, на каштановую челку и теперь тоже  улыбался
во весь рот. Лотта. Я совсем перестал думать о ней, а как, оказывается,  рад
встретить снова!
   - Ну, Дэн! - Лотта отсмеялась и ласково заглянула мне в глаза. -  Ты  еще
не забыл меня? Я скучала...
   Я деланно-изумленно округлил глаза:
   - Ты? Да неужели?
   - Правда! Не смейся. Я за тобой все это время следила... Все  время,  что
мы не виделись. Читала твои статьи. - Она помолчала  и  вдруг  стала  совсем
серьезной. - Я тревожусь за тебя, Дэн. Мне  кажется,  у  тебя  неприятности.
Последние несколько месяцев. По твоим публикациям видно. И выглядишь  ты  не
очень, усталый какой-то. Что с тобой?
   Меня тронул этот милый переход от бурной  радости  к  заботе  о  ближнем.
Шарлотта нисколько не изменилась - была все так же непосредственна, подвижна
и мила, все так же непредсказуема и забавна. Но упоминание  о  неприятностях
снова опрокинуло на меня усталость последних недель, и мне вдруг  захотелось
выпить с такой силой, что я откинул от себя даже тень каких-либо претензий к
своему Дэнни-дураку.
   - Долго рассказывать, дорогая, - беспечно ответил я Лотте, понизил  голос
до интимной хрипотцы - она любила это! - и привлек к себе.
   Она обвила голыми руками мою шею. Ее пухлые губы оказались напротив моих,
каштановая челка ласково защекотала мое лицо, глаза превратились в бездонные
туманно-бирюзовые озера. Я обнял ее крепче, она задохнулась:
   - Дэн..
   Наш первый после годовой разлуки поцелуй был  долгим.  Был  сладким.  Был
страстным.
   Любовным...
   Но Дэнни-дурак внутри меня уже распрямил спину и разинул  свою  бездонную
пасть во всю ширь.
   - Пойдем, посидим где-нибудь, отметим  нашу  встречу,  -  прошептал  я  в
маленькое розовое ушко сакраментальную фразу моего двойника,  он  любил  вот
такие банальные идиотские обороты.
   - Пойдем, - радостно, доверчиво и тихо ответила она.
   И мы пошли.
   А мой Дэнни - дурак, алкоголик и злой колдун - стоял уже в полный рост  и
с наглой победной ухмылкой прихлопывал в ладоши.


   Надо сказать,  что  хоть  я  и  гуманитарий,  меня  в  свое  время  очень
интересовали  разные  математические  термины.  Вот,  например,  "дискретная
функция". Звучит очень загадочно. "Дискретная" - значит "разрывная". Тянется
линия на листе бумаги, тянется, и вдруг - хоп! - оборвалась! Потом дальше  -
еще раз. И еще. И получается, что это и не линия уже вовсе, а так - какая-то
каша из черточек...
   Так же обстоит дело  и  с  памятью  Дэниела  Рочерса,  когда  Дэнни-дурак
вступает в свои права. Функционирует  она  по  законам  дискретной  функции.
Иными словами - "здесь помню, а здесь не помню".
   Я  очень  хорошо  помню,  как  мы  с  Лоттой  не  спеша  дошли  до  нашей
журналистской гостиницы. Помню, как Лотта весело щебетала всю дорогу до бара
и не отпускала мою руку  со  своей  талии,  а  я  чувствовал  шальные  токи,
пронизывающие ее изумительную  фигурку,  и  сам  начинал  заводиться  раньше
времени, и от этого иногда спотыкался на идеально ровной мостовой.
   Помню, как мы уселись за маленький столик в  уютном  уголке  ресторанного
бара, как официантка-аборигенка - три глаза, четыре руки и запах мочевины от
аляповатого цветка в нагрудном кармашке передника  -  поставила  перед  нами
блюда с закусками и три бутылки настоящего бренди. Землян в нашей  гостинице
кормили исключительно земными блюдами  и  поили  земными  напитками.  И  еще
помню, как Лотта бросила на меня  испуганный  взгляд,  когда  пред  светлыми
очами Дэнни-дурака предстали вожделенные бутылки.
   "Пузыри", как он их называл.
   - Дэн, - осторожно спросила меня  Лотта,  -  ты  уверен,  что  мы  сумеем
справиться? - И кивнула на маленький отряд "пузырей". Только в этот момент я
сообразил, что Лотта так и не успела познакомиться с  Дэнни-дураком,  наш  с
ней роман был счастливым, он не омрачался появлением на  сцене  ни  Молодого
Имбецила, ни моего порочного двойника.
   Что я должен был ей ответить?
   - Ты моя любимая женщина, Лоттик... - сказал я,  потянулся  к  ней  через
стол, взял ее руку в свою и поцеловал в запястье. - Я так рад, что ты  нашла
меня...
   Ее лицо залилось легким пунцовым румянцем от удовольствия,  она  опустила
голову, закрылась каштановой челкой и прижала мою руку к своей щеке.
   Я задумчиво-печально вздохнул над ней, как над спящим ребенком.  Когда  я
начинал т а к разговаривать с Лоттой, она забывала обо всем. Когда-то мы  не
раз воспроизводили подобную  мизансцену  -  там,  на  Земле,  в  Центральном
мегаполисе, в маленьком кафе, в двух шагах от моего мотеля, где я  постоянно
снимал номер...
   Я вдруг задумался: шутил я или  говорил  серьезно?  Я  заглянул  в  себя,
обойдя взглядом развалившегося в ожидании начала застолья Дэнни, и  признал,
что за последний год не было у меня в жизни ничего - ни приятных встреч,  ни
ярких событий, ни любви, ни даже настоящей  борьбы  -  ничего  абсолютно  не
было. Дэниел Рочерс жил, как спал, а когда засыпал - как будто  умирал,  сны
мне в последнее время не снились.
   Но когда у меня была Лотта, все было иначе: я жил, я помню. И теперь  вот
она появилась снова, появилась всего несколько минут назад, и...
   "Я на тебя гляжу - не нагляжусь, боюсь, что ты исчезнешь, как виденье!" -
выдал недюжинное знание моих юношеских поэтических экспериментов Дэнни-дурак
и цинично загоготал.
   Меня как будто плеткой ударили. Мои стихи! Единственные стихи, которые  я
не предал огню за бездарность, потому что чем-то они  были  мне  дороги.  Не
помню чем, но были! И этот дебил  смеет!..  Я  проклял  памятливость  своего
внутреннего дикаря, а потом раздосадованно заорал:
   "Заткнись, придурок!"
   "Наливай давай, лирик! Не медли, - не смутился Дэнни. И решил  на  всякий
случай немножко меня стимулировать. - Я тебе за это  через  часик  все  твои
желания начну исполнять, понял? Ну как, годится?"
   "Иди ты..." - деланно-вяло отреагировал я, а сам  испугался.  Если  Дэнни
сегодня настроен исполнять мои желания, то этот колдун исполнит - точно. Как
загадаешь, так и исполнит. Обязательно. Какие бы они не были. И это чревато.
Но...
   Я посмотрел на троицу "пузырей", деликатно отнял  свою  руку  у  Лотты  и
решительно сорвал с ближайшей бутылки пробочную жестянку.
   И пошло-поехало.
   Я с наслаждением впивался зубами  в  сочный  бифштекс  и  подливал  Лотте
бренди. Я рассазывал ей что-то смешное, вставал, обходил стол и  у  всех  на
глазах целовал ее в губы. Она отмахивалась от меня,  а  я  вливал  в  глотку
неугомонному Дэнни еще стакан и хватал ее за руку  и  тянул  из-за  стола  -
танцевать. Она затихала у меня в руках под медленную слезоточивую мелодию, а
я был нежен и внимателен, предупредителен и галантен, остроумен и смешлив.
   Я ухаживал за ней так, как по разным идиотским соображениям  не  позволял
себе делать этого год назад, я снова и снова  объяснял  ей,  что  такое  для
мужчины любимая женщина, она хохотала и рвалась из  моих  объятий,  а  я  не
отпускал ее руки из своей и все подливал бренди - ей и себе, себе и ей  -  и
все дальше и дальше уводил за собой в ту страну беспечного,  бесшабашного  и
губительного веселья, которую так хорошо знал Дэнни-дурак.
   Лотта пила испуганно, как всегда, но ее  страх  никак  не  сказывался  на
подносимых мною дозах. И поэтому она через некоторое время здорово захмелела
и зачирикала, милая птичка, и закачала каштановой челкой - озорно,  задорно,
сексуально. Так, как это могла делать только она.
   Функция моей памяти стала дискретной где-то к концу застолья. Я  сужу  об
этом потому, что совершенно не помню, как я расплачивался  с  официанткой  и
как выходил с Лоттой из бара.
   Зато помню тот момент,  когда  Дэнни-дурак  начал  полностью  завоевывать
инициативу в противостоянии с респектабельным журналистом Рочерсом.
   Когда мы вышли из  бара,  я  оставил  Лотту  отдыхать  в  кресле  посреди
обширного, заставленного пышными незнакомыми  растениями  холла,  а  сам  по
сложной траектории двинулся к четырехрукому и трехглазому  администратору  -
взять ключи от номера.
   Администратор стоял за разделительным полированным барьером и мерил  меня
высокомерным взглядом. И при этом противно  цыкал  зубом.  Я  купил  у  него
газеты, принял из липуче-аморфных лап ключи и уже собрался было вернуться  к
Лотте, как что-то задержало меня.
   Я снова посмотрел на наглую физиономию инопланетного  холуя.  Он,  холуй,
мне не понравился. Дэнни-дураку - тоже. Я снова облокотился о барьер.
   - Послушай, приятель, - сказал я администратору, блуждая  строгим  пьяным
взглядом по пупырчатому жабьему  лицу,  -  почему  с  нами  здесь  никто  не
разговаривает?
   Безгубый рот с рыбьим прикусом растянулся в деланно-услужливой улыбке:
   - Что?
   Болван! Я почувствовал, что начинаю заводиться и поэтому  сосредоточился,
взял себя в руки и грохнул кулаком по разделительному барьеру:
   - Вещи, предметы! Я имею в виду вот  что,  приятель:  почему  с  нами  не
разговаривают ваши глупые двери, и зеркала, и вот эта  твоя  стойка  молчит,
как будто в рот воды набрала, а?
   Бледная жабья рожа озадаченно вытянулась, а  потом  осуждающе  смялась  в
гармошку.
   - Посмею заметить, сэр, что у этой, как вы  пожелали  выразиться,  стойки
нет рта, - брезгливо заметил холуй.
   - Что? - Я позволил себе стать таким же занудой, как и он. - Как это  нет
рта, когда она должна разговаривать?
   Администратор с брезгливой гримасой снизошел до моей тупости.
   - Я хотел сказать, что ваши  коллеги  решительно  воспротивились  участию
гостиничного компьютера в общественной жизни журналистского корпуса,  мистер
Рочерс, - противно задергала гармошкой вместо лица жаба о шести конечностях.
   - Идиоты! - громко проворчал я, вращая глазами.
   - Совершенно с вами согласен, сэр, - охотно согласился администратор.
   И вот здесь Дэнни-дурак озверел. Он, несмотря ни на что, уважал профессию
Дэниела Рочерса и никогда никому - кроме, конечно, меня - не позволял  плохо
отзываться о журналистах. И пока я с открытым ртом переваривал наглый ответ,
он хорошенько размахнулся и врезал трехглазому  администратору  в  срединный
глаз.
   - Я  говорил  не  о  журналистах,  болван!  Журналисты  никогда  не  были
идиотами, - назидательно произнес он моими устами. - В противном  случае  ты
бы не смог продать ни одной газеты, а достоверную информацию о мире  получал
бы вот от этого болтуна.
   Он кивнул на полированный барьер и снова грохнул по нему кулаком.
   Внимательно выслушав горячий монолог гостя, администратор медленно закрыл
все три глаза и плавно осел на пол.
   Внутри барьера что-то щелкнуло и приветливый механический голос произнес:
   - Добрый вечер, мистер Рочерс!
   - Привет, - высокомерно ответил Дэнни-дурак, а я направился к Лотте.
   Не помню, кто кого поддерживал по дороге к лифту: я Лотту или  она  меня.
Не помню, как мы вошли в  лифт  и  как  из  него  выходили.  Не  помню,  как
ввалились в номер. Может быть, мы с Лоттой застряли в  лифте,  и  в  течение
часа   нас   вытаскивала   из    шахты    бригада    рычащих    от    ярости
аборигенов-ремонтников; возможно, что  я  где-то  выронил  ключи  и  поэтому
вышибал дверь в Лоттин номер  плечом  и  одновременно  проклинал  чужеземные
гостиницы с планетой Виолетта впридачу, и поднял  на  ноги  всех  обитателей
этажа...
   Возможно,  все  это  было.   Какие-то   проблески   памяти   впоследствии
подкидывали мне такие сомнения. Возможно, всего этого  не  было.  Во  всяком
случае, мне уже никогда не узнать правды. Сам я точно  ничего  вспомнить  не
могу, спрашивать у Лотты мне было стыдно, а с персоналом гостиницы я  с  той
ночи не виделся и не разговаривал.
   Потому что последующие несколько часов,  которые  я  провел  в  гостях  у
земной журналистки Шарлотты Ньюмен, стали последними часами моего прибывания
на планете Виолетта...
   Когда мы ввалились в  двухкомнатный  люкс  Лотты,  мое  сознание  немного
прояснилось. Трезвее я не стал, но смена  стандартной  обстановки  на  некое
подобие домашнего уюта, даже на такое жалкое, какое может  дать  гостиничный
номер, подействовало на меня благотворно. Лотта, слегка покачиваясь на своих
стройных двоих, ушла в ванну, а я развалился в кресле и  вынул  из  карманов
пиджака еще две бутылки бренди: Дэнни-дурак следил за  своим  рационом  пуще
глаза.
   Он благодушно скосил глаза на бутылки и спросил:
   "Желания будешь загадывать?"
   Я раздраженно-пьяно икнул:
   - Мое единственное желание - чтоб ты исчез! -  Стены  комнаты  то  плавно
надвигались на меня, то становились безмерно  далеки.  Люстра  под  потолком
совершала стремительное вращение, как вентилятор. - Сгинь, хотя бы на время,
я все-таки с женщиной!
   Дэнни равнодушно зевнул:
   "Я так и собирался сделать, пока ты  здесь  будешь...  Скучно.  Но  потом
вернусь. У нас с тобой сегодня богатая программа! Налей на посошок!"
   Я опрокинул в него еще один стакан, и он исчез. Он никогда  не  оставался
со мной, если я уединялся с дамами. Почему - для меня  оставалось  загадкой.
Его уходы очень смахивали на трогательную деликатность, но я все-таки думаю,
что это всего лишь проявление его узости: кроме спиртного и пьяных подвижных
игр на свежем воздухе, включая драки, его ничто не интересовало.
   - Дэн! - прорвался ко мне сквозь  пьяный  шум  в  ушах  плачущий  голосок
Лотты. - Подай мне полотенце, я из ванны не могу дотянуться!
   Я встрепенулся.
   Это был сигнал. Это было разрешение. Это был призыв.
   Дэниел Рочерс, неотразимый Дэниел, сорвал с себя галстук. Дэниел небрежно
расстегнул на груди рубаху. Дэниел пригладил свои  мягкие  локоны.  Наверно,
это все-таки были не локоны, а кудри, но тогда мне почему-то хотелось думать
именно так, о локонах. Дэниел Рочерс вправил в глазницы  выкаченные  налитые
глаза и вошел в ванную комнату.
   Через минуту  мы  с  Лоттой  вывалились  из  ванной  и  начали  хаотичное
передвижение в пространстве люкса. Мы оказывались то в одной комнате,  то  в
другой, то в постели, то за столом. Иногда мы катались по ковру, и тогда  на
нас падал торшер и столовые приборы. Иногда мы задерживались у окна, и тогда
жалобно звенели стекла.  Иногда  мы  налетали  на  стену,  и  тогда  на  нас
осыпалась потолковая побелка.
   У меня кружилась голова - от беспорядочной смены декораций, от Лотты,  от
ее сверкающих глаз, огромных бирюзовых  глаз  на  разрумянившемся  от  нашей
дикой игры лице, от ее заливистого  смеха,  от  ее  рук,  бесчисленных  рук,
которые, казалось, тянулись ко мне со всех сторон и обнимали разом...
   Мы восстанавливали, как могли, изуродованный интерьер и снова  падали  на
ковер. И снова крушили мебель и стены, и  пили  бренди,  а  потом  неведомым
образом моя голова оказывалась зажатой в щели между  стеной  и  постелью,  и
мягкие губы Лотты накрывали  мои.  Затем  -  снова  стол,  снова  бездонные,
нескончаемые бутылки, и уже сама Лотта наполняла мою рюмку - она всегда была
настоящей заводной девчонкой! - и снова бросалась на меня, как тигрица. А  я
упирался, а я, качаясь, убегал от нее, хотя бес  вожделения  снова  одолевал
меня. Но я знал: скоро должен был вернуться злой колдун и бандюга  Дэнни,  и
силы мне еще понадобятся...
   И он вернулся.
   И Дэниел Рочерс начал действовать по сценарию Дэнни-дурака.
   - Лоттик! - Я прервал свой отчаянный рейд-побег между  кресел,  торшеров,
музыкально-компьютерного центра, тумбы с видеофоном, стола и замер на месте.
   - Что? - Лотта не смогла остановиться сразу и  врезалась  головой  мне  в
спину. Я развернулся к ней лицом. Она подняла голову и,  потирая  ушибленный
лоб, тревожно посмотрела на меня. - Дэн, что? Ей было, о чем тревожиться.  Я
повернулся и восторженно смотрел на нее, и весь мой вид - лицо с выпученными
красными глазами, рот, растянутый в идиотской улыбке, всклокоченная шевелюра
- являл собой наглядный  пример  внезапно  наступившего  безумия.  Но  я  не
обращал внимания на неправильную реакцию Лотты. Я не  сошел  с  ума,  просто
меня посетила гениальная идея.
   - А на что нам сдалась эта пропахшая  мочевиной  Виолетта?  -  спросил  я
Лотту тихо и так значительно, как будто сделал великое открытие.  -  Что  мы
здесь забыли? Полетели на Землю! Ко мне в мотель!
   Глаза Лотты стали такими же круглыми, как и у меня. Гениальность  замысла
поразила ее с не меньшей силой, чем меня самого.
   - У-ух, ты! - запавшим от волнения голосом прошептала она.  -  А  сколько
сейчас времени? Теперь ни один корабль, наверно, не  взлетит,  ночные  рейсы
запрещены...
   О, эти практичные человеческие  существа,  женщины!  Причем  здесь  время
суток, местные порядки, законы, невозможность! Причем все  это,  когда  сама
Вселенная призывно смотрела на нас любовным взглядом и звала в  свои  черные
ледяные просторы, и ожидала новых подвигов космического пирата Дэнни!
   Я уже одной рукой натягивал брюки, а другой подносил к губам Лотты  бокал
с бренди.
   - Любимая! Мы летим! - Я застегивал на груди рубашку и  каким-то  образом
одновременно осушал из горла  последнюю  бутылку.  Лотта  смотрела  на  меня
завороженным взглядом и,  следуя  моему  примеру,  уже  натягивала  на  себя
мини-юбку. Я подобрал с пола  и  бросил  ей  разбросанные  по  полу  женские
вещички. - Ты помнишь, любимая, моего покойного папеньку, ты помнишь его?
   Я перешел на несколько устаревший и, так сказать, выспренный стиль  речи.
Мне это было свойственно в минуты особенно сильного волнения.
   - Нет, дорогой, - в тон мне ответила  уже  полностью  загипнотизированная
моей гениальностью и решительностью Лотта. - Я не помню твоего папеньку...
   - О-о, Шарлотта! Как же так! - воскликнул  я,  а  сам  затягивал  на  шее
галстук и помогал Лотте справиться с  кое-какими  застежками  на  спине,  на
груди и  на  боках.  -  Стыдно!  Хотя...  -  Я  замер  и  посмотрел  на  нее
пронзительным оценивающим взглядом. - Это вполне простительно для столь юной
особы... Мой папенька умер почти два года назад, а  последние  двадцать  лет
своей  жизни  жил  совершеннейшим   отшельником   и   оставил   после   себя
необыкновенный труд...
   - Труд? - В Лотте проснулся хмельной, но чуткий литературный редактор.  -
А раз