от цирроза. Можешь  представить  такой  же  веселенький
список? Для тебя все только начинается. А у меня тут есть телефонная  книга,
вот взгляни.
   Она схватила со столика у двери маленькую черную записную книжку и сунула
ее мне в руки.
   - Книга мертвых.
   - Что?
   Я стал переворачивать страницы, читать фамилии. На каждой странице  возле
половины фамилий стояли красные крестики.
   - Этой моей  телефонной  книге  тридцать  пять  лет.  Половина  тех,  чьи
телефоны в ней записаны, уже  ушла  навсегда,  а  у  меня  духа  не  хватает
вычеркнуть фамилию или вырвать страницу. Это все равно что признать - умерли
бесповоротно. Так что, выходит, я такая же размазня, как и ты, сынок.
   Она взяла у меня книгу мертвых.
   Из  окна  потянуло  холодным  ветерком,  и  я  услышал,  как  на   берегу
зашевелился песок, словно невидимый могучий зверь положил  на  него  большую
лапу.
   - Я не хотел нагонять страху на  Фанни,  -  сказал  я  наконец.  -  Я  не
Тифозная Мэри Не переносчик заразы. Если что-то происходит здесь  и  сейчас,
это происходит само по себе. Уже несколько дней, как у меня пропал  аппетит.
Люди вдруг умирают или исчезают, а никакой связи между ними нет, и я  ничего
не могу доказать. Когда это случается, я всегда оказываюсь где-то поблизости
и чувствую себя виноватым оттого, что не могу понять, узнать,  предотвратить
все это. Меня мучает страх, что так будет продолжаться дольше,  чем  я  могу
выдержать. Теперь стоит мне взглянуть на кого-нибудь, и я сразу думаю: вдруг
он или она будут следующими? И я знаю, что если буду ждать, то все погибнут.
Похоже, на этой неделе события  еще  ускорились.  Вот  и  все,  что  я  могу
сказать. А теперь мне лучше замолкнуть.
   Констанция подошла ко мне, поцеловала кончики пальцев и  приложила  их  к
моим губам.
   - Не буду больше тебя терзать. Для размазни ты  здорово  огрызаешься.  Ну
что, еще выпьешь? Или  посмотришь  кино?  Может,  поплаваешь  ночью  в  моем
бассейне? Или вкусишь благотворительный  секс  со  своей  киномамочкой?  Что
выберешь?
   Я низко опустил голову, стараясь избежать ее  насмешливого,  прожигающего
меня взгляда.
   -  Предпочитаю  кино.  Хотелось  бы  посмотреть  Констанцию  Реттиген   в
"Кружевных занавесках". В последний раз я видел их, когда мне было пять.
   - Сразу видно, ты знаешь, как сделать старым людям  приятное!  "Кружевные
занавески"! Погоди, я налажу проектор. Когда я была маленькой, отец  работал
киномехаником в Канзас-Сити и научил меня управляться  с  аппаратурой.  Я  и
сейчас умею. В этом доме мне не нужен никто.
   - Нет, нужен. Я. Чтобы смотреть фильм.
   -  Черт!  -  Она  перепрыгнула  через  подушки  и  принялась  возиться  с
проектором в углу гостиной. Схватила с ближайшей полки жестянку с пленкой  и
стала ловко заправлять пленку в аппарат. - Ты прав. Буду  следить  за  твоим
лицом, когда ты будешь следить за моим.
   Пока она, напевая, налаживала кинопроектор, я вышел на  невысокий  балкон
над пляжем. И окинул взглядом берег  -  сначала  южную  часть,  потом  повел
глазами вдоль владений Констанции  Реттиген,  потом  поглядел  на  север.  И
тут...
   Внизу, у самого прибоя, я кое-что заметил.
   Там неподвижно стоял человек или что-то напоминающее человека. Я  не  мог
сказать, долго ли он там стоит или только что вылез из воды.  Мне  не  видно
было, мокрый ли он. Похоже, он был голый.
   У меня рот открылся от удивления, я быстро заглянул в комнату. Констанция
Реттиген, насвистывая сквозь сжатые зубы, по-прежнему возилась с пленкой.
   На берег обрушилась  волна,  словно  из  пушки  выстрелили.  Я  обернулся
Человек все еще стоял на том же месте, руки по швам, голова вздернута,  ноги
слегка расставлены, вид вызывающий.
   "Убирайся! - хотел крикнуть я. - Что  тебе  здесь  нужно?  Мы  ничего  не
сделали!"
   "Ты в этом уверен?" - была моя следующая мысль.
   "Никого нельзя убивать, даже тех, кто этого заслуживает".
   Нет?
   Последняя  волна  ударила  по  берегу   позади   стоящей   фигуры.   Вода
разлетелась, как множество разбившихся зеркал, и, падая,  осколки  заслонили
человека. И стерли его. Когда волна  откатилась,  незнакомца  уже  не  было.
Наверно, он побежал по пляжу на север.
   Побежал  мимо  львиной  клетки  в  канале,  мимо  пустых  окон   леди   с
канарейками, мимо моей квартиры, где на кровати лежит скрученный саван.
   - Готов? - крикнула Констанция Реттиген из комнаты.
   "Не совсем", - подумал я.
   Когда я вошел, Констанция сказала:
   - Иди смотреть, как старая леди делается молодой.
   - Вовсе вы не старая, - возразил я.
   - Клянусь Богом, нет. - Она  пробежала  по  гостиной,  гася  везде  свет,
взбивая подушки в центре комнаты. - Эта помешанная на здоровье пишет  книгу,
которая выйдет в будущем году. Гимнастика под водой. Секс на  отливе.  Какие
слабительные принимать, после того как пресытишься за ночь тренером  местной
футбольной команды. Что... Бог мой!  Опять  покраснел!  Ты  хоть  что-нибудь
знаешь о девушках?
   - Не слишком много.
   - Сколько их у тебя было?
   - Не много.
   - Значит, одна, - догадалась Констанция  и  фыркнула,  когда  я  вздернул
голову. - Где она сейчас?
   - В Мехико-Сити.
   - Когда вернется?
   - Через десять дней.
   - Скучаешь? Любишь ее?
   - Да.
   - Небось хочется позвонить ей, проболтать всю ночь, чтобы хоть  ее  голос
уберег тебя от такого дьявола, как я?
   - Да вовсе я вас не боюсь.
   - Черта с два, еще как боишься! Веришь в теплоту тел?
   - Что?
   - В теплоту тел! В секс без секса? В объятия. В то,  что  можешь  согреть
эту старую ядовитую ящерицу своим теплом и не потерять при этом  невинность.
Просто обнять и прижать к себе покрепче. А теперь смотри на потолок, там все
и будет происходить. Кино до самого утра, пока солнце не встанет, как член у
Френсиса Х.Бушмана. Ой, прости! Черт бы меня побрал! Ну  иди,  сынок.  Будем
греться.
   Констанция опустилась на подушки, потянула меня за собой и тут же  нажала
какую-то кнопку на пульте, вмонтированном в пол.  Погасла  последняя  лампа.
Зажужжал шестнадцатимиллиметровый проектор. На потолке заплясали тени.
   - Смотри. Как тебе это нравится?
   Вздернув красивый нос, она показала на потолок.
   Там двадцать семь лет тому назад Констанция Реттиген закурила сигарету.
   Здесь, рядом со мной, реальная  Констанция  Реттиген  выпустила  изо  рта
облачко дыма.
   - Ну и сука же я была! - проговорила она.

***

   Я проснулся на рассвете, не веря, что я здесь. Проснулся,  чувствуя  себя
необыкновенно счастливым, словно ночью случилось  что-то  замечательное.  Но
ничего не случилось, просто я спал на роскошных подушках рядом  с  женщиной,
от которой  пахло  специями  и  хорошо  натертым  полом.  Она  была  как  те
выставленные  в  витрине  восхитительные  шахматы  с  тщательно  выточенными
фигурами,  на  которые  глазеешь  в  детстве.  Как  только  что  отстроенный
гимнастический  зал  для  девочек,  где  слегка  пахнет  пылью,  осевшей  на
золотистых бедрах после полуденных теннисных схваток.
   Уже рассвело, и я повернулся на бок.
   Ее не было.
   Я услышал, как  на  берег  набежала  волна.  В  распахнутые  окна  влетал
прохладный ветер. Я сел.  Далеко  в  сумрачном  еще  море  мелькала  рука  -
вверх-вниз, вверх-вниз. Констанция что-то крикнула.
   Я выбежал на берег, нырнул и поплыл за ней, но на  полпути  почувствовал,
что выдохся. Нет, в атлеты я не гожусь! Повернув назад, я вышел на  песок  и
сел ждать. Наконец Констанция приплыла  и  встала  надо  мной,  на  сей  раз
совершенно голая.
   - Господи! - удивилась она. - Ты и белья не снял. Что за  молодежь  нынче
пошла! Я не мог оторвать от нее глаз.
   - Ну и как?  Нравлюсь  тебе?  Недурна  для  старухи-императрицы?  Как  ты
считаешь? Неплохой живот, тугая попка, на лобке кудри...
   Но я закрыл глаза Она усмехнулась. И  с  хохотом  унеслась.  Пробежала  с
полмили по берегу и, перепугав лишь чаек, вернулась.
   Вскоре над пляжем поплыл аромат кофе  и  запах  свежеподжаренных  гренок.
Когда я приплелся в дом, Констанция уже сидела на кухне. На ней так ничего и
не было, только глаза обведены тушью - видно, она подкрасила их за минуту до
моего прихода. Быстро моргая, будто крестьянская девушка из  немого  фильма,
она вручила мне джем и гренки, а сама  скромно  прикрыла  колени  салфеткой,
дабы не смущать мой взор во время еды. На соске левой груди  у  нее  повисла
капля клубничного джема. Я это видел. Она увидела, что я вижу, и спросила:
   - Голодный?
   Отчего я только быстрее стал намазывать свои гренки.
   - Ну ладно! Иди позвони в Мехико-Сити. Я позвонил.
   - Ты где? - прозвучал за две тысячи миль от меня голос Пег.
   - В Венеции, в телефонной будке, у нас дождь, - сказал я.
   - Врешь! - закричала Пег.
   И была права.

***

   А потом вдруг все неожиданно кончилось.
   Было уже очень поздно, вернее, очень  рано.  Я  чувствовал,  что  опьянен
жизнью, оттого что эта женщина, не жалея времени, возилась со  мной  столько
часов подряд и разговаривала всю ночь напролет, пока не возникла угроза, что
на востоке за испарениями и туманами вот-вот взойдет солнце.
   Я выглянул на берег и посмотрел  на  прилив.  Никаких  утопленников  и  в
помине не было, и никого, кто мог бы  помнить,  видели  их  здесь  или  нет.
Уходить не хотелось, но я боялся задерживаться: надо было  писать  рассказы,
чтобы хоть на три шага опередить смерть. "День без  работы  за  машинкой,  -
любил говорить я и повторял этот девиз так часто, что  мои  друзья,  услышав
его, возводили глаза к небу и тяжело вздыхали, - день без работы за машинкой
- маленькая смерть". У меня не было охоты оказаться за кладбищенской стеной,
я собирался бороться до конца вместе со своим  "Ундервудом",  который,  если
хорошо прицелиться, стрелял без промаха в отличие от  всевозможного  другого
оружия.
   - Я отвезу тебя домой, - предложила Констанция Реттиген.
   - Нет, спасибо. Мне же близко. Триста ярдов не больше. Мы соседи.
   - Ну уж и соседи! Это место для постройки обошлось мне в двадцатом году в
двести тысяч, сейчас оно стоит пять миллионов. А сколько платишь за квартиру
ты? Тридцать баксов в месяц?
   Я кивнул.
   - Ладно, сосед! Ступай разомни ноги. Как-нибудь в полночь загляни еще!
   - И не раз! - заверил я ее.
   - Валяй! - Она взяла мои ладони в свои, то есть в руки шофера, служанки и
королевы  экрана.  Прочла  мои  мысли  и  рассмеялась.   -   Считаешь   меня
сбрендившей?
   - Хотел бы я, чтобы все в мире были такими сбрендившими.
   Она сменила тему, чтобы уйти от комплиментов.
   - А как насчет Фанни? Удастся ей жить вечно? У меня увлажнились глаза.  Я
кивнул. Констанция поцеловала меня в обе щеки и оттолкнула.
   - Пошел вон!
   Я соскочил с ее выложенного плитками крыльца на песок,  прошел  несколько
шагов, обернулся и сказал:
   - Счастливо, принцесса!
   - Катись, - отозвалась она, явно польщенная. И я умчался.

***

   За день ничего особенного не случилось.
   Зато ночью...
   Я проснулся и посмотрел на свои микки-маусовы часы, недоумевая, что  меня
разбудило. Крепко зажмурился и стал слушать, до боли напрягая уши.
   Стреляли из ружья. Бах-ба-бах! И опять  бах-бах,  и  снова  бах-ба-бах  -
стреляли на берегу, у пирса.
   "Господи Боже, - подумал я, - пирс сейчас почти пуст, тир закрыт, кто  же
там среди ночи жмет на спуск и бьет по мишеням?"
   Бах, ба-бах и удары гонга. Бах-ба-бах. И опять, и опять.

***

   Двенадцать выстрелов подряд, затем еще двенадцать, и еще,  и  еще,  будто
кто-то разложил  ружья  -  сначала  три,  рядом  шесть,  потом  девять  -  и
перебегает от одного, отстрелявшего свое, к другому  -  заряженному,  бегает
между ними без передышки, целится и знай палит.
   Кто-то спятил!
   Так, наверно, и есть. Кто бы он там ни был - один  на  пирсе,  в  тумане,
бегает от ружья к ружью и садит в злую судьбу.
   "Может, это сама Энни Оукли - хозяйка тира?" - подумал я.
   Бах! Вот  тебе,  сукин  сын!  Бах!  Получай,  мерзавец,  получай,  беглый
любовник! Бах! Вот тебе, недоделанный! Бабник поганый! Бах!
   Трах и снова трр...ах! Где-то далеко, но ветер доносит.
   "Много же надо пуль, - подумал я, - чтобы уничтожить что-то невозможное".
   Так продолжалось минут двадцать. А когда  кончилось,  заснуть  я  уже  не
смог.
   Три дюжины пуль угодили мне в грудь, я  с  закрытыми  глазами  дополз  до
машинки и отстучал на ней про все эти выстрелы среди ночи.

***

   - Шеф-щен?
   - Что, что? Повторите!
   - Шеф-щен. Говорит Шалый кот.
   - Господи, твоя воля, - ахнул Крамли. - Это вы! С чего вдруг "Шеф-щен"9 -
Ну это же лучше, чем Элмо Крамли?
   - Точно! А для вас, писака, "Шалый кот" - прямо в  точку!  Как  двигается
Эпохальный Роман об Америке?
   - А вы уже утерли нос Конан Дойлу?
   - Смешно сказать, сынок, но с тех пор, как мы встретились, я каждый вечер
выдаю по четыре страницы. Сражаюсь, как на войне. Поди, к Рождеству закончу.
Похоже, с шалыми котами полезно иметь дело. Это последний комплимент. Больше
не ждите. За разговор заплатили вы. Монета ваша. Говорите.
   - Я наметил еще кое-кого для нашего списка возможных жертв.
   - Иисус среди лилий! Христос на кресте! - вздохнул Крамли.
   - Забавно, что вы даже не заметили...
   - Уж куда забавней, от наших дел прямо живот надорвешь! Продолжайте.
   - Ну, возглавляет парад по-прежнему Чужак. Затем Энни Оукли, или как  там
ее настоящее имя, - хозяйка тира. Сегодня  ночью  на  пирсе  была  стрельба,
наверно, она сама и стреляла. Кто же еще? Я хочу сказать, вряд ли она в  два
часа ночи открыла свое заведение для кого-то незнакомого. Верно?
   - Узнайте ее настоящее имя! - перебил меня Крамли.  -  Пока  не  узнаете,
ничего делать не буду!
   Я почуял, что меня снова хотят поднять на смех, и замолчал.
   - Эй, Кот, вы что, язык проглотили? - спросил Крамли. Я молчал.
   - Вы еще тут? - осведомился он. Я молчал как мертвый.
   - Эй вы, Лазарь! - воскликнул Крамли. - Кончайте, к черту,  ваши  штучки!
Ну-ка вылезайте из своей смердящей могилы!
   Я рассмеялся.
   - Значит, можно продолжать список?
   - Сейчас, только глотну пивка. Ну вот. Давайте. Я  перечислил  еще  шесть
имен, включая Формтеня, хотя сам не очень верил в эту версию.
   - И возможно, - закончил я с сомнением, - Констанция Реттиген.
   - Реттиген! - взревел Крамли.  -  Да  вы  знаете,  о  ком  говорите?  Эта
Реттиген ест на завтрак тигриные яйца! Да она наизнанку вывернет  двух  акул
из трех! Из Хиросимы вышла бы, не размазав тушь на ресницах и даже серьги не
потеряв. А что до Энни  Оукли,  так  она  тоже  в  жертвы  не  годится.  Она
продырявит любого, кто.., нет уж,  если  она  что  и  сотворит,  так  скорее
соберет все свои ружья, сбросит их с пирса в море и сама прыгнет следом. Вот
это на нее больше похоже. А уж  Формтень!  И  не  смешите!  Этот  вообще  не
подозревает, что есть какой-то реальный мир с такими,  как  мы,  нормальными
дураками. Его похоронят в его "Вурлитцере" самое раннее в девяносто  девятом
году. Ну, чем еще порадуете?
   Я с трудом перевел дыхание и решил напоследок рассказать Крамли хотя бы о
загадочном исчезновении Кэла-парикмахера.
   - Загадочное? Черта с два! - усмехнулся Крамли. - Где вы  были?  Да  этот
проклятый живодер просто свалил. Набил  свою  колымагу  всяким  барахлом  из
парикмахерской и дал деру на  восток.  Не  на  запад,  заметьте,  где  конец
страны, а на восток. Почти вся полиция смотрела, как он развернулся  на  сто
восемьдесят градусов перед участком, и не арестовали его только потому,  что
он орал песню: "Осенние листья, о Боже, в Озарке падают листья".
   Я глубоко, с дрожью облегчения вздохнул, радуясь, что Кэл жив. И не  стал
рассказывать об исчезнувшей голове Скотта Джоплина, из-за чего Кэл, наверно,
и покинул навсегда наш город. А Крамли продолжал:
   - Ну что, исчерпали свой список свеженьких догадок насчет будущих жертв?
   - Как сказать... - вяло отозвался я.
   - Прыгните в океан, потом прыгните к своей машинке - и,  как  учит  Дзэн,
это гарантирует вам целую  страницу  и  покой  на  душе!  Вот  что  детектив
советует гению, прислушайтесь. Пиво в холодильнике, так что  пи-пи  позже  в
унитазе. Оставьте ваш список дома. Пока, Шалый кот!
   - До скорого, Шеф-щен, - попрощался я.

***

   Сорок дюжин выстрелов, прогремевших прошлой ночью, не давали  мне  покоя.
Их эхо то и дело звучало у меня в ушах.
   И к тому же меня притягивал грохот с пирса,  который  громили,  пожирали,
раздирали на части. Так, наверно, притягивает некоторых шум битвы.
   "Стрельба - пирс", - стучало у меня в голове, пока я нырял  в  океане,  а
потом, как тот благоразумный кот, каким мне рекомендовал стать  шеф  Крамли,
нырнул за машинку.
   "Интересно, - думал я, - сколько же человек уложила  прошлой  ночью  Энни
Оукли? А может, всего одного?"
   "И вот еще что интересно, -  размышлял  я,  складывая  в  свою  Говорящую
Коробку шесть свежих готовых страниц  бессмертного,  гениального  романа,  -
какие новые запойно-мрачные книги развел, как поганки, А. Л. Чужак на полках
своей катакомбной библиотеки?!"
   "Отпетые парни рекомендуют трупный яд".
   "Нэнси Дрю и Парнишка Weltschmerz".
   "Веселые проделки владельцев похоронных бюро в Атлантик-Сити".
   "Не ходи туда, не смей, - думал я. - Нет, надо, - возражал я самому себе.
- Только не вздумай смеяться, когда станешь  читать  новые  названия,  а  то
Чужак выскочит и призовет тебя к ответу".
   "Стрельба, - думал я, - пирс гибнет,  а  тут  еще  этот  А.  Л.  Чужак  -
подголосок Фрейда". И  вдруг  впереди  меня  на  пирсе  показался  на  своем
велосипеде:
   Хищник.
   Или, как я  его  иногда  называю,  Эрвин  Роммель,  командующий  немецким
корпусом в Африке. А иногда я именую его просто:
   Калигула. Убийца.
   На самом же деле его зовут Джон Уилкс Хопвуд.
   Помню, как несколько лет назад я прочитал убийственную  рецензию  на  его
выступление в маленьком голливудском театре:
   "Джон Уилкс Хопвуд, всегдашний  злодей  утренних  спектаклей,  подтвердил
свою репутацию в новой роли. Он вошел  в  раж,  неистовствовал,  бесновался,
рвал страсть в клочья и обрушивал ее прямо на головы ни в  чем  не  повинных
дам - членов клуба. Простодушные зрительницы внимали ему, раскрыв рты".
   Я часто видел, как он  проносился  на  своем  ярко-оранжевом  "ралее"  по
дороге вдоль океана из Венеции в Океанский парк и  в  Санта-Монику.  На  нем
всегда был хороший свежеотутюженный  английский  костюм,  а  на  белоснежных
кудрях красовалась ирландская кепка, затеняющая лицо - лицо генерала  Эрвина
Роммеля или, если угодно, физиономию кровожадного ястреба Конрада  Вейдта  в
момент, когда он собирается задушить  то  ли  Джоан  Кроуфорд,  то  ли  Грир
Гарсон. Его щеки покрывал шикарный загар, они блестели,  как  отполированный
мускатный орех, и я часто задумывался, где кончается этот  роскошный  загар?
Не на уровне ли шеи, ведь я ни разу не видел его на пляже раздетым. Он вечно
сновал на своем велосипеде по  городкам,  расположенным  на  берегу  океана,
ожидая, не потребуются ли его  услуги  Германскому  генеральному  штабу  или
леди, заседающим в  "Лиге  помощи  Голливуду",  -  кто  из  них  первым  его
призовет, к тому он и  ринется.  Когда  снимались  военные  фильмы,  он  был
постоянно занят, поскольку, по слухам, у  него  в  шкафу  хранились  мундиры
немецких войск, сражавшихся в Африке, а также траурная  накидка  на  случай,
если придется выступить в роли вампира.
   Но, насколько я мог судить, для ежедневной носки у него был  только  один
этот английский костюм  в  мелкую  ломаную  клетку.  И  одна  пара  обуви  -
элегантные английские туфли цвета бычьей крови, всегда до блеска начищенные.
Велосипедные зажимы, сверкающие на его твидовых брюках,  казалось,  были  из
чистого серебра, и покупал он их не иначе как где-нибудь  в  Беверли  Хиллз.
Зубы всегда так блестели, что выглядели искусственными. И, проносясь мимо на
велосипеде, он обдавал вас запахом  эликсира,  освежающего  дыхание,  видн