о невозможно. Вода бурлила, кипела; ветки  и  сучья  спутывали
руки и ноги. А вода все прибывала и  уже  перекатывалась  через  гребень
плотины. Тогда Турнер крикнул своим товарищам, что единственный  путь  -
перелезть через плотину и броситься вниз, а затем спасаться  на  высокое
место, пока вода не залила пространство, лежащее ниже плотины. Так они и
сделали С величайшим трудом перебрались через плотину и скатились вниз с
десятиметровой высоты. Они  упали  на  острые  камни.  Проводник  разбил
голову и был унесен ручьем, бежавшим ниже плотины, Турнер сломал ногу  и
с величайшим  трудом  пополз  к  берегу,  и  только  один  Ринг  остался
невредим. Им вдвоем удалось добраться до бедной деревеньки,  лежащей  на
высоком уступе амбы. Турнер слег, а Ринг  отправился  в  Аддис-Абебу  за
помощью.  Он  благополучно  прошел  весь  путь  и  был  всего  в  десяти
километрах от города, когда какие-то разбойники пустили в него камнем  и
поранили голову Но у Ринга,  очнувшегося  после  обморока,  хватило  сил
добраться до Решера. Там он и упал, потеряв  сознание.  Потом  пришел  в
себя, увидел Решера и меня, сказал несколько слов и вновь забылся.
   "А потом что?" - спросил я с интересом. "Потом, - ответил мозг,  -  я
опять пришел в себя. Но ничего не видел и не слышал. Мне  казалось,  что
меня бросили в темный карцер связанного по рукам  и  ногам.  Мне  ничего
больше не оставалось, как вспоминать всю мою жизнь. В этих воспоминаниях
и проходило время..."
   Я несколько раз просил мозг Ринга точно описать мне  путь  в  каньон,
где застал их ливень, но Ринг по-прежнему так бестолково  объяснял  мне,
что я отчаялся найти по этим указаниям моего друга. "Вот если бы  я  мог
видеть, то привел бы вас на место", - говорил мозг. Да, если бы он видел
и слышал, дело пошло бы на лад. Не удастся ли мне разрешить эту  задачу?
Мозг может воспринимать только неопределенное ощущение света при  нажиме
на глазной нерв, так же как мы ощущаем  красные  пятна  и  круги,  когда
нажимаем на глазное яблоко сквозь закрытое веко. Но ведь это не  зрение.
Как бы наделить мозг настоящим зрением?
   Один план занимал меня  в  продолжение  нескольких  часов.  Я  думал,
нельзя ли пересадить мозг Ринга на место мозга какого-нибудь  животного.
Сложность этой операции не смущала меня. Я  надеялся  сшить  все  нервы,
сосуды и прочее, если только.., найти подходящее по  размеру  вместилище
для мозга Ринга. Но в этом-то и была вся задача.  Я  перебрал  в  памяти
объем и вес мозга различных животных, сравнивая  с  мозгом  Ринга.  Мозг
Ринга весил тысячу  четыреста  граммов.  Мозг  слона  весит  пять  тысяч
граммов. Увы,  череп  слона  -  слишком  большое  вместилище  для  мозга
человека. У кита мозг весит две тысячи пятьдесят граммов.  Это  ближе  к
делу. Но у меня не было под рукой кита. И что делал  бы  кит  среди  амб
Абиссинии?  А  все  остальные  животные  имеют  слишком  малый  мозг  по
сравнению с человеком: лошадь и лев -  по  шестисот  граммов,  корова  и
горилла - по четыреста пятьдесят, прочие обезьяны - еще меньше,  тигр  -
всего двести девяносто, овца - сто тридцать, собака - сто пять  граммов.
Было бы очень занятно иметь слона или лошадь с мозгом Ринга.  Тогда  он,
наверное,  нашел  бы  путь  в  долину.  Но  это,   к   сожалению,   было
маловыполнимо. Задача очень интересная, и, может  быть,  когда-нибудь  я
сделаю такую операцию. "Но сейчас, - думал я, - мне надо достигнуть цели
возможно быстрым путем". И вот что я придумал...
   Вагнер поднялся, подошел к занавеске,  отделявшей  угол  палатки,  и,
приподняв полу занавески, сказал:
   - Не угодно ли войти в это отделение моей лаборатории?  В  этот  угол
свет проникал только сквозь плотный  брезент  палатки,  и  потому  здесь
стоял полумрак. Я увидел лежащий на ящике мозг, заключенный  в  какую-то
прозрачную желтоватую оболочку и прикрытый сверху  стеклянным  колпаком.
На другом ящике стоял большой сосуд, наполненный какою-то  жидкостью,  и
на дне его лежали два больших глаза. От глазных яблок шли какие-то нити.
   - Не узнаете? - спросил, улыбаясь,  Вагнер.  -  Это  глаза  вчерашней
коровы. Что может быть проще! Я беру конец  этого  нерва  и  пришиваю  к
глазному нерву в мозгу Ринга. Когда нервы коровы и Ринга срастутся, мозг
Ринга вновь увидит свет, пользуясь глазом коровы.
   - Почему глазом? - спросил я. - Разве вы дадите  мозгу  Ринга  только
один глаз?
   -  Да,  и  вот  почему.  Наше  зрение  устроено  сложнее,   чем   вы,
по-видимому, представляете. Глазной нерв не только  передает  зрительные
представления мозгу. Нерв этот затрагивает целый ряд  других  нервов,  в
частности тех, которые ведают  мышечными  движениями  глаза  и  речевыми
движениями. При такой сложности наладить зрение обоими глазами -  задача
чрезвычайно трудная. Ведь мозг Ринга не в состоянии будет двигать глазом
в любом направлении и сводить в один фокус два глаза. Довольно того, что
он сможет владеть этим органом, наводя глаз на фокус. Конечно, это будет
несовершенное зрение. Мне придется держать  глаз  и  наводить  его,  как
фонарь, на окружающие окрестности, а мозг  будет  узнавать  местность  и
давать свои указания тем же несовершенным  способом  при  помощи  азбуки
Морзе. Со всем этим немало хлопот. И  Решер  будет  нам  только  мешать.
Пожалуй, он еще напортит. Помилуйте, он человек, верующий в  бессмертную
душу, и вдруг душа его друга в таком заключении!  Я  решил  поступить  с
Решером так. Скажу ему, что я признал  бесцельность  дальнейших  поисков
Турнера, и предложу отправиться на родину или куда он хочет.  Я  уверен,
что Решер  охотно  оставит  меня  и  уедет.  Тогда  у  меня  руки  будут
развязаны, если только вы согласитесь помочь мне.
   Я согласился с большой готовностью.
   - Ну, вот и отлично, - сказал Вагнер. -  Надеюсь,  что  к  утру  мозг
Ринга  прозреет.  Мною  изобретено  средство  для  ускорения   процессов
срастания тканей. К тому же времени, вероятно, Решер уберется  отсюда  и
мы с вами отправимся на поиски друга. Я прошу вас быть готовым выступить
в поход рано утром.

Глава 4

НЕОБЫЧАЙНЫЙ ПРОВОДНИК

   Наутро я уже был в палатке Вагнера. Он встретил меня со своей обычной
радушной и немного лукавой улыбкой.
   - Все вышло как по писаному,  -  сказал  он  мне,  поздоровавшись.  -
Господин  Решер  выразил  приличествующее  случаю  душевное  сокрушение,
повздыхал, поморгал, быстро утешился и тотчас начал собираться в дорогу.
В полночь его уже здесь не было. А я тоже времени не  терял  даром,  вот
смотрите.
   Из "подлобья" мозга выглядывал большой коровий глаз. Он был устремлен
на меня, и мне даже стало жутко.
   - Другой глаз я держу  на  всякий  случай.  Он  содержится  в  особой
жидкости и не испортится.
   - А этот видит? - спросил я.
   - Разумеется, - ответил Вагнер. Он  начал  быстро  нажимать  на  мозг
(стеклянный колпак был снят) и потом посмотрел на ленту.
   - Вот видите, - сказал Вагнер, обращаясь ко мне, -  я  спросил  мозг,
кто находится перед ним, и он  довольно  точно  описал  вашу  внешность.
Теперь мы можем двинуться в путь.
   Мы  решили  отправиться  совсем  налегке,  даже  без  проводников   и
носильщиков. Что бы они подумали, если бы увидели коровий глаз,  который
руководит экспедицией!  На  случай  встречи  с  туземцами  Вагнер  умело
замаскировал ящик, в котором помещался мозг, оставив  для  глаза  только
небольшое отверстие. Лента, выписывающая телеграммы мозга, была выведена
наружу, и по ней мы справлялись, правильно ли мы идем. Ринг не  обманул:
у него оказалась довольно хорошая зрительная память.  И  если  он  не  в
состоянии был словесно описать дорогу, то  теперь  был  совсем  недурным
проводником. Возможность видеть знакомые места, очевидно,  самому  мозгу
доставляла удовольствие. Он очень охотно руководил нами.
   "Прямо... Налево... Еще... Спускайтесь..."
   Мы не без труда  спустились  в  глубокий  каньон.  Летние  ливни  уже
прошли. Воды на дне каньона не было. Но здесь стоял невыносимый смрад от
разлагающихся трупов животных и гниющих растений. Горные жители не могут
спускаться сюда из-за этого смрада.
   "Вот здесь была плотина", - сигнализировал мозг. От плотины высотою в
десять метров не осталось ничего, кроме мусора, устилавшего  сухое  дно.
Мы вышли на широкую поляну. Здесь как бы сходились десятки горных ручьев
и рек, разливающихся лишь во время дождей и размывающих горы.
   Прежде чем мы добрались до деревни,  нам  пришлось  миновать  участок
леса с такой обильной растительностью, что мы  принуждены  были  сделать
несколько десятков километров кругу. Даже слоны ломают  иногда  клыки  в
этих дебрях.
   Наконец мы нашли профессора Турнера в бедной абиссинской  деревне,  в
шалаше, который не предохранял ни от ветра,  ни  от  дождя.  К  счастью,
погода стояла теплая и  Турнер  не  страдал  от  сырости  и  холода.  Он
чувствовал себя неплохо, но ходил еще с трудом. Турнер очень удивился  и
обрадовался приходу Вагнера.
   - А Решер, Ринг где?
   К счастью, "Ринг" ничего не слышал, и Вагнер  рассказал  Турнеру  без
предрассудков о нашем необычайном проводнике.  Турнер  покачал  головой,
задумался, потом рассмеялся.
   - Только вы,  Вагнер,  способны  на  такие  проделки!  -  сказал  он,
похлопывая приятеля по плечу. - Где он? Покажите мне его.
   И когда Вагнер приоткрыл коровий глаз, выглядывавший из ящика, Турнер
раскланялся, а Вагнер протелеграфировал мозгу приветствие Турнера.
   "Что со мной?" - спросил мозг Ринга  Турнера,  но  и  Турнер  не  мог
объяснить "Рингу" его странной болезни.
   Вот и все. В Европу мы явились вместе: профессор Турнер, Вагнер и  я.
Решер приехал раньше нас. Простите,  я  забыл  упомянуть  еще  об  одном
спутнике. Мозг Ринга также ехал  с  нами.  В  Берлине  мы  расстались  с
Турнером. При прощании он обещал никому не говорить о мозге Ринга.
   Этот мозг, кажется, до сих пор существует  в  московской  лаборатории
профессора Вагнера. По крайней мере, в последнем письме, полученном мною
не больше месяца назад, Вагнер писал мне:

   "Мозг Ринга шлет вам привет. Он здоров и  уже  знает,  что  от  Ринга
остался только один мозг. Эта новость не так поразила его, как я ожидал.
"Лучше так,  чем  никак",  -  вот  что  ответил  мозг.  Я  сделал  много
чрезвычайно  ценных  наблюдений.  Между  прочим,  клетки  мозга   начали
разрастаться. И теперь мозг Ринга весит не  меньше  мозга  кита.  Но  от
этого он не стал умнее..."

***

   Вагнер на рассказе написал:

   "Не только ткани, но и целые органы,  вырезанные  из  тела  человека,
могут жить и даже расти. Ученые  (Броун-Секар,  Каррель,  Кравков,  д-ра
Брюхоненко и Чечулин и др.) оживляли пальцы, уши, сердца и  даже  голову
собаки.  При  условиях  питания  кровью  или   раствором,   близким   по
химическому составу к крови, так называемым  физиологическим  раствором,
ткани и органы могут жить очень долго, ткани - даже  по  несколько  лет.
Поэтому  и  оживление  мозга  научно  вполне  допустимая  вещь.   Но   я
сомневаюсь,  что  с  таким  оживленным  мозгом  удалось  бы  вступить  в
переговоры.  Мозг  и  нервы  при  своей  работе  действительно  излучают
электромагнитные волны. Это бесспорно  установлено  работами  академиков
Бехтерева, Павлова и Лазарева. Однако мы еще не научились  "читать"  эти
волны. Вот что пишет академик Лазарев по  этому  поводу  в  одном  своем
труде:
   "Пока мы можем только утверждать, что волны существуют, но  не  можем
строго выяснить их роль". Я был  бы  очень  рад,  если  бы  мне  удалось
оживить и вступить в переговоры с мозгом Ринга, но, к  сожалению,  такая
возможность не больше как научное предвидение.
   Вагнер".



   Александр БЕЛЯЕВ
   ЗОЛОТАЯ ГОРА


БОЛЕЗНЬ, КОТОРАЯ НЕ ПОДДАЕТСЯ ЛЕЧЕНИЮ

    Голубое  небо  прозрачно,  как  хрустальные   воды   горного   озера
Высоко-высоко журавлиной стаей летят легкие перистые облака Под облаками
парит орел, распластав свои огромные крылья. Он делает медленные круги и
смотрит вниз. Под ним расстилаются горы с белыми шапками  снега,  темная
зелень лесов, горные озера, похожие на куски  разбитого  зеркала,  белое
кружево водопадов, серебряные ленты речек. Но не  эта  знакомая  картина
интересует орла. Его зоркие глаза прикованы к большому белому камню, что
лежит у реки, на мшистом склоне холма. На камне сидит человек,  а  около
него вертится черный как смоль живой комочек.  Он,  должно  быть,  очень
жирный, этот комочек! Хорошо бы упасть камнем и, схватив черный комочек,
отнести в гнездо, на вершину горной сосны, своим  голодным  детенышам...
Но человек мешает... Зачем он пришел сюда, в это  пустынное  место?  Что
ему надо?
   На эти вопросы человек, сидевший на белом камне, не мог бы  ответить.
Он откинулся на спину, посмотрел в голубую пустыню неба, увидел орла  и,
обняв руками черного пуделя, сказал:
   - Не вертись, Джетти, и не волнуйся. Орел не возьмет тебя. Ты мешаешь
мне думать, Джетти! - И человек, закрыв глаза, погрузился в  свои  думы,
подставляя загорелое, бритое лицо под  лучи  осеннего,  но  еще  теплого
солнца.
   Сегодня надо решить. Но  сначала  нужно  разобраться  в  самом  себе,
продумать каждый свой шаг, сделанный на пути сюда, к этому белому камню.
   Как это началось?.. Москва. Номер гостиницы.  Датчанин  Скоу-Кельдсен
звонил по телефону и сообщил, что он получил билет  в  ложу  иностранных
корреспондентов на балет "Красный мак"...
   Нет, это не главное. Началось это раньше, еще в Нью-Йорке, на Третьей
авеню, в небольшой квартирке, которую занимал Клэйтон. Он заболел. Да, с
этого все и началось! Заболел скукой.
   Физически он был совершенно здоров, успешно занимался спортом  и  был
даже чемпионом по легкой атлетике. В жизни  ему  везло.  Сын  небогатого
фермера,  Клэйтон  рано  начал  зарабатывать  самостоятельно.  Ему  было
семнадцать лет, когда он из  сонного  Запада  приехал  в  кипящий  котел
Нью-Йорка и быстро  приспособился  к  новым  условиям  жизни.  Переменив
несколько профессий, он остановился на  журналистике.  К  двадцати  пяти
годам он уже был видным сотрудником газеты "Нью-Йорк тайме".  И  тут  он
начал скучать. Город, знакомые - все ему надоело.
   Чтобы спастись от непролазной одуряющей скуки,  Клэйтон  начал  брать
самые рискованные поручения. Он "провел" на баррикадах две  мексиканские
революции,  кочевал  с  африканскими   племенами,   восставшими   против
французов, летал на Южный полюс с экспедицией, разыскивающей Оуэна...
   Наконец,  по  совету  одного  друга  Клэйтон  отправился  специальным
корреспондентом в  Москву.  По  мнению  друга  и  самого  Клэйтона,  это
предприятие было самое рискованное  из  всего  предпринятого  Клэйтоном.
Поэтому Клэйтон и приехал в Москву. Действительность  разочаровала  его.
Он не нашел тех ужасов, о которых говорили ему "очевидцы". Клэйтон искал
экзотики и не находил. В окружающей жизни он многого  не  понимал  и  не
старался понять - он прошел  американскую  газетную  школу,  которая  не
приучила проникать в сущность явлений.

НОВЫЙ СТЭНЛИ

   Клэйтон переодевался в вечерний костюм, чтобы  идти  в  театр,  когда
позвонил телефон. Завязывая на ходу галстук, Клэйтон подошел к  телефону
и, к своему удивлению, услышал голос Додда - своего приятеля по  газете,
одного из корреспондентов "Нью-Йорк тайме".
   - Вы здесь? Какими судьбами? - удивился Клэйтон.
   - Да, здесь. Приезжайте немедленно ко мне, - ответил Додд и дал адрес
частной квартиры на Арбате.
   - Но я.., я иду сегодня в театр, - ответил Клэйтон. - "Красный мак" -
балет, говорят, нечто изумительное. Может быть, вы пойдете  ее  мной?  У
нас ложа.
   - Надеюсь, этот балет не снимут с репертуара, - насмешливо воз  разил
Додд. - Приезжайте немедленно. Есть дело, и как раз в вашем  вкусе!  Сам
редактор поручил его вам.
   Клэйтон  был  хорошо  вышколенным  работником.  Он  не  стал   больше
расспрашивать Додда, быстро закончил свой  туалет,  вызвал  по  телефону
абонированное такси и отправился на Арбат.
   Додд - маленький человечек с красным лицом, безусый, но  с  небольшой
светлой бородкой, похожий  на  карикатурное  изображение  дяди  Сэма,  -
усадил Клэйтона на диван, предложил сигару и приступил прямо к делу. - Я
имею для вас  восхитительное  предложение:  немедленно  ехать  на  Алтай
разыскивать мистера Микулина.
   Додд вынул записную книжку и, перелистывая страницы, продолжал:
   -  Микулин,  Василий  Николаевич...   Русский   ученый,   работал   в
лаборатории Академии наук. Был избран действительным членом  Лондонского
королевского общества. Небывалый случай со времени избрания  Менделеева.
Обычно иностранных ученых, даже с  выдающимся  именем,  избирают  только
членами-корреспондентами. Можете представить, что за голова должна  быть
у этого Микулина! Некоторое время работал в Ленинграде, а  потом  как-то
незаметно исчез. О нем перестали говорить и писать, как будто  он  умер.
Но смерть такого человека не  прошла  бы  незамеченной.  "Зачем  Микулин
поехал на Алтай? Почему мы, американцы, должны разыскивать  его?  Откуда
Додд знает, что Микулин жив?.." - раздумывал Клэйтон.
   - У Микулина в Англии был друг,  -  продолжал  Додд.  -  Фамилия  его
Гиббс.  Он  американец,  молодой  ученый,  приехавший   в   Англию   для
усовершенствования. Гиббс и Микулин - оба физики, оба работали  в  одной
лаборатории. Наконец, оба изучали строение атома и старались осуществить
давнишнюю мечту человечества о превращении  элементов.  Но  Микулин  был
талантливее  Гиббса.  Надо  прямо  сказать,   позабыв   о   национальном
самолюбии: Микулин гениален, а Гиббс  только  на  голову  выше  рядового
научного работника. Микулин далеко ушел вперед и, по мнению Гиббса,  был
совсем близок к решению задачи. Быть может, Микулин тогда  уже  разрешил
эту огромную задачу теоретически. Однажды,  в  минуту  откровенности,  -
слушайте внимательно, - Микулин  сказал  Гиббсу,  что  он,  Микулин,  на
родине будет продолжать работу.
   "Но для того чтобы скорее окончить мой труд,  мне  необходимо  полное
уединение, - сказал Микулин. - Я не могу сосредоточиться, когда  в  моей
лаборатории снуют лаборанты, студенты и даже, как у вас  здесь,  высокие
покровители наук. Я  сибиряк,  родился  в  Семипалатинске,  недалеко  от
чудеснейшей русской Швейцарии  -  Алтая.  Я  знаю  одно  местечко  южнее
Рахмановских ключей, недалеко от китайской  границы.  Прекрасный  горный
климат, полное уединение, тишина, покой. Туда уйду я с одним  или  двумя
помощниками, и пусть мир забудет  меня  до  той  поры,  пока..,  пока  я
переверну мир!"
   - Поверьте, Клэйтон, что эти слова  не  пустое  бахвальство.  Микулин
действительно  сможет  перевернуть  мир,   если   только   ему   удастся
осуществить то, над чем сломало себе шею  немало  ученых.  Представляете
вы, что значит превращать один элемент в другой? Это значит из кирпичей,
булыжника и песка вы можете делать чистейшее золото, из дерева  -  шелк,
из стекла - алмазы, из алмазов.., пасту для зубов, словом, возьмите пару
любых предметов и превращайте их один в  другой.  Такой  человек  должен
быть  всемогущим.  Но  и  этого  мало.  Микулин  обещает  освободить   и
использовать  внутриатомную  энергию.   А   это   изобретение   способно
перевернуть весь мир. В руках этого человека, большевика, окажется почти
сверхъестественное могущество. Он  начнет  снабжать  свое  правительство
целыми вагонами золота. Чем это кончится? Всеобщая  золотая  "инфляция",
полнейшее  обесценение  золота,  всеобщие  кризисы  в  капиталистических
странах, банкротства, рабочие волнения... Бороться с Советской  Россией?
Но разве можно будет бороться со  страною,  которая  обрушит  на  голову
врага  взбесившиеся  силы  природы  -  миллиарды,  -  не  лошадиных,   а
дьявольских, -  сил,  сидящих  в  каждой  песчинке!  Вы  понимаете,  что
будет?..
   Да, Клэйтон понимал. Он чувствовал, как холодеет его сердце Но  мысль
не хотела мириться с этой страшной судьбой обреченного мира Может  быть,
не все потеряно, может быть,