, то они слишком малы,  чтобы  можно
было опознать, что я, собственно, через них вижу.  Определенно  транспортный
планер - весьма устарелая  машина,  Несколько  стальных  труб  образуют  его
каркас, плюс матерчатая оболочка - вот и весь аппарат.
   Чтобы набрать высоту три с половиной  километра,  мы  направились  внутрь
густого облака. Когда же  снова  выныриваем  в  чистое  небо,  пилот  нашего
самолета-буксира внезапно объявляет по бортовому телефону:
   - Самолеты один и два пропали. Кто возьмет командование?
   Новость не из приятных! Что могло случиться с двумя  самолетами?  В  этот
момент я еще не знал, что за нами идут вовсе не девять планеров, как  должно
быть, а всего семь. Во время взлета два  из  них,  напоровшись  на  воронки,
образовавшиеся от бомбежки, перевернулись. Я передаю пилоту нашего  буксира:
"Я беру на себя командование до  самой  цели".  Затем  размашистыми  ударами
перочинного ножа пробиваю в материи справа, слева и под ногами большие дыры,
чтобы через них различить по крайней мере основные черты  пейзажа.  Несмотря
ни на что, у примитивной конструкции этих планеров  есть  свои  достоинства.
Благодаря некоторым узнаваемым деталям местности - мост, пересечение дорог -
мне удается сориентироваться. Я облегченно вздыхаю - слава Богу, это еще  не
та помеха, которая вынудит отменить всю операцию. Хотя теперь при посадке  у
меня не будет прикрытия, которое должны были обеспечить люди  с  исчезнувших
планеров, но об этом я тогда не задумывался.
   За несколько минут до часа "Икс" мы  пролетели  над  долиной  Аквилы.  На
дороге я ясно различаю грузовики парашютного батальона, которые быстро катят
по  направлению  к  станции  канатной  дороги.  Следовательно,  им   удалось
преодолеть все препятствия и они атакуют точно в подходящий момент.  Хорошее
предзнаменование - значит, нам тоже все удастся!
   Внизу уже появилась цель - горный отель Гран-Сассо. Я отдаю приказ  своим
людям закрепить ремни и командую:
   - Отцепить от буксира!
   И в следующую секунду нас окружает внезапная тишина: ухо не может уловить
ничего, кроме шума ветра под крыльями. Пилот вывел планер на  вираж  и  стал
выискивать, так же волнуясь, как и я,  место,  годное  для  посадки  посреди
слегка наклонного луга. Черт возьми, ну и ветер!  Я  с  первого  же  взгляда
нахожу луг треугольной формы, только  совсем  не  "слегка  наклонный"  -  он
уходит вниз, как крутой скат, даже еще круче, как лыжный трамплин!
   Сейчас мы оказались гораздо ближе к плато, чем во время разведывательного
полета; кроме того,  наш  тогдашний  штопор  представил  рельеф  поверхности
гораздо более плоским. Высадка на такой откос невозможна, и  я  осознаю  это
неотвратимо. Пилоту явно приходит в голову та же мысль, и он  поворачивается
ко мне. Сжав зубы, я погружаюсь в сражение с собственной совестью. Неужели и
вправду я должен беспрекословно выполнять  все  приказы  моего  генерала?  В
данном случае,  следуя  им,  мне  придется  изменить  весь  ход  операции  и
попытаться достичь на планирующем полете подножия долины. С другой  стороны,
если я не захочу отступать от своего собственного проекта, то буду  вынужден
рисковать и приземляться здесь во  что  бы  то  ни  стало,  то  есть  строго
запрещенным способом - из пике. Я быстро решаюсь:
   - Садимся из пике! И как можно ближе к отелю.
   Без малейшего колебания пилот выводит  планер  в  штопор,  заносит  левое
крыло вверх и бросается в  безумное  пике.  На  какое-то  мгновение  у  меня
сжимает сердце: неужели планер выдержит  подобную  скорость?  Но  я  тут  же
отбрасываю свой страх: не время задаваться подобными вопросами. Свист  ветра
усиливается и перерастает в вой как раз в тот момент,  когда  перед  глазами
появляется земля. Я вижу, как лейтенант Мейер выбрасывает тормозной  парашют
- бешеный толчок, что-то трещит, ломаясь;  инстинктивно  я  закрыл  глаза  -
новый удар, еще сильнее... Ну вот, мы коснулись земли,  и  машина,  совершив
последний подскок, неподвижно замирает на месте.
   Первый из моих людей уже выскочил через выход, с которого сорвало  дверь,
и я скольжу вперед, хватаясь руками  за  скобу.  Мы  в  каких-то  пятнадцати
метрах от отеля. Вокруг топорщатся острые выступы той самой  скалы,  которая
столь неделикатно затормозила наш планер, оставшийся на удивление целым. Нам
предстоит преодолеть всего-навсего двадцать метров до первой остановки.
   У бугра, как раз на  углу  отеля,  обнаруживается  первый  карабинер.  Он
замер, будто окаменев от неожиданности: без  сомнения,  он  все  еще  тщится
постичь, как это мы смогли свалиться прямо с неба. Времени заниматься  нашим
итальянским пассажиром, который, слегка оглушенный, вывалился из машины,  да
так и остался лежать, у меня нет. Я бросаюсь к  зданию:  в  голову  приходит
мысль: слава Богу, что еще раньше я строго запретил своим людям использовать
оружие, что бы ни случилось, до тех пор пока я сам не открою огонь. Так  что
потрясение врага будет полным. С собой рядом  я  слышу  прерывистое  дыхание
своих людей и знаю, что они бегут за мной, и я могу на них рассчитывать.
   Как смерч мы проносимся мимо  все  еще  погруженного  в  ступор  солдата,
бросив только короткое "mani in alto!" ("руки вверх!"), и врываемся в отель.
Дверь открыта настежь. Перескочив порог, я вижу радиостанцию и  итальянского
солдата, передающего какие-то сообщения, Зверским ударом ноги  я  отбрасываю
его  вместе  со  стулом  и  разбиваю  прикладом  автомата   радиопередатчик.
Мгновенно оглядевшись, мы обнаруживаем, что ни одна дверь  отсюда  не  ведет
внутрь отеля. Итак, бросаемся обратно, наружу. Бежим вдоль  здания,  огибаем
угол - и оказываемся перед террасой высотой, быть может, метра в три.  Сразу
же один из моих  унтер-офицеров  превращает  себя  в  короткую  лестницу,  я
взбираюсь ему на плечи и перескакиваю на балюстраду.  Остальные  следуют  за
мной.
   Взглядом я обшариваю весь фасад. И в окне первого этажа  вижу  характерно
массивную голову: дуче. Вот теперь я знаю, что операция  должна  удаться.  Я
кричу ему отойти от окна,  и  затем  мы  бросаемся  к  главному  входу.  Там
навстречу - целая толпа  карабинеров,  которые  как  раз  собирались  выйти.
Выставив два автомата, мы разворачиваем их назад. Ударом приклада я расчищаю
себе дорогу в тесно сбившейся куче итальянцев,  в  то  время  как  мои  люди
продолжают рычать: "Mani in alto!" Пока не прозвучало ни единого выстрела.
   Я проникаю в холл. На какое-то  время  остаюсь  один;  впрочем,  то,  что
творится за спиной, меня не волнует, оглядываться  нет  времени.  Справа  от
меня лестница,  я  взбираюсь  по  ней,  перепрыгивая  через  три  ступеньки;
оказавшись на первом этаже, бросаюсь вперед  по  коридору,  открываю  наугад
одну из дверей -  удача!  В  комнате  Бенито  Муссолини  и  два  итальянских
офицера,  которых  я  тут  же  отгоняю  к  стене.  Тем   временем   ко   мне
присоединяется мой бравый лейтенант Швердт; мгновенно  оценив  ситуацию,  он
выводит  двоих  офицеров,  которые  слишком  ошеломлены,  чтобы  подумать  о
сопротивлении. Как только офицеры переступают порог, он  спокойно  закрывает
дверь.
   Первая часть нашего рейда выполнена. По крайней мере теперь дуче с  нами.
А со времени  нашего  приземления  миновало  три,  максимум  четыре  минуты.
Снаружи,  прямо  в  окне,  возникают  головы  двоих   моих   унтер-офицеров.
Проникнуть в холл им не удалось, и они, спеша ко мне на подмогу,  взобрались
по стене, цепляясь за громоотвод. Я ставлю их в коридоре, поручив  перекрыть
эту сторону.
   Из окна я вижу, как мерным шагом к отелю приближается группа  из  четырех
человек под командой моего верного адъютанта  Радля  и  лейтенанта  Менцеля.
Последний следует за своими людьми ползком, по-пластунски.  При  приземлении
он с такой силой ударился о землю, что сломал ногу.
   - Все в порядке, - сообщаю им я. - Охраняйте нижний этаж.
   Еще  я  могу  наблюдать  прибытие  планеров  ј  5,  б  и   7,   привезших
парашютистов. Они справились вполне  успешно,  но  внезапно  мне  приходится
стать свидетелем жуткого зрелища: планер ј 8, по  всей  видимости,  попал  в
воздушную воронку - его заносит на полном вираже и ударяет, как булыжник,  о
крутую осыпь, плющит, ломает.
   Вдалеке  раздается  несколько  одиночных  выстрелов,  произведенных,  без
сомнения, итальянскими постами, рассеянными по плато. Я выхожу в  коридор  и
громко зову коменданта отеля. Он в чине полковника;  тут  же  появляется.  Я
объясняю ему, что всяческое сопротивление бесполезно, и предлагаю немедленно
сдаться. Он просит короткую отсрочку на размышление, и я даю ему  минуту.  А
вот и Радль, ему удалось пробраться через главный вход, но у меня  возникает
впечатление, что итальянцы все еще препятствуют проходу, так как до сих  пор
я не получил подкрепления.
   Снова  появляется  итальянский  полковник.  Он   держит   обеими   руками
хрустальный бокал, который тут же наполняет красным вином  и  подает  мне  с
низким поклоном.
   - За победителя! - говорит он.
   Флаг, вывешенный за окном, меняет свой цвет на белый.  Я  выкрикиваю  еще
несколько приказов своим людям, набившимся в отель,  и  только  после  этого
наконец у меня появляется время, чтобы  повернуться  к  Муссолини,  который,
защищенный  массивной  фигурой  лейтенанта  Швердта,  находится  в  углу.  Я
представляюсь:
   - Дуче, фюрер послал меня, чтобы освободить вас. Явно  взволнованный,  он
заключает меня в объятия.
   - Я знал, что мой друг Адольф Гитлер меря не покинет.
   Формальности сдачи быстро  урегулироваться.  Итальянские  солдаты  должны
сложить оружие в столовой; что до офицеров, я разрешаю им оставить при  себе
револьверы. Кроме того, я знаю, что вместе с полковником  мы  захватили  еще
одного генерала.
   Помимо отеля мои люди занята площадку канатной дороги. Там линию даже  не
повредило. Подобный же рапорт приходит по телефону со станции на равнине.
   Однако внизу все же произошла короткая стычка. Но поскольку  определенное
заранее расписание было соблюдено с точностью до минуты, внезапность сыграла
свою главную роль. Итак, первая часть нашей миссии закончена.

НЕЛЕГКОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Вот появляется лейтенант фон Берлепш, командир  парашютистов,  прибывший,
как и я, по воздуху; он снова вставил свой монокль и не шевелясь выслушивает
приказы, которые я  выкрикиваю  ему  через  окно.  Прежде  всего  я  посылаю
подкрепление к канатной станции. Чем нас  будет  больше,  тем  лучше;  кроме
того, я собираюсь продемонстрировать итальянскому полковнику, что располагаю
отрядом и на равнине. Ну а затем стоит подумать о возвращении. Путешествие в
сто пятьдесят километров по маршруту, на котором  нет  ни  одного  немецкого
подразделения, представляется мне весьма рискованным.  Один  бы  я  на  него
отважился,  но  забывать  об  ответственности  лично   перед   Гитлером   за
безопасность дуче мне никак  не  следует.  Разрабатывая  нашу  операцию,  мы
определили три  возможных  способа  переправки  Муссолини  в  Рим:  план  А,
предложенный  генералом  Штудентом,  включал  блиц-атаку   на   аэродром   в
Аквила-ди-Абруца;  я  должен  был  бы  удерживать  его  до   прибытия   трех
транспортных самолетов, которые приземлились бы через несколько минут  после
атаки. Естественно, предварительно я должен был сообщить по  радио  генералу
Штуденту час "Икс", чтобы самолеты смогли взлететь с  римского  аэродрома  в
нужный момент. Затем  мне  следовало  подняться  вместе  с  дуче  на  первом
самолете, в то время как два оставшихся последовали бы за  нами  в  качестве
прикрытия  и  даже  при  необходимости  отвлекли  бы   на   себя   возможных
преследователей.
   План  Б  предусматривал  посадку  маленького  самолета-наблюдателя   типа
"аист", способного летать на низкой высоте, на одной из полян  близ  станции
канатной дороги, на  равнине.  И  наконец,  третий  -  и  последний  -  план
предусматривал,  что  капитан  Герлах,  личный  пилот   генерала   Штудента,
попытается, тоже на "аисте", сесть на самом горном плато.
   Первым  делом  я  передаю  в  Рим,  по  радиостанции,  которую   привезли
парашютисты, следовавшие по земле, весть об удачном завершении части  нашего
предприятия. Затем я принимаюсь за отработку расписания по реализации  плана
А. Но едва я собираюсь связаться с Римом и сообщить час "Икс", в который  мы
будем атаковать аквильский аэродром, как радист теряет -  только  Бог  знает
почему - контакт. Таким образом, план А отменяется.
   С помощью бинокля я могу наблюдать посадку первого "аиста" на равнину.  И
тут же передаю по телефону  приказ  пилоту  готовиться  к  отбытию.  Но  тот
сообщает, что повредил машину при  посадке  и  сможет  взлететь  лишь  после
длительного  ремонта.  Поэтому   мне   ничего   не   остается,   кроме   как
воспользоваться для отправки дуче в Рим планом С, самым рискованным из  всех
разработанных.
   Неожиданно карабинеры,  которых  к  тому  времени  разоружили,  проявляют
чрезвычайное  рвение  нам   помочь.   Некоторые   из   них   уже   спонтанно
присоединились к отряду, который я послал за телами людей, бывших в планере,
потерпевшем аварию: заметил в бинокль, что кое-кто из выброшенных  на  осыпь
еще шевелится; мы надеемся, что крушение машины не стало гибельным для всех.
И теперь другие итальянцы принимаются вместе  с  нами  расчищать  и  ровнять
маленькую полосу земли для посадки. В дикой спешке мы  расталкиваем  обломки
скал, загромоздивших наиболее плоский клочок почвы, в то время  как  капитан
Герлах на своем "аисте" уже  выписывает  над  нами  огромные  круги,  ожидая
сигнала на приземление.
   Наконец все готовы и Герлаху удается с замечательной ловкостью  сесть  на
"полосу",  которую  мы  расчистили  неподалеку  от  отеля.  Узнав,   что   я
намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет  особой  радости,  но,
когда я прибавляю, что полетим мы втроем  -  дуче,  он  и  я,  -  он  твердо
отказывается, утверждая, что мой план "совершенно нереален".
   Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей  возможной  в  данных
обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым  мне  приходится
так настаивать на своем плане. Я сам довольно долго  взвешивал  все  "за"  и
"против"  такой  попытки,  вполне  отдавая  себе   отчет   в   той   тяжелой
ответственности, которую я беру на себя, прибавляя свой  собственный  вес  к
грузу маленького самолета  (и  вес  значительный,  так  как  ростом  я  метр
девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я  принять  на
себя ответственность гораздо более  серьезную  -  позволить  Герлаху  одному
лететь с  дуче?  Ведь  если  полет  окончится  катастрофой,  мне  ничего  не
останется, не ожидая решения сверху, как пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я
предстать перед Гитлером, для того чтобы объявить ему, что операция удалась,
но Муссолини встретил смерть сразу же по  своем  освобождении?  И  поскольку
никакого другого средства перевезти дуче в Рим у меня тоже  не  было,  то  я
предпочел  принять  на  себя  всю  опасность  этого  полета,   которую   мое
присутствие на борту только увеличит. Итак, мы  все  трое  препоручаем  себя
судьбе - пусть  мне  повезет  или  же  я  погибну  вместе  со  своими  двумя
попутчиками...
   Наконец после некоторых колебаний Герлах соглашается с моими доводами.  С
большим облегчением я отдаю Радлю  соответствующие  приказания.  В  качестве
пленника им предстоит везти лишь захваченного генерала и того,  который  нас
сопровождал; что касается остальных офицеров и  солдат,  то  мы  оставим  их
безоружных в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все  время  плена  с
ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа  от  подобного
добродушия я не вижу. Чтобы  предотвратить  возможный  саботаж  на  канатной
дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз,  брать  с  собой  в
корзину по двое итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине,
надлежит разрушить двигатель и все машины дороги  таким  образом,  чтобы  их
немедленная починка стала невозможной.
   Затем, пока под руководством капитана  Герлаха  наши  солдаты  устраивают
взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.
   По правде сказать, человек, который сидел передо мной, одетый  в  слишком
просторный гражданский костюм, едва напоминал  того  красавца,  который  был
изображен на нескольких фотографиях, виденных мною ранее, - на всех  он  был
облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился  на
нем еще отчетливее. На первый взгляд он казался истощенным  какой-то  тяжкой
болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, выросшей за  многие
дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, всегда  прежде
чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому
диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня все то  время,
что он скороговоркой пересказывал мне детали своего заточения.
   Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:
   - Мы ни на минуту не забывали о вашей  семье,  дуче.  Губернатор  Бадольо
поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот
уже несколько недель, как мы поддерживаем связь  с  донной  Ракеле.  И  мало
того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд  из  людей
моего подразделения начал операцию по освобождению вашей  семьи.  Я  уверен,
что к этому часу она уже завершена.
   Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.
   - Что ж, все идет прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.
   Мы выходим из отеля. "Аист" уже  готов  к  отлету.  Я  с  большим  трудом
пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, которое занял дуче. Перед тем  как
забраться в самолет, он выказал  некоторые  колебания:  будучи  сам  опытным
летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет, какой  опасности  мы  намерены
себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде:
   "Фюрер приказал, он был категоричен..." Затем гул мотора избавил меня  от
поиска  других  извинений.  Вцепившись  в  две   стальные   трубы,   которые
образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу "птичку"  в  некоторое
равновесие, чтобы хоть  немного  ее  облегчить.  По  знаку  пилота  солдаты,
которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки - и  тут  же
нас бросает вперед. Мы мчимся  все  быстрее  и  быстрее  к  концу  "взлетной
полосы", но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом,  к  земле.  Я  изо
всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые  мы
не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую  рытвину,  которая
раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать:
   "Господи! Если мы рухнем туда..." - и тут  "аист"  отрывается  от  земли,
всего на несколько сантиметров,  но  и  этого,  кажется,  достаточно.  Левое
колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет  легонько  ныряет
носом, и вот мы уже у самого края  плато.  Самолет  заносит  влево  -  и  он
проваливается в пустоту. Я закрываю глаза - у меня уже нет сил даже  бояться
- и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара...
   Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в  настоящий
рев. К тому моменту, когда я вновь открываю глаза, -  а  все  это  не  могло
длиться больше нескольких  секунд,  -  Герлах  выводит  самолет  и  медленно
уравнивает его в горизонтальном положении. Теперь мы двигаемся с достаточной
скоростью, даже для этой разряженной атмосферы. Едва ли  в  тридцати  метрах
над поверхностью равнины "аист"  переходит  на  бреющий  полет  и  достигает
порога, за которым начинается низина Аррецано. На этот раз мы и в самом деле
прошли.
   Мы все трое - краше в гроб кладут, но  никому  и  в  голову  не  приходит
завести  речь  о  только  что  пережитых  ужасных  мгновениях.  С  некоторой
фамильярностью, позабыв о субординации, я кладу руку на плечо дуче,  который
теперь-то уж точно спасен. Муссолини