янно  говорить,
что подготовка идет ускоренными темпами. И только позднее  можно  постепенно
начинать приоткрывать истинное положение дел, но все еще  по  каплям.  Чтобы
оставаться хозяином положения в этих играх,  необходимо  научиться  хоронить
подобные проекты так, чтобы сам их автор о них больше  не  вспоминал.  Тогда
высокое начальство будет считать вас идеальным  исполнителем,  достойным  их
доверия и поддержки.
   Так и произошло. Мы потратили почти полтора года,  чтобы  похоронить  эту
грандиозную, но совершенно бессмысленную и невыполнимую идею.

В СТАВКЕ ФЮРЕРА

   26 июля 1943 года я завтракал в  отеле  "Эден",  расположенном  в  центре
Берлина,  со  своим  старым  другом,  в  то   время   профессором   Венского
университета. После превосходной трапезы мы с чашечками кофе в руках -  или,
скорее, того неопределенного напитка, который должен был играть роль кофе, -
сидели в холле, болтали, вспоминали Вену  и  общих  знакомых.  Это  короткое
бегство в гражданскую жизнь (я даже был  не  в  военной  форме)  давало  мне
ощущение отдыха, разрядки. Однако  с  течением  времени  какое-то  странное,
неясное чувство тревоги и  беспокойства  охватывало  меня.  Хотя  я  заранее
предупредил  телефониста  гостиницы,  где  меня  можно  найти,  тревога   не
проходила.
   Наконец, не в силах больше терпеть, я позвонил в свою контору. Оказалось,
моя секретарша уже сбилась с ног в поисках меня. Почти два часа меня  искали
везде, где только можно.
   - Шеф, вас вызывают в ставку  фюрера!  -  возбужденно  прокричала  она  в
трубку.  -  До  семнадцати  часов  самолет  будет  ждать  вас  на  аэродроме
Темпельхоф.
   Я понимал весь этот ажиотаж - ведь до сих пор меня никогда не вызывали  в
ставку. Скрывая,  насколько  можно,  волнение,  охватившее  меня,  я  только
сказал:
   - Передайте Радлю, пусть немедленно идет ко мне  в  комнату,  уложит  мою
форму и туалетные принадлежности в чемодан и привезет  все  на  аэродром.  Я
туда отправляюсь прямо сейчас. Вы не знаете, о чем может идти речь?
   - Нет, шеф. Мы ничего не знаем.
   Я торопливо попрощался со своим  другом,  который  был  явно  взволнован,
узнав, что меня вызвали в ставку, и прыгнул в такси.  По  дороге  я  пытался
догадаться о причине  столь  неожиданного  вызова.  Может,  речь  пойдет  об
операции "Француз" (диверсии на иранских железных дорогах)?  Или  о  проекте
"Ульм" (нападение на военные заводы  Урала)?  Все  возможно,  хотя  я  плохо
представлял, как мое присутствие в ставке фюрера могло ускорить подготовку к
этим операциям. "Ну что ж, - сказал я себе, - поживем - увидим!"
   На аэродроме Радль, мой адъютант, уже ждал меня с чемоданом и  портфелем.
Я быстро переоделся. Радль рассказал мне последние новости. По радио  только
что объявили о смене режима в Италии, но ни я, ни он не видели никакой связи
между этим событием и моим вызовом в ставку.
   Когда мы направились к летному полю, я  увидел,  что  винты  "Юнкерса-52"
начали медленно вращаться. "Какой  комфорт,  -  успел  подумать  я,  -  этот
огромный самолет для меня одного!" В последний момент я вспомнил, что  забыл
сказать главное.
   - Надо, чтобы я мог с вами связаться в любой момент! - крикнул я Радлю. -
Как только я узнаю, о чем идет речь, я вам позвоню. Две роты пусть находятся
в полной боевой готовности! Это главное!
   Самолет взлетел, развернулся и начал набирать высоту.  Я  снова  принялся
гадать. Что меня ждет в ставке фюрера? С  кем  я  встречусь?  Чем  больше  я
размышлял, тем меньше понимал. В конце концов я прекратил попытки  разрешить
эту загадку и принялся рассматривать самолет,  в  котором  был  единственным
пассажиром. Прямо перед  своим  креслом  я  обнаружил  небольшой  шкафчик  с
напитками.  Набравшись  наглости,  я  через  приоткрытую  дверь  спросил   у
летчиков, имеет ли право пассажир пользоваться его  содержимым.  Двух  рюмок
коньяка оказалось достаточно, чтобы успокоить мои нервы, и я смог  с  высоты
полюбоваться живописными видами земли, над которой мы пролетали.
   Вскоре мы пересекли Одер, и под  нами  поплыла  зеленая  шахматная  доска
Новых территорий в чередовании лесов и полей. Мне  любопытно  было,  где  мы
приземлимся, - ведь до сих пор я не знал о ставке фюрера, как и  большинство
смертных, больше того, что она  расположена  в  Восточной  Пруссии  и  носит
кодовое название "Волчье логово". К счастью, мой  адъютант  позаботился  обо
всем и положил в мой портфель карту Германии, по которой  я  мог  проследить
наш маршрут. Через полтора часа после  взлета  с  берлинского  аэродрома  мы
пролетели, на высоте километра,  над  городом  Шнейдемюль,  затем  пилот,  в
кабину которого я к тому  времени  перебрался,  показал  мне  пальцем  внизу
зеркало большого озера и перекресток  железных  дорог  Варшава  -  Данциг  и
Инстенбург - Познань. Железнодорожные пути выделялись на  земле  с  ясностью
геометрического чертежа, и я подумал,  какую  прекрасную  цель  представляет
этот перекресток железных дорог для авиации противника.  Через  секунду  эта
мысль разозлила меня. Я переживаю прекрасный час, мощный самолет несет  меня
в волшебно сияющем небе над прекрасной страной, а я не могу забыть  хотя  бы
на минуту об этой проклятой войне!
   За нашей спиной солнце  все  больше  клонилось  к  горизонту.  Постепенно
самолет  снизился  до  высоты  300  метров.  Пейзаж  внизу  начал  меняться,
превращаясь в плоскую  равнину,  перерезанную  многочисленными  речушками  и
испещренную пятнами озер. Я бросил взгляд на карту и  понял,  что,  пролетев
почти 500 километров, мы оказались над Мазурскими болотами. В  этих  местах,
под Танненбергом, в начале первой  мировой  войны  старый  Гинденбург  нанес
жестокое поражение русским войскам. С радостью и гордостью  я  подумал,  что
сегодня фронт находится далеко на востоке, где-то под Смоленском,  за  сотни
километров от границ Германии.
   Самолет начал снижаться по широкой спирали. В  неясном  свете  сумерек  я
различил на берегу озера большой аэродром. "Юнкере" еще опустился,  коснулся
колесами  земли  и,  пробежав  по  бетонной   дорожке   посадочной   полосы,
остановился. Перед бараком, маскировавшим  здание  аэродромных  служб,  меня
ждал "мерседес".
   -  Капитан  Скорцени?  -  осведомился  унтер-офицер.  -  У  меня   приказ
немедленно доставить вас в ставку.
   По прекрасной дороге, проложенной через лес, мы вскоре  достигли  первого
пояса  безопасности  -  охраняемого  шлагбаума.  Унтер-офицер  передал   мне
пропуск, который я  должен  был  предъявить  вместе  с  личными  документами
офицеру поста. Он записал мое имя в журнал, я расписался, шлагбаум поднялся,
и мы снова поехали. Теперь дорога стала немного уже. Мы пересекли  березовый
лес, переехали через железнодорожные пути и достигли  второго  поста.  Снова
проверка документов. Я вышел из машины, офицер опять записал мое имя,  потом
попросил подождать и стал звонить по телефону. Положив трубку,  он  спросил,
знаю ли я,  кто  меня  вызывает.  Я,  естественно,  чувствуя  себя  неловко,
ответил, что не имею ни малейшего понятия.
   - Вас вызвал Главный штаб ставки фюрера,  которая  расположена  в  Чайном
домике, - сказал тогда он мне, явно  находясь  под  впечатлением  того,  что
услышал с другого конца провода от своего собеседника.
   Я же не знал, что и подумать. Даже это уточнение ничего мне не  говорило.
Какого черта мне делать  в  Главном  штабе  фюрера?  Озадаченный  и  изрядно
заинтригованный, я снова сел в машину.
   Через несколько метров мы проехали нечто вроде  портала  -  единственного
входа  на  обширную  территорию,  окруженную  высоким  забором  из   колючей
проволоки.  Можно  было  подумать,  что  мы  оказались  в  старинном  парке,
обустроенном с большим вкусом, с березовыми  рощами,  прорезанными  капризно
переплетающимися тропинками. Вскоре я смог различить несколько строений,  на
первый  взгляд  расположенных  без  всякого  порядка.  На  крышах  некоторых
строений росла трава и даже небольшие деревца. Над другими  зданиями  и  над
подъездными дорогами была натянута маскировочная сеть, скрывавшая ставку  от
вражеской авиации. С  воздуха  местность  должна  была  казаться,  вероятно,
заросшей лесом и необитаемой.
   Совсем стемнело, когда мы наконец остановились перед Чайным домиком.  Это
было простое деревянное одноэтажное строение,  состоящее  из  двух  крыльев,
соединенных чем-то вроде закрытого перехода.  Позднее  я  узнал,  что  левое
крыло занимала столовая, где  фельдмаршал  Кейтель,  начальник  Генерального
штаба вермахта, обедал в окружении своих ближайших  сотрудников.  Собственно
Чайный  домик  находился  в  правом  крыле  здания.  Я  вошел  в  просторный
вестибюль, меблированный удобными креслами и несколькими  столами.  Пол  был
застелен толстым ковром. Меня встретил капитан СС и представил  пяти  другим
офицерам - подполковнику и  майору  сухопутных  войск,  двум  подполковникам
Люфтваффе и майору СС. Вероятно, ждали только меня,  поскольку  сразу  после
представления капитан вышел, чтобы через минуту вернуться.
   - Господа, - объявил он, - я провожу вас к фюреру. Каждый из вас  коротко
изложит свою военную биографию. Затем фюрер, возможно, задаст вам  несколько
вопросов. Следуйте за мной...
   Сначала мне показалось, что я плохо понял. Потом безотчетный страх  почти
парализовал мои ноги. Через несколько мгновений я должен был, в первый раз в
моей жизни, предстать перед Адольфом Гитлером, фюрером  Великой  Германии  и
Главнокомандующим вооруженными силами рейха! Вот уж,  действительно  сюрприз
из сюрпризов! "В волнении я, наверное, наделаю непростительных ошибок и буду
вести себя как последний дурак! Только бы все прошло нормально", - думал  я,
следуя за другими офицерами. Мы  прошли  метров  сто,  прежде  чем  я  начал
соображать, в каком направлении мы идем.
   Мы вошли в другое здание,  тоже  деревянное,  и  оказались  в  просторном
вестибюле, похожем на тот, что был в Чайном домике. Я  успел  лишь  заметить
светильники, рассеивающие мягкий свет, и на противоположной стене  небольшую
картину в скромной раме - "Фиалка" Дюрера. Затем  наш  провожатый  распахнул
одну из дверей, и мы прошли в большую комнату, размером  примерно  шесть  на
девять метров. Справа  от  меня  была  стена  с  множеством  окон,  закрытых
простыми занавесами. На середине стоял  массивный  стол,  покрытый  картами.
Перед монументальным камином, занимавшим почти всю  левую  стену,  находился
маленький столик и вокруг четыре или пять  кресел.  В  глубине  -  свободное
пространство, на котором и остановилась наша группа. Как  самый  младший  по
званию, я занял место на левом фланге ряда.  На  бюро,  расположенном  между
двумя  окнами,  я  заметил   безукоризненный   частокол   остро   заточенных
карандашей. "Именно здесь вырабатываются величайшие решения нашей эпохи",  -
успел только подумать я, как прямо перед нами распахнулась дверь.
   В едином порыве мы застыли, головы повернулись в сторону двери. И  вот  я
переживаю незабываемое мгновение: появляется человек,  который  больше,  чем
любой другой государственный деятель, решительно повернул  судьбу  Германии,
мой господин, которому я безраздельно предан уже  много  лет  и  которому  я
абсолютно доверяю. Какое странное ощущение  солдата,  внезапно  представшего
перед своим главнокомандующим! (Я полагаю, что в тот момент,  когда  я  пишу
эти строки, более поздние чувства смешиваются с теми менее точными  и  менее
связными, что мой мозг смог зарегистрировать в тот миг.) Подойдя размеренным
шагом, фюрер приветствовал нас, вскинув руку тем характерным жестом, который
мы так хорошо знали по газетным  фотографиям.  Одет  он  был  очень  просто:
мундир офицера вермахта без знаков различия, белая сорочка и черный галстук.
На левой стороне мундира я различил Железный крест первого класса -  награду
Великой войны - и черную нашивку за ранение.
   Пока капитан СС представлял офицеров на другом краю нашего  строя,  я  не
мог рассмотреть фюрера так хорошо, как того  желал.  Нужно  было  сдерживать
себя, чтобы не сделать шаг вперед, ибо я не хотел упустить из вида  малейший
его жест. Сначала я только слышал его  деловой  голос,  задававший  короткие
вопросы.  Особенный  тембр  этого  голоса  был  мне  уже  хорошо  знаком  из
радиопередач. Но я с удивлением обнаружил в нем мягкую и  немного  протяжную
интонацию, которая придавала некий  шарм  его  австрийскому  акценту.  Какой
странный каприз человеческой природы,  подумал  я.  Этот  человек,  которого
слушают миллионы, который хотел бы  олицетворять  собой  в  глазах  общества
идеал прусского духа, не может скрыть своего происхождения, хотя давно уже и
не живет на  родине!  Сохранил  ли  он  в  себе  что-нибудь  от  миролюбивой
приветливости австрийцев? Остался ли  он  подвержен  зову  сердца?  Затем  я
опомнился: "Господи, что за неуместные вопросы, совершенно праздные мысли  в
такой момент!"
   Другие офицеры уже  кратко  представились.  Теперь  Адольф  Гитлер  стоял
передо мной. Когда он протянул мне руку, я сконцентрировался на единственной
мысли:
   "Только без чрезмерной угодливости!" Несмотря на  волнение,  мне  удалось
кивнуть головой почти идеально с точки зрения военной этики, то есть коротко
и сухо. Затем я кратко сообщил место рождения, где учился, этапы моей  жизни
офицера резерва и мое настоящее положение. Пока я говорил, фюрер смотрел мне
прямо в глаза своим знаменитым взглядом, наполненным непреодолимой силой.
   Затем Адольф Гитлер отступил на шаг и резко задал первый вопрос:
   - Кто из вас знает Италию? Я один ответил утвердительно:
   - Я два раза был в Италии перед войной, мой фюрер. Я проехал на мотоцикле
до Неаполя.
   Сразу же последовал второй вопрос, опять ко всем нам:
   - Что вы думаете об Италии? С растерянным видом,  поколебавшись,  офицеры
начали отвечать, с трудом подбирая слова:
   -   Италия..,   партнер    по    Оси..,    наш    союзник..,    подписала
антикоминтерновский пакт... Наконец моя очередь.
   - Я австриец, мой фюрер, - сказал я просто. Я действительно  считал  этот
ответ достаточным, чтобы выразить мою точку зрения. Всякий истинный австриец
глубоко переживает потерю Южного Тироля, самого прекрасного района,  который
у нас когда-либо был.
   Гитлер долго и задумчиво (по крайней мере мне  так  показалось)  на  меня
смотрел, потом сказал:
   - Все могут идти. А вы, капитан  Скорцени,  останьтесь.  Я  хочу  с  вами
поговорить.
   И вот мы одни. Фюрер по-прежнему стоял передо мной.  Роста  он  был  ниже
среднего, плечи немного сутулились. Когда он со мной говорил, он был весь  в
движении. Жесты его были короткими и  сдержанными,  но,  однако,  они  имели
огромную убеждающую силу.
   - У меня для вас есть  задание  чрезвычайной  важности,  -  начал  он.  -
Муссолини, мой друг и наш верный соратник по борьбе, был вчера предан  своим
королем и арестован своими собственными соотечественниками. Я не могу, я  не
хочу  бросить  в  момент  самой  большой  опасности  величайшего   из   всех
итальянцев. Для меня дуче олицетворяет последнего  римского  Цезаря.  Италия
или,  скорее,  ее  новое  правительство,  несомненно,  перейдет   в   лагерь
противника. Но я не отступлю от своего  слова;  надо,  чтобы  Муссолини  был
спасен, и как можно быстрее. Если мы не вмешаемся, они сдадут его союзникам.
Я  поручаю  вам  эту  миссию,  счастливое  окончание  которой  будет   иметь
неоценимое значение для будущих военных операций на фронтах. Если вы, как  я
вам говорю, не остановитесь перед любым препятствием, не испугаетесь  любого
риска, чтобы достигнуть цели, вы добьетесь ее!
   Он замолчал, чтобы совладать с волнением, которое  выдавал  его  дрожащий
голос.
   -  Еще  один  важный  пункт,  -  продолжал  он.  -  Вы  должны  сохранять
чрезвычайную секретность. Кроме вас только еще пять человек будут  знать  об
этой  операции.  Вы  будете  действовать  под  видом  офицера  Люфтваффе   и
поступаете в подчинение генерала Штудента. Я  его  уже  ввел  в  курс  дела.
Впрочем, вы  сейчас  с  ним  встретитесь.  Он  ознакомит  вас  с  некоторыми
деталями. Вам придется самому собрать необходимую информацию.  Что  касается
командования наших войск в Италии и германского посольства, не надо  ставить
их в известность. Они не владеют положением и своими действиями могут только
все испортить. Я повторяю, вы отвечаете за абсолютную секретность  операции.
Я надеюсь, что скоро вы сможете мне  сообщить  хорошие  новости.  Желаю  вам
удачи!
   Чем больше фюрер говорил, тем больше росла во мне уверенность. Его  слова
казались мне столь убедительными, что в тот момент у  меня  не  возникло  ни
капли сомнения в благополучном исходе дела. В  то  же  время  в  его  голосе
дрожали нотки такой теплоты, такого волнения, особенно когда  он  говорил  о
непоколебимой верности  своему  итальянскому  другу,  что  я  был  буквально
потрясен.
   - Я все прекрасно понял, мой фюрер, и сделаю все, что в  моих  силах:,  -
только и смог я ответить.
   Энергичное рукопожатие обозначило конец нашей беседы.  За  эти  несколько
минут,  которые  мне,  однако,  показались  очень  долгими,  взгляд   фюрера
непрерывно буравил мои глаза. Даже  когда,  развернувшись,  я  направился  к
двери, то чувствовал его взгляд на своей спине. Пересекая порог, я  еще  раз
вскинул руку в приветствии, что позволило мне убедиться, что я не ошибся: он
не отводил от меня взгляда до последнего момента.
   За дверью меня ждал адъютант. Пока он вел меня к Чайному домику, я  думал
о том великом событии, которое я только что  пережил.  Я  пытался  вспомнить
цвет глаз фюрера. Серые? Карие? Серо-карие?  Странно,  но  я  не  мог  точно
вспомнить. А ведь мне казалось, я еще ощущал  его  взгляд  на  себе.  Взгляд
невыносимой силы, почти как у гипнотизера. Я заметил, что выражение его глаз
за все время разговора почти не  менялось;  думаю,  этот  человек  полностью
владел собой и прекрасно мог контролировать свои эмоции. С  другой  стороны,
он буквально излучал ту огромную энергию, которая  сконцентрирована  в  нем,
это видно с первого взгляда.
   В вестибюле Чайного домика я закурил сигарету и жадно  затянулся.  Только
когда ординарец осведомился о моих "желаниях", я  почувствовал,  что  ужасно
голоден. Я заказал чашку кофе и еще "чего-нибудь". Через одну или две минуты
мне уже принесли плотный ужин. Но едва я успел  снять  портупею  и  поднести
чашку ко рту, как ординарец вернулся.
   - Генерал Штудент ожидает вас в соседней комнате, господин капитан.
   Дверь открыли, я вошел  в  небольшой  кабинет  и  представился  генералу,
полноватому  человеку  с  жизнерадостным  выражением  лица.  Глубокий   шрам
пересекал лоб, напоминая о тяжелом  ранении,  полученном  в  1940  году  под
Роттердамом, где он командовал аэромобильной дивизией. Я сообщил, что  фюрер
только что объяснил в общих чертах мою задачу. Генерал  не  успел  ответить,
как в дверь постучали и - еще один сюрприз, но, как оказалось, не  последний
в этот день, - в комнату вошел Гиммлер, шеф СС. Он,  наверное,  хорошо  знал
генерала, поскольку они обменялись  дружеским  приветствием,  пока  я  ждал,
когда меня представят. Короткое рукопожатие - и рейхсфюрер СС предлагает нам
сесть.
   Самое заметное на лице Гиммлера - его старомодное пенсне.  Выражение  его
неподвижного лица не выдает ни одной мысли, которые рождаются в мозгу  этого
всесильного  человека.  Он  вежливо  улыбнулся  нам  и   стал   обрисовывать
политическую ситуацию в Италии. Так же  как  и  Гитлер,  он  не  верил,  что
правительство Бадольо останется в лагере Оси.  Анализируя  события,  которые
привели к падению Муссолини, Гиммлер перечислил несколько имен, ни  одно  из
которых я не знал, - офицеров, политических деятелей, аристократов. Одних он
называл предателями, других - колеблющимися,  третьих  -  верными  друзьями.
Когда я достал бумагу  и  ручку,  чтобы  сделать  некоторые  пометки,  он  с
внезапным раздражением, почти с бешенством меня остановил