ую  очередь  вывезти  на
самолетах раненых и больных, а уж затем здоровых.
   К   Шерхорну   направили   специалиста    по    быстрому    развертыванию
взлетно-посадочных   полос   в   полевых   условиях.   Но   едва    начались
подготовительные  работы,  как  русские  мощным  ударом  с  воздуха  сделали
выбранное  место  непригодным.  Пришлось  изыскивать  другой  способ.  После
переговоров с Шерхорном решили, что  отряду  следует  покинуть  обнаруженный
лагерь и совершить 250-километровый переход на север.  Там,  в  окрестностях
Дюнабурга, что возле прежней русско-литовской границы, находилось  несколько
озер, которые замерзали в начале декабря.  Когда  лед  достаточно  окрепнет,
озера превратятся в подходящие аэродромы для транспортных самолетов.
   Проделать столь долгий  путь  в  тылу  врага  дело  не  простое.  Шерхорн
предложил разделить отряд на две маршевые колонны. Первой, под командованием
моего  аспиранта  С.,  надлежало  идти  прямо  на   север,   выполняя   роль
разведывательного авангарда. Вторая, под командованием Шерхорна, должна была
идти параллельным курсом, но немного сзади. Следовало снабдить людей  теплой
одеждой и прочими необходимыми материалами. Для  двух  тысяч  человек  такая
операция требовала  огромного  количества  вылетов.  Мы  послали  им  девять
радиопередатчиков, чтобы при вынужденном дроблении отряда каждая часть имела
связь с другими и с нами.
   Поздней осенью 1944 года колонны медленно потянулись  на  север.  Русских
телег было мало, на них с трудом уместили больных и раненых.  Кто  мог,  шел
пешком. Переход оказался намного более длительным, чем  мы  предполагали.  В
среднем за день преодолевали 8 - 12 километров. Шерхорн был  вынужден  то  и
дело останавливать отряд для отдыха на день-другой, и  тогда  за  неделю  не
удавалось пройти и сорока километров. С другой стороны,  не  обходилось  без
кровопролитных схваток с  русскими  военными  патрулями,  число  погибших  и
раненных росло с каждым днем, и темпы продвижения,  естественно,  снижались.
Мало-помалу  все  мы,  успевшие  хорошо  узнать  русских,  теряли  последние
надежды. Шансы Шерхорна на возвращение в Германию были до ужаса малы.
   По мере продвижения отряда к линии  фронта  маршрут  самолетов  снабжения
укорачивался, но определить место выброски становилось труднее. По радио  мы
старались уточнить их координаты на  карте,  испещренной  разными  значками.
Несмотря на предосторожности, несметное число тюков и контейнеров  попало  в
руки русской милиции, которая, надо отдать ей должное, справлялась со  своей
задачей. Но даже не  это  было  нашей  главной  заботой.  С  каждой  неделей
количество горючего, выделяемого 200-й  эскадрилье,  неизменно  сокращалось,
тогда как наши потребности в нем отнюдь не уменьшались. Время от времени мне
удавалось в виде исключения урвать дополнительно 45 тонн,  но  каждая  новая
просьба натыкалась на все большие трудности. Несмотря  на  отчаянные  мольбы
Шерхорна, пришлось сократить число вылетов самолетов  снабжения.  Думаю,  ни
Шерхорн, ни его солдаты, в невероятно сложных условиях  пробивавшиеся  через
русские леса, не в состоянии были понять наши проблемы. Чтобы поддержать  их
дух, их веру в наше стремление помочь всеми имеющимися у нас  средствами,  я
каждый радиосеанс старался выказывать неизменный оптимизм.
   В феврале 1945 года мне самому пришлось командовать дивизией на Восточном
фронте. Отбивая яростные атаки врага, я не  упускал  из  вида  наши  "особые
миссии". Сообщения, все еще регулярно приходившие от  Шерхорна,  были  полны
отчаяния:  "Высылайте  самолеты...  Помогите  нам...  Не  забывайте  нас..."
Единственная хорошая весть: Шерхорн встретил группу П.,  первую  из  четырех
заброшенных групп, которую считали бесследно сгинувшей в августе 1944  года.
В дальнейшем содержание радиосообщений стало для меня  сплошной  пыткой.  Мы
уже не в состоянии были посылать более одного  самолета  в  неделю.  Перелет
туда-обратно превышал 800 километров. Да и  количество  отправляемых  грузов
таяло на глазах. День и ночь я ломал голову,  изыскивая  возможности  помочь
людям, которые не сломились, не сложили оружия. Но что было делать?
   К концу февраля нам перестали выделять горючее. При одной лишь  мысли  об
огромных его запасах,  захваченных  противником  в  ходе  наступления,  меня
охватывало бешенство. На каждом из аэродромов  Вартегау,  занятых  русскими,
имелось по несколько сот тонн авиационного горючего!
   Двадцать седьмого февраля аспирант С, прислал  нам  следующее  сообщение:
"Отряд прибыл в намеченный район возле озер. Без немедленной поддержки умрем
от голода. Можете ли вы нас забрать?"
   По мере расходования  элементов  питания  передатчика  призывы  о  помощи
становились все более настойчивыми, а мы уже не в силах были помочь. В конце
С, просил доставить хотя бы батареи питания: "Мы больше ничего не  просим..,
только говорить с вами.., только слышать вас".
   Крах и невероятный хаос, поразивший многие  службы,  окончательно  добили
нас. Не могло быть и речи о вылете самолета с помощью  для  несчастных,  тем
более о их эвакуации.
   И все равно наши радисты ночи напролет не  снимали  наушников.  Порой  им
удавалось засечь  переговоры  групп  Шерхорна  между  собой,  порой  до  нас
долетали их отчаянные мольбы. Затем, после 8 мая, ничто  долее  не  нарушало
молчание в  эфире.  Шерхорн  не  отвечал.  Операция  "Браконьер"  окончилась
безрезультатно.

***

   К  концу  августа  назрела  очередная  катастрофа  на  Восточном  фронте.
Казалось, войска на Южном фронте, в Бессарабии и Румынии, уже не держатся на
плаву и вот-вот исчезнут в пучине  сокрушительного  вала  русских  армий.  С
мучительным волнением следили мы за изменениями на карте, и данные  разведки
свидетельствовали о том, что острие наступления русских  дивизий  направлено
на Румынию. Страшная угроза нависла над многочисленными  потомками  немецких
колонистов, поселившихся в этой стране несколько столетий назад.
   В начале сентября из ставки фюрера пришел следующий приказ:
   "Немедленно сформировать два взвода  для  срочной  операции.  Необходимые
транспортные  самолеты  уже  подготовлены.  Задачи  отрядов:   заблокировать
перевалы в  Карпатах,  создать  разведывательные  группы  в  занятых  врагом
регионах. Вывести из строя средства связи русских, помочь  в  организации  и
ускорении эвакуации граждан немецкой национальности".
   Итак, еще  одно  сверхсрочное  задание,  еще  одно  решение,  принятое  в
последнюю минуту.  А  ведь  залог  успеха  операций  коммандос  в  долгой  и
тщательной подготовке. Но что поделаешь за неимением  лучшего?  Такова  наша
служба. Младший лейтенант Г., по моему мнению, лучше всего подходил на  роль
командира  ударного  отряда,  состоявшего   из   нескольких   унтер-офицеров
инженерных войск и дюжины солдат, в совершенстве владевших румынским языком.
С величайшей поспешностью укомплектовав отряд всем необходимым, мы проводили
его  в  неизвестность.  Эти  слова  точно  соответствуют   действительности,
поскольку обстановка менялась с каждым часом. К счастью,  нам  пришла  мысль
предварительно выслать самолет-разведчик к намеченному ставкой фюрера  месту
высадки. Так в последнюю  минуту  узнали,  что  аэродром  в  Темешваре,  где
следовало высадиться отряду  Г.,  уже  оккупирован  русскими.  Поэтому  наши
транспортные самолеты вылетели к  запасному  аэродрому,  который  удерживали
войска Флепса.
   Выгрузив  снаряжение,  отряд  разделился  на   четыре   группы,   которым
предстояло удерживать карпатские перевалы. В тот момент вообще  нельзя  было
сказать ничего конкретного о  германских  армиях  в  этом  регионе:  русские
полностью овладели инициативой, наступали и наступали,  тесня  наши  войска,
разрозненные, потрепанные и деморализованные. Тем не менее мои коммандос  на
много дней заперли ряд карпатских перевалов, пресекая  все  попытки  русских
прорваться через горные хребты и  помогая  эвакуироваться  группам  немецких
граждан. Отчаявшееся люди были до исступления перепуганы.  Но  в  боях  силы
наших групп таяли. Лейтенант Г, со своими людьми,  переодетыми  в  румынскую
форму, сумел в  последний  момент  незаметно  покинуть  перевал  и  встречал
русские  войска  в  Кронштадте.  Вставив  в  дула   автоматов   цветы,   они
"приветствовали победное наступление Красной Армии". Но  потом  улыбнувшаяся
было удача изменила им: едва они миновали передовые русские  части,  пытаясь
зайти в тыл врага, как их  разоблачили.  Русские,  которым  очень  досаждало
сопротивление наших групп, обошлись с ними жестоко: раздели почти  донага  и
привязали к горным уступам у перевала, через который  уже  сплошным  потоком
тянулись их войска. Каким-то чудом Г, удалось вырваться и  бежать.  Проделав
изнурительный многокилометровый путь с простреленной ногой,  он  укрылся  на
болоте. На следующую ночь ему посчастливилось незамеченным переползти  линию
фронта,  который   командование   кое-как   восстановило,   воспользовавшись
передышкой, добытой кровью моих коммандос. Благодаря полученным  от  них  же
сведениям о передвижениях противника нашим войскам удалось несколькими днями
раньше  спасти  от  полного  окружения  целую  дивизию,  сражавшуюся   около
Гьергиоти, Дело в том, что другие  наши  группы  после  значительных  потерь
оставили перевалы, прошли по прифронтовым тылам русских и собрали обширную и
точную информацию о численности и приготовлениях противника.
   Операции  такого   рода   мне   очень   нравились.   Зачастую   несколько
малочисленных  групп,  сформированных  из  людей  умелых   и   исключительно
решительных, добивались результатов почти невероятных.  К  сожалению,  успех
подобных затей был лишь слабым проблеском на мрачном, грозном  фоне.  Доклад
унтер-офицера Г., командовавшего одной из групп, добавил особо зловещие тона
в эту совершенно безрадостную картину: в  Румынии,  по  ту  сторону  Карпат,
группа встретила отряд  противовоздушной  обороны  численностью  около  двух
тысяч.   Его   подразделения,   отлично   экипированные   и    располагавшие
скорострельными зенитными орудиями, остановились в небольшой лощине рядом  с
крупной магистралью и, не зная, что делать, просто ждали. По сути дела,  они
сдались даже до появления русских.  Из  двух  тысяч  человек  только  триста
решили присоединиться к войскам и пробиваться через линию фронта.  Остальные
предпочли остаться здесь и глупо, пассивно ждать, не имея более воли с боями
прокладывать  дорогу  к  своим  позициям.  Они  собирались  сдаться  первому
советскому военному патрулю. И подобное случалось десятки, сотни раз на всем
протяжении Восточного фронта. Доказывали ли эти примеры, что  моральный  дух
германских солдат пал окончательно,  что  наши  войска  и  думать  забыли  о
возможности победы? Или дело просто в  "русском  психозе",  который  являлся
следствием полного физического и нервного  истощения?  Тогда  я  еще  горячо
надеялся, что это не конец, хотя не мог перебороть чувства тревоги.

МРАЧНЫЙ ЗАКАТ

   10  сентября  1944  года  (в  то  время   в   Фридентале   работали   над
реорганизацией новых батальонов - их следовало превратить в войска,  которым
по плечу любые задачи) пришел вызов в ставку фюрера. К тому времени  "Волчье
логово" находилось уже не  так  далеко  от  передовой,  всего  в  нескольких
десятках километров. В этой агломерации, представляющей собой  главный  штаб
германских войск, появилось новое  убежище  под  названием  "Фюрербункер"  -
огромнейший сводчатый блок из армированного  бетона  с  толщиной  стен  семь
метров. Система подачи воздуха функционировала недостаточно хорошо, и потому
трудно было долго оставаться в  бункере;  не  просохший  еще  бетон  выделял
неприятные, тяжелые испарения.
   Напротив, большая центральная казарма выглядела более уютно и приветливо:
широкие проемы окон, в просторных комнатах чистота и порядок. Именно здесь в
два часа дня и в десять вечера ежедневно шли военные совещания,  на  которых
вкратце докладывалась ситуация и принимались  важнейшие  решения.  Сразу  по
приезде - было около десяти часов утра - генерал  Йодль  объяснил,  что  мне
предстоит в течение нескольких дней ассистировать при рассмотрении вопросов,
касающихся положения на южном участке Восточного фронта. Кроме того,  именно
в этом секторе мне предстояло провести миссию чрезвычайной важности.
   Хотя я участвовал только в совещаниях, посвященных лишь части  Восточного
фронта, нетрудно  было  уяснить,  что  военные  власти  изрядно  запутались.
"Верховное командование" в действительности  уже  не  командовало  Восточным
фронтом. Впрочем, на других фронтах, включая  Балканы,  оно  непосредственно
руководило оперативными штабами. Более того, флот и Люфтваффе  направляли  в
соответствующие штабы  вермахта  офицеров  связи  с  ежедневными  докладами.
Адольф Гитлер являл собой единый координирующий центр  высшей  инстанции,  с
тех пор как взял на себя командование всеми родами войск - непосильная ноша,
с которой не справится даже сверхчеловек.
   Оказавшись  в  большом  зале  казармы,  я  не  имел  достаточно   времени
представиться генералам  и  офицерам  этого  штаба,  поскольку  почти  сразу
прозвучала команда и  мы  застыли  в  положении  "смирно".  В  сопровождении
маршала Кейтеля и генерала Йодля в зал вошел фюрер.
   Я смотрел на него со страхом, если не сказать с ужасом, с  трудом  находя
знакомые черты того образа,  который  хранился  в  моей  памяти.  А  ведь  в
последний раз я видел его прошлой осенью, с той встречи не минуло и года.  К
нам приближался человек бесконечно усталый, согбенный, ужасно состарившийся;
и даже его голос, прежде сильный и высокий, порой сбивался на  хрип,  звучал
слабо и устало. Не источила ли его та же тайная боль,  что  мучила  и  меня?
Левая рука заметно дрожала, когда он не  придерживал  ее  правой.  Следствие
покушения 20 июля? Или фюрера сломил страшный груз ответственности,  которую
он добровольно взвалил на себя и нес один все эти годы? Я не мог  удержаться
от вопроса, откуда этот старик умудрялся черпать  энергию,  необходимую  для
осуществления подобных задач?
   Адольф Гитлер пожал руки нескольким офицерам, встречавшим  его  у  двери,
сказал несколько  любезных  слов  и  мне,  а  затем  приказал  приступать  к
докладам. Два стенографиста заняли места в  конце  центрального  стола.  Все
офицеры остались стоять; возле стола фюрера, на котором лежали лишь  цветные
карандаши и очки, была скромная табуретка, но он лишь  изредка  присаживался
на несколько минут.
   Генерал Йодль  изложил  ситуацию.  Мы  следили  за  его  объяснениями  по
огромной карте, разложенной на центральном столе. Номера дивизий,  армейских
корпусов, танковых  полков  мелькали  бесчисленной  чередой.  Здесь  русские
атакуют, но мы можем их оттеснить. Там они проделали широкую брешь,  которую
мы в состоянии уменьшить контрударом таких-то частей.  Я  был  поражен  тем,
сколько деталей фюрер держит в голове, чувствует сердцем: количество  танков
на том или ином направлении, запасы горючего, силу тех или иных  резервов  и
т, д. На память перечислял недавно присвоенные кодовые названия, пояснял  на
карте свои распоряжения. Ситуация сложилась тяжелая. Фронт находился рядом с
границей между Венгрией и Румынией. Имея за плечами немалый опыт, я  не  мог
отделаться от сомнений. Способны ли перечисленные дивизии сражаться? В каком
состоянии находится их артиллерия, транспортные  средства?  Сколько  танков,
самоходных  орудий  повреждено  или  попросту  утрачено  со  времени  подачи
докладов, которыми располагает ставка?
   Сегодня по-настоящему важных  решений  не  будет,  шептались  около  меня
офицеры штаба.
   Эти слова напомнили мне, что здесь, на вершине военной  иерархии,  мыслят
только армиями и группами армий.
   Когда настал черед представителя Люфтваффе делать  свой  доклад,  у  меня
возникло ощущение, будто что-то не  так.  Фюрер  выпрямился  и  сухим  тоном
приказал докладчику точно и коротко  излагать  сведения.  Это  значило,  что
Люфтваффе, некогда столь милое его сердцу, вышло  из  фавора!  В  результате
экскурс офицера показался блеклым, лишенным  некоего  пыла.  Резким  взмахом
руки фюрер прервал его и отвернулся. Генерал Йодль сделал  мне  знак  выйти,
поскольку теперь предстояло обсуждать ситуацию на других фронтах.
   В соседней комнате я задержался поболтать с несколькими офицерами  штаба.
Смакуя вермут, предложенный ординарцами, мы заговорили о Восточном фронте. В
Варшаве польская подпольная армия сопротивления подняла восстание, по  всему
городу развернулись жестокие бои.  Южнее  сложилась  еще  более  напряженная
ситуация: сведения из этого сектора говорили о близкой катастрофе.
   Мы не можем честно  сказать  все  это  фюреру,  признался  один  из  моих
собеседников. Остается как-нибудь выкрутиться из этой заварухи, ни о чем ему
не докладывая.
   А тремя днями  позже  меня  забыли  выпроводить  из  зала  до  обсуждения
положения на других фронтах.  Докладчик  не  мог  далее  обходить  молчанием
варшавскую проблему. Гитлер, только что присевший у своего стола и взявший в
руки карандаши, вмиг вскочил.
   - Почему не доложили об этом раньше? - вскричал он и в ярости так швырнул
карандаши об стол, что их обломки шрапнелью разлетелись по залу.
   Все сконфуженно молчали, тогда как фюрер дал выход своему гневу, распекая
высшее руководство всех родов войск. У меня же возникло  неодолимое  желание
сделаться маленьким и незаметным. Не в силах преодолеть  чувство  страха,  я
мечтал оказаться за  тридевять  земель.  Часто  ли  он  устраивает  подобные
головомойки начальству в присутствии подчиненных? Гитлер вдруг угомонился  и
обратился к какому-то генералу с уточняющими расспросами.
   Какими дополнительными резервами мы располагаем в этом регионе? Смогут ли
войска  вовремя  получить  боеприпасы?   Имеются   ли   поблизости   крупные
подразделения инженерных войск?
   И вот уже началась сложная, кропотливая работа по  исправлению  ситуации.
Следовало собрать все имеющиеся  резервы,  точно  определить  первоочередные
задачи, чтобы быстро подавить мятеж. В который раз одно и  то  же:  напрягая
последние силы, залатать очередную брешь.
   Во второй половине дня я встретил офицеров,  с  которыми  познакомился  в
приемной фюрера,  поинтересовался  обстановкой.  Новые  известия  отнюдь  не
радовали. Единственное приятное событие, словно легкий просвет меж  тяжелых,
мрачных туч: прогуливаясь по дорожкам парка,  я  нос  к  носу  столкнулся  с
летчицей Ганной Райч. Как выяснилось, она сопровождала шевалье  фон  Грейма,
одного из высших руководителей Люфтваффе, и  пригласила  меня  в  их  домик.
Засидевшись там до полуночи, я добирался ощупью  до  своего  особнячка  "для
особых гостей". В просторной гостиной Ганна  представила  меня  шевалье  фон
Грейму: по его лицу  с  Тонкими,  благородными  чертами  пролегали  глубокие
морщины, резко выделяющиеся  на  фоне  белых  как  снег  волос.  Беседа  без
банальных предисловий сразу коснулась "горячей" темы: война и Люфтваффе.  Он
объяснил причину своего вызова в  ставку:  фюрер  хотел  освободить  маршала
Геринга от обязанностей командующего Люфтваффе и назначить на этот пост  фон
Грейма. В настоящее время  Геринг,  используя  свой  авторитет,  по-прежнему
сохранял за  собой  ведущую  роль,  однако  фон  Грейм  настаивал  на  своем
единоначалии. В данный момент вопрос оставался открытым, так как Гитлер  еще
не принял решения.
   Это правда, что Люфтваффе почивает на лаврах, заслуженных в 1939  -  1940
годах, не задумываясь о будущем. Слова Геринга  о  том,  что  "наша  авиация
самая лучшая, самая быстрая и самая отважная в мире", не  способны  сами  по
себе обеспечить победу в воздухе, с горечью отметил фон Грейм.
   Затем он подробно описал нынешнее плачевное состояние дел в авиации, чему
я уже не удивился, но обратил внимание, что генерал еще не потерял  надежду,
уповая  на  новые  реактив