мне... Обрадуйте Папиньку и Маминьку,  что я успел в науках то, что в первом
классе гимназии, и учитель мною доволен.
        "Гоголь -- Т. С. Гоголь-Яновской. Полтава, 1820 год"
        "1"
     Почти все герои Гоголя помнят  свою  школу.  Помнит ее -- отрицательным
образом  -- Иван Федорович Шпонька. Помнит Павел  Иванович Чичиков. Помнит и
Тентетников.
     Полтавское поветовое училище почти  не оставило воспоминаний  у Гоголя.
Но "тарабарская грамота" катехизиса,  о которой он пишет в  письме к матери,
была познана именно здесь.
     Курс наук, состоящий из тринадцати  дисциплин, основывался прежде всего
на чтении священного  писания и  на различных  правилах  -- правилах  слога,
чистописания,  правописания.  В добавление  к  этому  учащимся преподавались
некоторые сведения  из  географии, краткой всеобщей  истории и арифметики  с
грамматикою.  В  те  годы сильно  напирали на  изъяснение  евангелия  --  по
распоряжению министра духовных дел  и народного  просвещения  А. Н. Голицына
священное писание  вводилось как обязательное чтение чуть ли не перед каждым
уроком. Долбили "пространный Катехизис", заучивали  наизусть целые  страницы
из библии, но это не  помогало в религиозном воспитании, наоборот, как писал
H. M.  Карамзин,  в России только  развелось  больше ханжей, чем  раньше. На
уроках закона божия не  было торжественности, не было благоговения -- играли
в "бабу",  обменивались ножичками, самодельными игрушками, записками.  Среди
тех,  кто   учился   в  первом  классе,   сидели  и   переростки  --  детины
двенадцати-четырнадцати лет, благополучно  не слезавшие по нескольку  лет  с
одной парты.
     Немытые окна, темные классы, холод в  классах, холод в глазах учителей,
нехотя поднимавшихся на кафедру, чтоб произнести очередной урок,  -- вот что
запомнил Гоголь об этом учении. Девятилетний  мальчик, нежившийся до этого в
тепле родительского дома, он,  оказавшись  в  чужих стенах  -- и на квартире
жили у  чужих  людей,  --  чувствовал себя неуютно. Сохранившиеся  до  наших
времен  "Дела Полтавского уездного училища за 1819 год"  говорят о том,  что
братья Гоголи часто опаздывали на занятия, а еще чаще пропускали их.
     О  способностях Никоши  и Ивана  тоже не  сказано  ничего  хорошего. По
аттестации учителей,  Николай Яновский  "туп... слаб...  резов", а  его брат
"туп, слаб  и тих".  В записях за вторую половину  1819  года о способностях
братьев  замечено,  что  они  "средственные",  а  в  поведении  оба мальчика
"скромные".
     Впрочем,  большого  различия  между  оценками  поведения  и  прилежания
учеников  не  делалось.  Оценки  ставили  как  попало  --  путали и  фамилии
воспитанников,  и  их  возраст. Так, братья  Гоголи  то оказывались старше в
ведомости,  то  младше.  Обязанности учителей  сводились к тому,  чтобы дать
задание, а смотрителя училища -- бессменного Ивана Никитича Зозулина -- чтоб
как можно  чаще "посещать  классы".  Иногда  он  это  делал  не  один,  а  в
сопровождении директора училищ Полтавской губернии господина Огнева.
     Посещения  эти  сопровождались  особой строгостью,  В  классе  повисала
мертвая  тишина;  казалось, муха  пролетит,  и  то  слышно.  Учитель  грозно
посверкивал глазами  на  отвечающих, отвечающие сбивались,  страшась  розги,
что-то лепетали, учитель нервничал, класс тоже.
     Страх  наказания, наказания по любому поводу и без всякого  оправдания,
висел  над всеми в училище.  Или  "книга  за успехи", или розга --  среднего
между поощрением  и карою не  было,  и ожидание расправы было даже страшней,
чем сама расправа.
     В классах редко убирали, одноглазый солдат-инвалид появлялся с ведром и
тряпкою раз в два дня. Нечисто было под партами, в коридорах, нечисто было и
в отношениях между учениками: ябедничали, рассказывали гадости про учителей,
про девочек, которые  учились в другом  отделении, старшие колотили младших,
отбирали  у них привезенные  из дому  гостинцы. Учителя, получавшие 200--250
рублей в год  и  жившие в наемных  квартирах,  ходили  в  потертых сюртуках,
выглядели беднее многих детей.
     Школьное окружение Никоши и Ивана было пестрым.  Тут выглядывала  смесь
--  демократическая смесь  всех  родов и  званий.  Состояли  в  училище дети
священников,  корнетов, поручиков, крестьян, купцов. Были  сыновья военных и
цивильных  полковников и подполковников,  были и столбовые и  новоиспеченные
дворяне,  только  что  вылезшие  из  кличек  и  прозвищ,  такие,  как  Антип
Гнилокишков,   Аполлон   Матрица  или   Тит   Левенец.   Были  и  Мокрицкие,
Цимбалистовы,  и  Жуковские,  и  сын  титулярного советника  Николая Зощенко
Андрей Зощенко *.
     * Как установил  исследователь творчества M. M. Зощенко Ю. Томашевский,
Н. Зощенко -- прадед знаменитого писателя.

     Ни  с кем  из этих  мальчиков  Гоголь не  сошелся.  О единственном  его
полтавском приятеле той  поры -- сыне помещика Герасиме Высоцком -- мы знаем
очень мало. Рассказывали те, кто видел его уже немолодым, что был он шутник,
любил острое словцо и соседи побаивались его колких характеристик.
     Брат  Иван все время  болел, родители хотели  даже забрать  его  раньше
срока в Васильевку, но тут грянул гром -- брат умер.
     То  была первая  смерть, прошедшая вблизи  Гоголя.  Позже он  написал о
своем брате поэму, которая называлась "Две рыбки". Одной из  этих  рыбок был
сам  Никоша  другой  -- его любимый Иван. Никто не  подозревал  в  нем  этих
высоких чувств. Никто не догадывался о  глубине привязанности  его к  брату.
Потрясение  было столь сильное, что Василий Афанасьевич был вынужден забрать
сына из училища. Еще  в начале 1819 года он писал А. А. Трентинскому: "Сверх
того,  я  должен  буду  с  открытием  весны  отправиться со своими детьми  в
Екатерин: (славль), а может быть, и в Одессу, ибо в Полтаве держать их более
не намерен..." *
     *  Архив Центральной научной  библиотеки  АН УССР,  Гоголиана, III,  No
8790.

     Смерть  младшего изменила его  намерения. Везти Никошу одного в  Одессу
или Екатеринославль  он не  решился. Вновь начались поиски  способа  учения,
подыскивание  подходящего  человека,  который  смог  бы  подготовить сына  к
поступлению в гимназию.  Такой  человек нашелся, и опять-таки в Полтаве.  Им
оказался  некий Гавриил Сорочинский. Василий  Афанасьевич  на этот раз отдал
сына  "в  люди":  Никоша  поселился в доме  учителя,  там  же проводились  и
занятия. Питался он тоже с семьей Сорочинского.
     Поэтому и  плата  за  его учение производилась в основном  натурою.  Из
Васильевки  слали  сало, мед,  крупы  гречневые и  пшенные, муку, бочонки  с
огурцами. Учитель,  случалось,  выговаривал отцу  Гоголя за  несвоевременные
поставки   провизии   и  в   несколько  приказном   тоне  просил   его  быть
пообязательнее. "Прислать... -- пишет он в Васильевну, перечисляя меры крупы
и  муки, фунты меду и  пуды сала, количество бочонков. -- Теперь же дать 300
денег  да  остальные по щоту  за прежнее  время"; когда Василий  Афанасьевич
запаздывает,  замечает:  "Покорнейше  прошу   приказать  отпущать   повернее
провизию". Об  успехах Никоши в этих посланиях ничего не сообщается. Никоша,
по заверению учителя, "в объятиях дружбы" -- этим все сказано.
     Первые  собственноручные письма Гоголя из Полтавы "Папиньке и Маминьке"
подтверждают эти  слова. Чувствуется, что Никоша свободен и  именно  поэтому
доволен  учителем,  хотя, может  быть, письма  эти  и  писаны  под  диктовку
последнего. Гавриил Сорочинский не очень  загружал "волонтера"  -- так тогда
называли детей, готовящихся к поступлению в гимназию. Он отпускал его одного
гулять по городу,  ходил с ним по поручению Василия Афанасьевича в  гости  к
нужным  людям, среди которых сам Гоголь в письме называет прокурора -- лицо,
весьма важное в губернии.
     "Учение в гимназии начнется через неделю, -- писал Никоша отцу, -- а до
того  времени я слегка занимаюсь  повторением..."  Это  "слегка"  достаточно
красноречиво.
     Вместе с  тем в нем нет страха перед учителем, страха перед  папенькой,
чувствуется, что автор письма располагает собой, располагает и  временем,  а
время  --  это, может  быть,  самое дорогое,  что  мог  подарить  жадному до
наблюдений мальчику его опекун.
     Время  это Гоголь  не  тратил  зря.  Кроме обедов  у  прокурора,  кроме
знакомств  с чиновниками, с которыми  имел дела отец,  с верхушкой губернии,
куда проникал он  уже  не  с учителем,  а с отцом или с Андреем  Андреевичем
Трощинским, часто наезжавшим  в Полтаву, сами путешествия по  городу  давали
ему то, чего не могли дать никакое училище и никакой учитель.
        "2"
     Полтава  стояла  на  высоком  берегу  Ворсклы,   вся  белая,  в  зелени
бесчисленных  садов, засыпавших  ее к концу лета яблоками, вишнями, грушами,
абрикосами.  Винный  дух  носился над ее оврагами  и  садами, кружа  голову;
беленькие  хатки, крытые  соломой,  толпились  вдоль улиц,  названия которых
напоминали о полтавской победе, изменившей ее судьбу.
     Когда выбирали столицу Малороссии, то сначала остановились на Лубнах --
более древнем  городе.  Но верх взяла Полтава  -- точнее,  Полтавская битва.
Памятники  и обелиски  в  честь  этой битвы  стояли  здесь  почти  па каждом
перекрестке и каждой площади. Один мещанин даже воздвиг такой памятник возле
своего дома -- его самодеятельный почин не вызвал удивления.
     Наезжали в  Полтаву  и  из-за  границы,  наезжали  и  из столиц. Каждый
очередной царь или наследник считал своим долгом отметиться на этой странице
русской истории. Не было  года,  чтоб кто-нибудь  из августейших  гостей  не
посетил город. К этим  визитам готовились. Сносились портящие  вид строения,
выравнивались  улицы,  расчищались  подъезды  к  памятным  местам.  Пожарные
выкачивали пожарной трубой грязь из луж.
     В дни осенних дождей тучный чернозем  раскисал -- оп засасывал  брички,
телеги,  кареты,  людей.  С  грустью  взирал  орел па  памятнике  Победы  на
центральной  площади,  как плещется у его  подножия вода, как  жирные брызги
летят от экипажей на отбитые когда-то у шведов пушки.
     П. А. Вяземский, посетивший Полтаву двадцать лет спустя после того, как
там жил Гоголь, писал:
        "Братья!.. не грешно ли вчуже"
        "Видеть, господи спаси,"
        "Как барахтается в луже"
        "Город, славный на Руси?.."
     Строки о Полтаве заканчивались словами:
        "Ей не нужно обелиска,"
        "Мостовая ей нужна."
     Мостовых в  городе не было. Осенью отважные  полтавские  дамы вынуждены
были добираться до мест балов и ужинов на телегах, запряженных волами.
     Особенно оживлялся город во время дворянских выборов или ярмарок. Тогда
сюда  съезжалась  вся  губерния --  вынимались из  старых сундуков камзолы и
платья,  местные  франты демонстрировали  свои завивки  и наряды, мамаши  --
дочек на выданье, молодцы  отошедшего века  --  регалии и  раны. Совершались
обмены и сделки, заключались контракты, ставились на  карту крепостные души,
а то  и имения. Балы  сменялись обедами, обеды -- ужинами, бостон -- вистом,
вист  -- банком. Съедалось  и выпивалось  множество всякой  еды и  напитков.
Щедрость   разгула,  швыряния  денег   и   какого-то  забвения   в  веселье,
избыточности  --  в  городе от  обилия еды развелось  столько собак,  что их
вылавливали сетями, -- сменялись скукою, опустошенностью.
     Тогда  сильнее  раздавался  из  окон казенных учреждений  скрип перьев,
щелканье  костяшек на счетах, и в права вступала проза  плетения  губернской
паутины  --  паутины  канцелярского  производства,  перемалывания  прошений,
жалоб, доносов, циркуляров, указов, приказов.
     За  год  до  приезда  Гоголя  в Полтаву ее посетил император  Александр
Павлович. Он прибыл сюда в сопровождении  большой свиты, в которой состоял и
герой 1812  года Барклай де Толли, Осмотр святынь завершился балом,  который
дало в честь царя полтавское дворянство. Вечером город был иллюминирован. По
сему  случаю закупили три тысячи стеклянных  плошек и стаканчиков,  которые,
как  злословили местные остряки,  после торжества "сгорели от  огня". Кто-то
нагрел руки на царском гощении.
     Полтавские контрасты бросались в глаза.
     В домах,  где бывал Гоголь,  говорили о  взятках, о  тяжбах, о склоках.
Тяжбами  был  отягощен  и  Василий  Афанасьевич,  то  судившийся  со  своими
соседями,  присвоившими  его  беглых крестьян, то с неуплатчиком  долгов  --
купцом,  то  с  дальними  родственниками  жены,  захватившими  ее   долю   в
наследстве.
     Кривосудовы  и  хватайлы,  о  которых  Василий  Васильевич  Капнист   в
предисловии к своей  "Ябеде" писал, что они лица времен, уже не существующих
(как бы оправдываясь за то, что он  их вывел), встречались Никоше на улицах,
многие из них раскланивались с ним, как с сыном "нужного человечка".
     Полтава была городом игроков и торговцев, мастеров по обдуриванию казны
и  гениев бумажного дела, городом, где миллионные операции на винных откупах
(вспомним миллионщика Муразова во втором томе "Мертвых душ") соседствовали с
невинными  подношениями  в виде коробки  сигар,  нескольких  тюков турецкого
табаку или подстреленных в ближнем лесу зайцев.
     Зайцев и табак подносили даже  отцу Гоголя, когда хотели заручиться его
поддержкой у всесильного Дмитрия Прокофьевича.
     В суды и палаты нельзя было появиться без синицы, красули или беленькой
(пяти-, десяти- и двадцатипятирублевых бумажек) -- смотря по размерам  дела,
которое  надо  было  решить.  Давал  и  Василий  Афанасьевич,  давали и  его
знакомые, и мальчик  Гоголь видел, как дают. И видел, как берут эти подарки,
или одолжения, как называли их из скромности.
     Наезжали в Полтаву ревизоры из Петербурга, распекали, приводили в страх
взяточников,  но уезжали почему-то умиротворенные, какие-то растолстевшие  в
талии -- то ли откормившись па сытных полтавских хлебах, то ли набив карманы
ассигнациями.    Нельзя   было   купить   генерал-губернатора,   губернского
предводителя дворянства (им в те годы был В. В. Капнист),  недоступны в этом
отношении  были  еще несколько  человек,  но  остальные брали  -- и  брали с
охотою.   Полтавский  полицмейстер   на  глазах  Никоши  обходил   лавки   в
сопровождении солдата полицейской команды, и тот складывал в свой необъятный
мешок штуки полотна, головы сахара, завернутые в  промасленную бумагу балыки
и семгу, банки с помадою.
     Как ни мал  был  тогда Гоголь,  ему достаточно было  все  это  видеть и
слышать. Жена  сына М. С. Щепкина, познакомившаяся  с  Гоголем  в  конце его
жизни, писала:  "Совсем незаметно,  чтоб был великий человек,  только  глаза
быстрые, быстрые".  Эти глаза были  уже и у  одиннадцатилетнего сына Василия
Афанасьевича.
     Отец думал, что  посылает его  в город учиться паукам,  но единственною
наукой,   уроки  которой  получил  Гоголь  в   Полтаве,   была  наука  самой
действительности.
     Не только глаз, но и слух его -- его необыкновенное чутье на живую речь
-- развились в Полтаве.
     Столица Малороссийской губернии была город проезжий,  шумный. Через нее
шли  дороги в  Петербург,  в Харьков, на  Москву, на  богатую  Кременчугскую
ярмарку,  в  Киев,  в  Саратов,  Воронеж,  Кишинев,  в  Екатеринославскую  и
Херсонскую губернии,  обильные  свободными  землями.  Эти  земли  привлекали
авантюристов, дельцов, шулеров, ставящих на случай,  на  счастье,  способных
все  спустить и все получить в час, людей бывалых, тертых, много повидавших,
говорящих на всех наречиях империи -- от полуворовского, полумужицкого языка
беглых  крепостных до перемешанной с  французскими словами речи опустившихся
аристократов  или  профессиональных плутов. В гостиницах и постоялых дворах,
которых  было  много  в  городе,  они  иногда заживались  подолгу,  не  имея
возможности  выехать,  так  как  проигрывались  подчистую.  Здесь стояли  их
экипажи,  тут  жили их слуги, ночуя прямо в  бричках и каретах, тут дрались,
спорили, рассказывали  анекдоты и  разные необыкновенные истории,  обсуждали
мировые   события,  натягивая  их  на  свой,  губернский,  аршин.  Тут   без
ограничений разливалась стихия звучащего слова -- слова свободного, наглого,
не  вписывающегося  в  правила  стихосложения  и  правописания  и  столь  же
своенравного, как и людское  море. Речь светской жеманницы и пьяного кучера,
речь   провинившегося   офицера,   сосланного    в   глушь,    речь   купца,
приноравливающегося   к   характеру    покупателя,   и   мертвый   синтаксис
канцеляриста,  торчащий  посреди  языкового  разноцветья  улицы,  как  сухой
осокорь, -- все впечатывалось в память.
     Полтаву  нельзя  было  обойти  за  день. От  оврага  Панянка,  где,  по
рассказам,  покончила  с собой  из-за несчастной любви  панночка, до  старой
фортеции -- места обороны города от войск Карла XII -- было несколько верст.
Если в  торговых  рядах,  на  Круглой площади (где  стоял  дом губернатора и
размещались  административные  здания) кипела  жизнь, то  на  откосе  берега
Ворсклы, вблизи  которого  помещалось  поветовое училище, она -- особенно  в
жаркие  летние  часы  --  сморенно  никла:  тут  ходили  куры,  плавал   пух
одуванчиков, бабы выносили свои плахты и юбки и развешивали их на веревках.
     В  городе  не  было  библиотеки,  зато  был  театр.  Полтавчане  любили
повеселиться  -- на улицах  слышались звуки казацкой волынки, пение кобзаря.
По вечерам в предместьях  города  --  Кобищинах и Кривохатках  -- собирались
парубки и девчата, чтоб поспивать и поплясать. Да и густое щелканье соловьев
оглашало в майские ночи полтавские сады.
        "3"
     В  то  время  генерал-губернатором   Малороссии   был   князь   Николай
Григорьевич Репнин. Это  был образованный и честный начальник. Появившись на
Украине в 1818 году, он до этого успел  пожить  в Европе, участвовал в войне
против  Наполеона, был  взят  в  плен под  Аустерлицем,  а  после  окончания
кампании  1812--1814  годов  находился  в  звании   вице-короля  королевства
Саксонского.  Высокое   происхождение   (Репнин   был   внуком   петровского
фельдмаршала Н. В. Репнина)  и личный авторитет создали ему в Полтаве  славу
неподкупного  и   гуманного   человека,   какими  редко   бывали   правители
провинциальных губерний.
     При Репнине  ожил заглохший было совсем в Полтаве театр. Здание театра,
построенное предшественником князя, по преимуществу пустовало.  На  лето его
заселяли  бродячие труппы,  которые скитались  из  города  в  город.  Репнин
выписал из Харькова труппу  Штейна,  в которой выступал  тогда еще никому не
известный, но подававший большие надежды крепостной актер Михайло Щепкин.
     Позже,  когда  Гоголь  и   Щепкин  познакомились,  им   не  нужно  было
посредничества в дружбе: пропуском в  дом Щепкина для Гоголя стала  Полтава.
По рассказам, Гоголь вошел в столовую, где  сидела за обедом  семья Щепкина,
со  словами  украинской  песни  "Ходит  гарбуз  по  городу".  Приязнь  между
"земляками", как они называли  друг друга, осталась на всю жизнь,  и  именно
Щепкин закрыл крышкою гроб Гоголя, когда его выносили  из церкви Московского
университета на кладбище.
     То, что Щепкин и Гоголь (еще мальчик) жили в одно время в одном городе,
-- совпадение. Но не случайно,  что городом этим  оказалась Полтава. Сюда, в
эту  столицу Малороссии, тянулось все лучшее,  что  являлось тогда па землях
бывшей Левобережной  Украины. Да и сама  полтавская земля, славящаяся своими
изделиями  сада и огорода, как любил говорить Гоголь, производила  не только
их, но и таланты, коим суждено было обессмертить ее.
     На Полтавщине родились  Г. Сковорода, И. И. Хемницер,  M.  M. Херасков,
автор "Душеньки"  И.  Ф.  Богданович,  В. В. Капнист,  В. Т. Нарежный, Е. П.
Гребенка.   В  Полтавской  духовной  семинарии  учились  будущий  переводчик
"Илиады" Н.  И. Гнедич и создатель  "Наталки  Полтавки" И.  И. Котляревский.
Отсюда ушел в Петербург и стал  знаменитым портретистом бывший  миргородский
богомаз Лука Лукич Боровиковский.
     Котлярев