уйной чешской молодежи смеялась и выкрикивала совсем не
лестные пожелания и эпитеты по адресу папы, архиепископа и капитула31.
  Пешек легонько тронул Иеронима за полу камзола; тот нагнулся к нему.
  - Мистр Иероним, я согласен одеться девкой. Для такого дела пускай и
посмеются, - прошептал студент, весь пунцовый.
  - Ну и хорошо, сынок, значит решено! - сказал Иероним и выпрямился. -
Только запомните: все до одного должны выйти на Большую площадь и увлечь
за собой как можно больше народа. А затем мой совет: приходите не с
пустыми руками, но так, чтобы не было ничего видно. Надо быть готовым ко
всему и не дать в обиду наших, что будут идти с колесницей.
  - Знаем, вс„ знаем! - пронеслось по погребку.
  - Есть еще одно дело. Самые сильные проповедники-паписты будут выступать в
церкви монастыря святого Иакова, в Тынской, в соборе святого Витта и в
замке. Нужно туда послать дельных ребят, с хорошими мозгами и острыми
языками, чтобы они выступили против папских булл. Кто желает? Но
предупреждаю: дело небезопасное. Все богатые пражские немцы - наши враги и
будут заодно с попами и монахами.
  - Позвольте мне, пан мистр! - первым выступил Штепан.
  - Я пойду! - крикнул басом Мартин Кржиделко, проталкиваясь к столу, на
котором стоял Иероним. - Я им уж скажу такое, что народ со смеху
покатится, а папские комиссары от сраму удавятся.
  - Тогда и я пойду, а заодно и песенку им спою! - прозвенел звучный баритон
Яна Вшетечки из Слани, популярного ваганта.
  - И я! - пылко закричал Сташек, ероша свои длинные вьющиеся золотые кудри.
  - Хотя я и не чех, а поляк, задам им перцу!
  - И я, и я! И меня пошлите!.. - со всех сторон кричали, просили, требовали.
  Вновь в погребке возник невообразимый шум от выкриков, громких разговоров,
гулко отдававшихся под каменными сводами просторного погребка.
  - Будет! - крикнул зычно Иероним. - Потом условимся, кто куда пойдет.
  Снаружи раздался протяжный свист, повторившийся трижды.
  - Мистр Иероним, тревога!
  - Пойди узнай, что там, - приказал Иероним.
  - Городская стража идет обходом! - громко крикнул кто-то с лестницы.
  - По домам! - скомандовал Иероним. Спрыгнув со стола, надел плащ и уселся
вместе с Воксой за стол.
  - Хозяин! - позвал Вокса. - Жбан пива, да получше!
  Студенты группами стали расходиться.
  Иероним с Воксой остались в погребке. Ратибор со Штепаном сидели за
столом, как самые обыкновенные пражане, пожелавшие отдохнуть от дневного
июньского зноя в прохладном гостеприимном погребке и охладить
разгоряченное горло кружкой холодного, как лед, пенистого пива.
  Но ни Ратибор, ни Штепан, ни Вокса с Иеронимом Пражским и вообще никто из
бывшей на собрании молодежи не заметил, как один скромный студент,
внимательно прослушав все, что говорилось в погребке, выйдя на площадь,
быстрыми шагами направился к Суконной улице.
  Пройдя несколько шагов, он остановился у нарядного двухэтажного дома.
Студент подошел к калитке и осторожно постучал. Вместе со звяканьем
щеколды послышался хриплый лай цепного пса. Видимо, студента ожидали -
калитка тут же открылась.
  Рослый угрюмый немец-слуга провел студента через маленькую боковую дверь в
прихожую и, постучав, скрылся в ближайшей комнате. Через секунду он снова
появился и дал знак посетителю войти. Студент вошел, теребя в руках
засаленный берет. В небольшой комнате за столом сидел Шимон. Не вставая,
он предложил вошедшему свободную табуретку.
  - С чем пришел, Антох? - холодно спросил он по-немецки, хотя посетитель
был таким же чехом, как и сам Шимон.
  Антох наклонил к Шимону свое остроносенькое лицо и начал докладывать
быстрым, захлебывающимся шепотком обо всем, что он услышал и чему был
свидетелем в шмерговском погребке.
  Шимон слушал его с неподвижно-высокомерным лицом, не проронив ни одного
слова. Наконец все было сказано. Шимон после некоторого раздумья вынул из
сумочки у пояса кусок бумаги и свинцовый карандаш:
  - Повтори, кто должен идти по церквам.
  - В церковь монастыря святого Иакова - некий вагант, по имени Ян Вшетечка,
из Слани, в замковую церковь, что в Старом Месте, - сапожник, по имени
Станислав, из Кракова, а в Тынскую церковь - студент Штепан, из 3ельенки,
по прозвищу Скала.
  При имени Штепана в глазах Шимона промелькнула искорка, а его тонкие
красивые губы чуть шевельнулись в недоброй усмешке.
  - Очень хорошо, Антох! Думаю, что могу тебе обещать щедрую награду от его
высокопреподобия. Пока же ступай: наблюдай, слушай и аккуратно доноси все,
что увидишь и услышишь. Иди с миром!
  Антох изогнулся в поклоне и, сутулясь, выскользнул в дверь.
  Держа в руках бумагу, Шимон прошел через несколько комнат обширного дома
богатого купца Зуммера спокойной походкой человека, чувствующего себя в
этом доме, как в своем собственном. Недавняя помолвка его с пышной,
белокурой, но несколько массивной и туповатой дочерью купца Эрной давала
ему на это право.
  Подойдя к тяжелым, из мореного дуба дверям, Шимон осторожно постучал и,
дождавшись ответа, вошел в обширный зал с богатой мебелью и большими
картинами на отделанных полированным дубом стенах. В креслах вокруг стола
сидело несколько духовных и светских особ. Посередине восседал грузный,
широколицый, с багровыми щеками и толстым красным носом пожилой священник.
Лицо его гораздо больше подошло бы трактирщику или барышнику, нежели
духовному лицу, хотя он являл" собой высокую персону комиссара святейшего
престола, декана Нассау, преподобного Венцеля Тима. Рядом сидел второй
комиссар - прелат неопределенного возраста. Это был лиценциат прав Пац из
Болоньи. Далее были вс„ хорошо знакомые Шимону лица: инквизитор Маржек
Рвачка, Ян Протива, Михал де Кауза; тут же присутствовал ратман Иоганн
Ортлин, пуркмистр Петер Вагардоф и начальник городской стражи.
  Комиссар Тим пристально взглянул на Шимона:
  - Наш верный сын церкви Шимон, кажется, желает нам что-то сообщить?
  Шимон скромно опустил голову:
  - Если ваше высокопреподобие разрешат мне...
  - Валяй, валяй, сын мой, не задерживай! - небрежно бросил Тим.
  - Завтра проклятые еретики, по наущению сына дьявола Яна Гуса и его
помощников - богопротивного Иеронима и нечестивого Воксы из Вальдштейна,
решили при всем народе с сатанинскими обрядами и великим кощунством
предать огню на Большой площади буллы нашего святейшего отца. Кроме того,
множество злодеев из этой сатанинской шайки замышляют всячески мешать
проповедникам святых индульгенций. Причем самые зловредные их
подстрекатели направятся в храм святого Иакова, в Тынскую церковь и в
замок. Обращаю внимание вашего высокопреподобия на эту бумагу. В ней
записаны имена еретиков, из которых опаснейший - некий студент, по имени
Штепан Скала, ибо отец его был в свое время предан костру как закоренелый
еретик.
  Маржек Рвачка взял список и внимательно его просмотрел.
  Комиссар некоторое время в раздумье постукивал по столу массивным золотым
перстнем с огромным аметистом, затем кивнул Шимону:
  - Ступай пока, сын мой, святая церковь не забудет твоего рвения... Да,
чуть не забыл! - И Тим перешел на чисто деловой тон: - Ты просил
предоставить тебе в каком-либо приходе исключительное право торговли
свечами. Изволь: нашему ревностному сыну мы. дадим поставку свечей в
богатом приходе. Далеко не уходи, ты еще понадобишься.
  Когда дверь за Шимоном закрылась, Тим обвел всех взглядом:
  - Ну, что вы скажете? До чего осмелели! Поднять руку на папские буллы!
Если так пойдет дело и дальше, я вернусь в Рим с пустым карманом. Черт
побери! Господин пуркмистр, вы должны разделаться с ними - у вас есть
городская стража и тысячи здоровых, хорошо вооруженных немцев. Пообещайте
всем полную индульгенцию,
Пуркмистр вздохнул и вяло проговорил:
  - Сделаем все, что можно будет сделать. Но, взглянув искоса на комиссара,
про себя подумал:
  "Посадить бы тебя на наше место - любопытно, что бы ты сделал?"
- Что же касается замысла еретиков помешать нашим проповедникам... Именем
наисвятейшего отца, папы Иоанна XXIII, приказываю тебе, господин пуркмистр
Старого Места, указанных в этом списке еретиков захватить на месте
преступления и на основании приказа короля немедленно обезглавить их тут
же на Большой площади. - И, сделав минутную паузу, с едкой иронией
добавил: - Достойно удивления, что до сих пор среди вас не нашелся еще
добрый католик, который избавил бы святой престол от двух главных
еретиков, двух воистину воплощенных дьяволов - Яна из Гусинца и Иеронима
из Праги. А как было бы хорошо увидеть их на костре!.. - мечтательно
проговорил Тим и тут же строго и сурово заключил: - Я сказал.
  - Аминь! - ответили хором остальные,

  2. МУЧЕНИКИ
Текла вышла на улицу и облегченно вздохнула:
  - Ух! Как зайдешь к куме, так, кажется, век от нее не выберешься!
  Божена слушала и, улыбаясь, смотрела на Теклу. К посещению кумы Текла
готовилась уже несколько недель, и каждый раз что-нибудь нарушало ее
планы. Наконец в день св. Яна Текла, захватив с собой Божену, выбралась
провести часок-другой с кумой Людмилой, своей ровесницей, одинокой вдовой
и неизменной советчицей в вопросах житейской мудрости.
  "Боже мой, до чего умная баба кума! - размышляла про себя Текла, идя вдоль
извилистой Железной улицы, опираясь на руку Божены. - Глядишь: задала мне
два - три самых как будто простых вопроса - и словно мне глаза открыла.
Ведь верно кума-то подметила: надо побольше о Божене думать - ей уже,
как-никак, семнадцатый годок..."
Текла искоса окинула внимательным оком Божену, В самом деле, в Божене
трудно было узнать ту невзрачную девочку, какой она попала в дом Дубов
полтора года назад. Сейчас рядом с Теклой шагала рослая, на полголовы выше
Теклы, видная девушка, синеглазая, с довольно крупными, но правильными
чертами лица, с задумчивым и порой печальным выражением глаз. Текла
окружила "племянницу" всяческими заботами.
  "Надо будет посоветоваться со стариком и исподволь подыскать ей доброго
нареченного. Кума-то правильно сказала: нехорошо Шимон делает, что около
Божены увивается; сам ведь объявил, что он с немкой помолвлен, а поди ж ты
- то песни с Боженой распевает, то, глядишь, ей платок шелковый дарит...
Негоже так поступать и девчонке голову крутить, если сам уже сговорен.
Ратибор - то другое дело. Золотое сердце у Ратибора! А какой он стал
разумный и положительный, как побывал на чужбине! И куда пропали его
необузданность и дикий нрав... Вот бы для Ратибора Божена была подходящая,
да, видно, не по сердцу он девушке - к Шимону она приветливее и веселее с
ним... А жаль, не стоит Шимон ее. Скажу Войтеху, пускай отвадит Шимона...
Да, умная все ж таки баба кума...
  А как она сразу раскусила, чего это Якубек к нам зачастил! И где были мои
глаза? Вот недогадливая! Людмила сразу же, с двух слов, вс„ угадала. И
верно ведь:
  Якубек последнее время чуть ли не каждый божий день забегает то по тому,
то по другому делу, а мне и невдомек... Раньше никак не мог забыть свою
Елишку и не позволял даже намекать, что он может опять жениться, а нынче
уж сам стал камешки закидывать: одинокий я, да дом без хозяйки, что печка
без дров, и всякое такое. И с Боженкой такой ласковый да тороватый, все
печеньями да булочками с изюмом угощает... камзол себе новый сшил и волосы
каким-то пахучим маслом намазывает... Ишь ты, Якубек-то! Человек он
неплохой, можно сказать прямо - хороший человек. Но все ж стар он для моей
девочки, уж сорок, наверно, ему стукнуло.. Надо Милану намекнуть, пусть он
ему как-нибудь объяснит - с ним он, кажется, в дружбе..."
  - Тетенька, глядите! Что за чудное шествие!
  Голос Божены вывел Теклу из раздумья. Текла вздрогнула и, подняв глаза,
поглядела, куда показывала ей Божена.
  Зрелище и вправду было необычным: на Большую площадь при непрерывных
звуках труб и не умолкающем ни на секунду грохоте барабанов двигалась ярко
освещенная солнцем странная процессия. Впереди ехал всадник в полных
доспехах, с закрытым забралом шлема и с маршальским жезлом в руках. Позади
выступали герольды с трубами и глашатаи, за которыми, окруженная огромной
толпой студентов и мастеровых, медленно ехала большая колесница, вся
украшенная разноцветными тряпками и колокольчиками, которую везла пара
смешных пегих лошадей. Лошадей вели выкрашенные в черную краску парни,
очевидно изображавшие собой эфиопов. На колеснице стояла какая-то странная
женщина, самым ужасным образом нарумяненная и набеленная, с подведенными
глазами и ярко накрашенными губами. Длинные, как огонь рыжие волосы
спускались до пояса. На женщине было желтое с красными разводами платье и
высокая шапка, напоминающая конусообразный колпак астрологов. На шее у нее
висели два огромных пергаментных свитка с болтающимися печатями. Сбоку и
сзади телеги шла тысячная толпа, тянувшаяся от Нового Места.
  Неподалеку от Теклы и Божены один из глашатаев громким голосом
провозгласил:
  - Люди города Праги! Смотрите и слушайте! Слушайте и смотрите! Вот на этой
позорной телеге нечестивая женщина везет еретические буллы слуги
антихриста, благословляющие братоубийственную войну и кощунственные и
фальшивые отпущения грехов за деньги! Мы везем эти буллы на Большую
площадь для позорного сожжения! Не дадим себя обманывать! Люди города
Праги! Смотрите и поучайтесь!
  И процессия под оглушительный рев, смех, свист и ругательства по адресу
папы и Венцеля Тима, под пронзительные раскаты труб и глухой рокот
барабанов двинулась дальше.
  - Тетя, а впереди - Ратибор, на коне! Я по коню узнала - это его Соколек.
И перья на шлеме я тоже узнала.
  Текла вгляделась во всадника с маршальским жезлом в руках и вынуждена была
согласиться с Боженой: и конь и доспехи были Ратибора.
  Пока Текла рассматривала Ратибора, Божена снова воскликнула с веселым
смехом:
  - Тетя, а второй глашатай, вот тот, что справа от лошади, - это ж Штепан!
Ну право, Штепан!
  Действительно, один из парней, одетый глашатаем, в коротеньком голубом
плаще, в берете с длинным павлиньим пером, был не кто иной, как родной
племянник Теклы.
  - Вот шутники! Что это они придумали? Это же над самим папой насмешка! Как
бы худо им не было... - озабоченно проговорила Текла. - Однако идем,
Боженка. Боюсь, не попасть бы нам с тобой в какую переделку. Видишь,
сколько немцев собирается...
  И верно: со стороны ратуши была видна довольно большая толпа немцев, молча
и угрожающе приближавшаяся к процессии. Далее показался отряд конной
городской стражи, но многолюдное шествие чешской молодежи, вооруженной
мечами и толстыми дубинками, видимо уменьшило их храбрость и
воинственность. Процессия свернула на Большую площадь.
  Когда Текла с Боженой наконец смогли свободно продолжать свой путь,
процессия с Ратибором, Штепаном, Гавликом, Мартином и Вшетечкой во главе
достигла Большой площади. Здесь под позорным столбом уже был готов костер.
Ратибор дал знак, и Сташек, одетый палачом, поджег костер. При
оглушительном реве, смехе, свисте и проклятиях толпы, под трубные звуки и
барабанный бой обе папские буллы были торжественно брошены в огонь.
  Этим костром Ян Гус сжег все, что еще до сих пор связывало его с
римско-католической церковью. Война была объявлена папскому престолу и
всей его духовной иерархии.
  Штепан с Мартыном Кржиделко и Сташком медленно шли домой. Молодые люди
хотя и устали, но были возбуждены и веселы.
  - О сегодняшнем дне будут много говорить! Правда, Мартин? - Штепан показал
на ожесточенно кричавшего монаха посреди группы угрюмых немецких купцов.
  - Еще бы! Я отдал бы десять лет жизни, только бы услыхать, как выругается
наисвятейший отец, когда узнает, что чехи спалили его буллы... Да что с
тобой, Штепан? - испуганно воскликнул Мартин.
  Штепан вдруг вскрикнул и, словно споткнувшись, упал. В ноге, пониже
колена, засела стрела; через коричневый чулок медленно выступала кровь и
маленькой струйкой стекала по ноге.
  - Дьявол! Откуда это?
  - Надо выдернуть ее! Тащи скорее! - засуетился Сташек и принялся
вытаскивать из раны стрелу.
  Стрела не подавалась, и Штепан, побледнев от боли, только стонал, крепко
стиснув зубы.
  - Брось! - крикнул Мартин. - Надо ее сломать, чтобы не мешала, и нести
Штепана домой. Давай его сюда!
  Наскоро сломав древко стрелы, Мартин схватил Штепана в охапку и потащил по
улице. Вслед им полетели камни и донеслась немецкая брань. Юноши, ни на
что не обращая внимания, тащили стонущего Штепана домой - к Вифлеемской
часовне. Там университетские врачи сделали ему перевязку, предварительно
поручив хирургу извлечь обломок стрелы. У раненого началось воспаление, и
ему предстояло лежать в постели.
  Наступил день Семи братьев-мученикоз - 10 июля 1412 года. Утром пришли
проведать Штепана Ян Гус и Мартин Кржиделко. Штепан с обидой в голосе
жаловался Гусу:
  - И, как назло, пан мистр, я сегодня должен был идти в Тынскую церковь
выступать против папского проповедника-настоятеля: он сам лично будет
призывать, чтобы покупали индульгенции. Так мне обидно, пан Ян! Чтоб
пропал тот осел, что меня ранил!
  - Понимаю, дружок, понимаю. Вместо тебя туда пойдет твой приятель Мартин.
У этого жака язык как острое шило, голос же как иерихонская труба, а
начитан он не хуже бакалавра.
  Мартин, польщенный похвалой Гуса, только прогудел, как бочка:
  - Уж как-нибудь я им докажу!
  - Но не досадуй, Штепан: придет время и для тебя. Наша борьба только
начинается, впереди еще много жестоких и трудных битв. Выздоравливай, друг
мой, и не печалься о своей немочи.
  Ян Гус и Кржиделко ушли, а Штепан остался один. В это воскресенье Венцель
Тим, пражский капитул и магистрат Старого Места готовили жестокий удар по
народному движению против папских индульгенций.

  С самого раннего утра церкви св. Иакова, Тынская, замковая и собор св.
Витта были заполнены вооруженными богачами-немцами, монахами и другими
верными папскому престолу молодчиками. Там же наготове стояла и городская
стража.
  Как только после воскресной обедни заговорили папские проповедники, в
каждой из этих церквей выступили и обличители обманщиков: ядовитый Ян
Вшетечка, громоподобный Мартин Кржиделко и пылкий, красноречивый Сташек.
Но едва юноши начали говорить перед народом, как они тут же были окружены,
схвачены и избиты.
  Окровавленные, в изорванной одежде, они были объявлены арестованными
согласно королевскому приказу и отведены в староместскую радницу.
  В этот же вечер к Яну Гусу прибежал избитый Пешек в растерзанном виде и,
задыхаясь от волнения, рассказал об аресте трех юношей. Он сам был в
соборе св. Витта с другими студентами, но им удалось избежать ареста, и
они отделались только жестокой потасовкой.
  Ян Гус приказал:
  - Собери утром всех наших у Вифлеемской часовни.
  На следующее утро, в назначенный час, студенты, магистры, бакалавры во
главе с Яном Гусом и Иеронимом двинулись к староместской раднице. По
дороге к ним присоединились пражские ремесленники.
  Когда из окон радницы коншели увидели огромную толпу, заполнившую площадь,
они растерялись.
  - Усилить охрану радницы, вызвать сюда всю городскую стражу и палача! -
приказал пуркмистр.
  Спокойный, уверенный голос пуркмистра вселил в перепуганных коншелей
некоторую надежду на благополучный исход.
  Вошедший привратник доложил:
  - Магистр Ян Гус и с ним несколько Других магистров требуют, чтобы их
впустили для переговоров в радницу.
  - Впустить! - невозмутимо отозвался пуркмистр. - А вы, господа, -
обратился он к коншелям, - будьте с этими бунтовщиками-еретиками отменно
вежливы и обещайте им вс„, что они ни потребуют. Понимаете? - прикрикнул
пуркмистр на притихших и недоумевающих коншелей.
  Раздались твердые, быстрые шаги, и в зал вошли Ян Гус, Иероним и несколько
магистров. Пуркмистр вышел навстречу и склонился перед вошедшими в
почтительнейшем поклоне.
  - Бесконечно рад вас видеть, уважаемый магистр! - С елейной улыбкой
проговорил он.
  - Уважаемый пан пуркмистр, мы пришли требовать немедленного освобождения
трех юношей, захваченных, когда они справедливо возражали против
извращения-учения Христа.
  Пуркмистр всплеснул руками:
  - Может быть