ашей матери - святой
католической церкви, грамоту составим и вы все на кресте и евангелии
присягу принесете в том, что сами вы все и потомки ваши переходите по
доброй воле под власть святой обители и телом и душой на вечные времена.
Будете работать на святую обитель три дня в неделю летом и два зимой,
оброк и прочее потом установим. Соглашайтесь, дураки, пока не поздно, и
благодарите господа бога и святую обитель за милосердие к вам!"
Староста наш - ни слова, шапку схватил и в деревню бегом...
  Брат мой, как услыхал новость, сказал:
  "Мошенники они проклятые все - и аббат и барон! Ни шиша мы им не дадим! И
уйти не уйдем".
  А старый Амос советует:
  "Надобно надежных людей в Брно с нашей грамотой послать в земский суд,
чтобы дело наше на свет божий вывести",
Посудили на вече, порядили и послали в земский суд старосту и еще двух
стариков. Пришли наши ходоки в земский суд. А чертов барон уже там
побывал. Пока наши там стояли да по сторонам зевали, не зная, к кому
подойти, к ним самим выходит какой-то пан, важный такой и с золотой цепью
на шее.
  "Вы из Листовы пришли?" - любезно так спрашивает.
  "Да, да, из Листовы. А откуда пан знает?"
"Я, - говорит, - все знаю, и то, что вас барон обижает, все уже слыхал".
  Наши, конечно, рады-радехоньки.
  "А милостивый пан не рихтарж23 будет?" - спрашивают.
  "Я есть главный рихтарж и ваше дело сам поведу. Грамота ваша с вами?"
"С нами, с нами! Вот, пожалуйста!" - и вручили пану нашу грамоту.
  Рихтарж оглядел ее, прочитал от буквы до буквы, свернул и говорит:
  "Дело ваше, добрые люди, перед богом и законом правое. Грамоту пока я
оставлю у себя, а вы приходите ко мне сюда через неделю в четверг, все
будет решено. Ступайте с богом!"
Наши домой поспешают и радуются: есть еще правда в Моравии! Пришли в
деревню и вс„ рассказали. А Матей сказал:
  "Все ж таки не напрасно ли вы ему грамоту оставили? Не вышло бы чего..."
Мужики же наши только посмеялись над подозрительностью Матея.
  Точно в назначенный день наши ходоки явились в земский суд. Спрашивают
главного рихтаржа. Их провели в большую комнату. Видят, сидит там совсем
другой пан.
  "Что вы хотите? Я есть главный рихтарж".
  Наши смутились и рассказывают ему, как и что случилось.
  "Давайте вашу грамоту!" - грозно говорит пан.
  Наши спрашивают:
  "А где же тот пан рихтарж, что с нами говорил?"
А над ними смеются: это вовсе не рихтарж был; пан рихтарж - вот этот пан,
а мы, мол, не знаем, кто с вами, олухами, говорил. Где, говорят, ваша
грамота?
  "Пан рихтарж взял".
  "Ну так ищите того пана и пришлите грамоту, а пока голову не морочьте, и
пускай вас черт уносит".
  Ну, и в шею вытолкали наших ходоков. Вернулись они сами не свои. Вот тебе
и правда в Моравии!
  И дождались мы черного дня. Как сейчас помню, случилось это в самый день
Сердца Иисусова. Карел жал в поле пшеницу, а мы с Матеем складывали снопы.
Ох, и пшеница же была! Словно золотые зерна!
  Да. Убираем мы, складываем снопы, вдруг прибегает Вышек - пастушонок
деревенский. Бежит и кричит:
  "Паны аббат с бароном и с ними конных толпа в деревню поехали! Грозятся!.."
Бросили мы работу, побежали на деревенскую площадь. Видим, верно: приехали
верхами аббат наш да барон, а с ними человек двадцать конных кнехтов24, и
все вооружены. Аббат с бароном слезли с коней и на холмик взошли, что
посреди площади у нас возвышается, Велели звонить в колокол, чтобы народ
весь собрался. Ну что ж... Онеш, что в часовне прислуживал, сейчас полез
на звонницу и стал трезвонить. Народ стал сбегаться. Барон как крикнет:
  "Собирайтесь - и чтобы к завтрему никого тут не было! Я вас научу, как на
вашего барона жаловаться!"
Зашумели все, зароптали. Как это так - бросить вс„ и уходить? А куда
уходить? Кругом все земли заняты. Только к аббату.
  Гляжу, Матей вышел вперед, встал и крикнул, да так зычно:
  "Нет, не будет этого! Бог даст, не будет!.. Люди! Никуда не уходите, не
слушайте немецких жебраков-кровопийц! И чтобы мы шли в рабы к этим
толстопузым капюшонникам, к этим дармоедам? Нет, люди, не буде г этого!
Пускай у себя в Баварии такие порядки заводят. Мы - мораваны!"
Нрав у Матея был твердый, как кремень был мужик. Народ зашумел, загудел,
барону да аббату кулаки кажут. Тут барон покраснел от злости и стал
ругаться, как последний бродяга:
  "Связать этого бездельника да на этом дереве и повесить! Живо!"
Несколько кнехтов бросились к брату. Он же выхватил кол из тына да на них:
  "А ну, подходи!"
Барон тут что-то по-немецки приказал; глядим - кнехты копья наклонили,
повытаскивали мечи и начали народ оттеснять в угол площади. И оттеснили.
Матей остался один с колом в руках. Гляжу, его окружили человек пять
кнехтов баронских с дубинами в руках, один же сзади подобрался да как
хватит брата по голове дубиной - брат тут же на землю, словно мешок, и
свалился. Я кинулся на выручку. Только добежал, как меня какой-то
здоровенный баварец тоже с размаху по голове дубиной треснул - сразу в
глазах темно стало, и я без памяти на месте остался. Сколько лежал, не
знаю.
  Только очнулся я - чувствую, кто-то воду мне на голову льет. Открываю
глаза - стоит Божена, вся в слезах, трясется и из кувшина поливает мне
голову. А в голове стоит звон, словно на звоннице на пасху, и такая боль в
голове, что не могу шею повернуть.
  На площади тихо. Барон с аббатом стоят на пригорке, ухмыляются и на что-то
друг другу показывают. Я глянул и обомлел. На дубе, что возле нашей
часовни, на большом суку висит Матей; весь он вниз вытянулся и только
покачивается туда-сюда, туда-сюда. У его ног лежит Власта, вся трясется и
причитает, да так жалобно... Народ в углу площади, окруженный конными,
тоже как завороженный глядит на мертвого Матея и молчит.
  Только я поднялся - голова кружится, шатаюсь, как пьяный. Гляжу, из-за
угла вышел Карел - видать, только что с поля приехал. Вышел и остановился:
на труп отца глядит. Стал он лицом белый-белый, белее, чем его рубаха.
Выпрямился, кулаки сжаты, и не отрывает глаз от Матея. А глаза горят,
такой стал странный, чисто безумный... до ста лет буду жить и тогда не
забуду его лица. Потом манит рукой Божену, манит и все глаз с Матея не
спускает, а лицо такое страшное у Карла... Божена к нему подбежала. Он ей
что-то сказал - она опрометью по улице к нам в халупу. А я стоять не могу,
снова сел на землю, перед глазами все качается, ну будто пьяный.

  Потом вижу: бежит Божена назад, по земле волочит лук Матея и колчан со
стрелами. Притащила и Карлу отдала. Я дыхание не успел перевести, как
Карел уже лук натянул... А надобно вам сказать - не многие в деревне могли
этот лук натянуть, недаром Матей первый в округе охотник был.
  Прошла еще какая-нибудь секунда, а уж Карел с натянутым луком припал на
одно колено за углом халупы. Вдруг барон поднял обе руки высоко вверх,
словно что-то хотел поймать в воздухе, голову запрокинул, будто крикнуть
собирается, а пальцами вс„ хватает, хватает... Гляжу, а в горле барона до
самых перьев торчит стрела. Половил, половил руками барон и свалился...
Аббат только рот раскрыл - видно, слуг позвать думал, но вдруг как
заревет, словно бык на бойне, и обеими руками схватился за левый бок, а
глянь - уж и там стрела. Громко ревел аббат, потом хрипеть начал и улегся
рядом с бароном.
  Все стояли, как столбы, рты раскрыли и не знают, что делать. Карла же как
не бывало: словно дух исчез.
  Прошла минута, другая. Потом все как завопят да как кинутся кто куда. Цепь
кнехтов прорвали и рассыпались по всей деревне. Поднялось такое, что и
рассказать нельзя: лошади ржут, солдаты ругаются и мечутся во все стороны,
мужики бегут, женщины голосят, собаки лают, а дети ревмя ревут.
  Забрали кнехты своих покойников и убрались восвояси. В деревне поутихло.
Собрался я с силами, поднялся и подошел к телу Матея. Снял его и вместе с
Властой с помощью соседей похоронил. Народ же посоветовал нам той же
ночью, не теряя часа, уйти из деревни. За барона да за аббата всей семье
нашей тяжких мук и злой смерти не миновать бы, кабы мы в деревне
задержались. Вот мы собрались втроем и пошли. Добро свое и скотину
препоручили крестному Божены, старому Болеславу, что в аббатстве лесничим
был. Живет он в самом лесу, и монастырь ему доверяет, потому как он их лес
стережет.
  И идем мы от одной деревни до другой, как цыгане, мужики кормят нас и
приют дают. Да вот уж с неделю захворала Власта: из сил выбилась, не ест,
не пьет, вся почернела, и что ни день - все хуже и хуже. Останавливаться
же надолго, пан Ян сам понимает, нам невозможно. А теперь, видно, новая
беда пришла. Бедная, бедная Боженка - сирота бездомная...
  Впереди показались острые шпили башенок, освещенных багряными лучами
заходящего солнца. Обоз подходил к Хотебору.
  Ян Краса был подавлен рассказом. Некоторое время они двигались вперед, не
проронив ни слова. Наконец Краса нагнулся к Милану и ободряюще сказал:
  - Ничего, друг мой, вы поедете со мной в Прагу. В Хотеборе мы пробудем
столько времени, сколько потребуется для Власты. А потом двинемся в Прагу:
там у меня есть верные друзья, они помогут и о Боженке позаботятся. Для
тебя я имею на примете хорошую работу и доброго хозяина. Ты тесто месить
можешь?
  - Тесто? Да еще как! Не только что месить тесто - хлеб какой хочешь
выпеку, не хуже что твой пекарь.
  - Вот и хорошо! Коли так, значит с тобой дело считай слажено: пойдешь к
одному пекарю помощником. Есть такой в Новом Месте Якубек - пекарь,
добрейший человек. - И, прежде чем Милан успел его поблагодарить, Ян Краса
продолжал: - Боженку же, наверно, с радостью возьмут старинные мои друзья
- Войтех и Текла Дубы. Он славный оружейник, живет в своем доме на Новом
Месте, не бедно. Есть у них два сына и ни одной дочери. Вот они, я думаю,
возьмут к себе Боженку и вырастят ее, словно родную дочь. За нее можешь
быть спокоен. Я этих людей знаю, как самого себя.
  - Спасибо вам за все, добрый пан Ян! Вместо ответа Ян Краса, нагнувшись к
Милану, проговорил тихо и значительно:
  - Ты вот смотришь на меня и удивляешься, что это за купец, который берется
помочь без надежды иметь с этого корысть. Небось благодаришь, а сам
думаешь: как бы не слукавил старик... Так ведь? Ну, ну, не смущайся... -
И, видя сконфуженное лицо Милана, закончил серьезно и твердо: - Ты слыхал
когда-нибудь о Яне Гусе, нашем пражском проповеднике?
  - Да, что-то говорили у нас. Это не тот поп, что идет против римской
церкви и стоит за простой народ?
  - Он самый. Значит, и до Ганы докатились слова его учения!.. Так вот, Ян
Гус, наш учитель и наставник, учит нас помогать каждому обиженному
сильными мира сего. Мы же - я и мои друзья - его верные последователи. А я
хоть и купец, но не мошенник - ведь, говорят, и среди ворон белые
случаются... Вы же хорошо сделали, что убрались из Моравии. Я был на Гане
через месяц после вашего ухода, довелось мне там услышать, что все-таки
твоих земляков с земли согнали и заставили перейти под власть монастыря. В
Листове поселились баварцы и начали разрабатывать серебро. Да однажды
налетела ватага каких-то молодцов, деревню спалили, нового
старосту-баварца вздернули на том самом дубе, на каком повесили твоего
брата. Говорят, что в эту ватагу ушло много молодых хлапов, и называют они
себя "ганакские волки". Они уже многих немцев убили. Есть такой слух, что
главарем у них совсем еще молодой хлап. Уж не Карел ли твой?
  - Кто знает... - неопределенно прошептал Милан.


                        2. НА ПОМОЩЬ ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ

  - Кржижаки25 идут, кржижаки, идут! - пронесся вопль ужаса и гнева.
  Пронесся по землям литовским и польским, докатился и до русских земель.
  Кржижаки - страшное слово. Кржижаки - это люди, у которых тело и душа
закованы в железную броню. Кржижаки - это те, кто с оружием в руках шли с
запада на славянские земли, с нашитыми крестами на одежде, но с ненавистью
и жадностью в сердце. Кржижаки - это те, кто, захватывая славянские земли,
ставили своей задачей уничтожить или онемечить местное население.
  Вместе с рыцарями шли толпы священников и монахов. Мрачно звонили колокола
церквей, багряно пылали костры на площадях, и торжественное пение и звон
колоколов не могли заглушить нечеловеческих воплей, доносившихся из
смрадного дыма костров.
  Как высоко занесенный меч, нависла страшная угроза над Литвой и Польшей.
Меченосцы уже захватили Жмудь и Добр у Литвы и Добржин у Польши. Литовцам
и полякам угрожала судьба пруссов.
  ...Ратибор покинул Прагу вместе с паном Яном. Сборы были недолги. Войтех
не пожалел денег, чтобы снарядить сына на битву. Текле было сказано:
  - Отправляю Ратибора в Польшу вместе с паном Яном из Троцнова. Приготовь
сыну одежду и съестного на дорогу. Через три дня он выезжает.
  На другой день Войтех вручил Ратибору только что выкованную им лично
тяжелую железную палицу с острыми шипами на конце:
  - Передай, сынок, эту игрушку пану Яну вместе с моим почтением и добрыми
пожеланиями.
  Когда Ратибор преподнес пятнадцатифунтовую палицу своему начальнику, тот
повертел ею вокруг головы и лукаво подмигнул Ратибору:
  - Спасибо Войтеху! Знает мастер, что старому вояке нужно... Добрая
погремушка для кржижацких голов! Однако, парень, завтра чуть свет - быть
готовым в дорогу у шмерговского шинка, что на Большой площади Старого
Места. Там сбор, оттуда тронемся.
  Вечером семья Дубов собралась за прощальным ужином. За столом сидели
Войтех, Текла, Ратибор, Штепан, Якубек, оба подмастерья, Ганка и ученики.
Глядя на скорбное лицо Теклы, всем становилось грустно. Беседа не
клеилась. Войтех недовольно крякнул и приказал Ганке принести самого
старого вина, что имелось в запасе. Войтех поднял свою тяжелую серебряную
кружку:
  - Ну, Ратибор, видать, не быть тебе, как твой отец, оружейником. Другая
тебе выпала дорога. Будь же честным воином, бойся фальши и
недобросовестности в своем деле, как твой отец избегал в своем. Не посрами
седин Войтеха...
  Долго еще семья оружейника просидела за столом. Каждый поднимал кружку с
напутственным пожеланием Ратибору. И только глубокой ночью старое вино
успокоило всех глубоким сном, кроме Теклы. Мать не могла заснуть. Но с
первыми петухами Войтех разбудил всех. При сером свете наступающего дня
Текла перекрестила в последний раз Ратибора и, вытирая набегающие слезы в
покрасневших от бессонной ночи глазах, крепко прижала к своей груди, быть
может, навек покидавшего ее сына. Ратибор с ноющим сердцем оторвался от
матери и крепко обнял каждого. Потом бодро подошел к рослому вороному коню
и вскочил в седло. Войтех крикнул вслед ему последние пожелания и снял
шапку. Все последовали его примеру. И Ратибор, помахав рукой, отъехал,
ведя на поводу лошадь с тяжелым вьюком.
  Когда первые золотые лучи восходящего над Прагой солнца заиграли на острых
шпилях вышеградских башен и колоколен, Ратибор подъезжал к шмерговскому
шинку на Большой площади Старого Места. Там маленький отряд уже был в
сборе.
  Пан Ян, одетый в кожаный колет26 и легкую каску, сидел на добром
светло-сером коне. Увидев Ратибора, он подъехал к нему и, усмехаясь,
спросил:
  - Ратибор, куда ты собрался?
  - На войну, пан Ян, - несколько растерянно ответил Ратибор.
  - А ты что, в этом платье и берете воевать собрался?
  - Вы же знаете, пан Ян, отец снарядил меня не хуже любого рыцаря.
  - Так вот, сынок, если ты никогда не надевал воинских доспехов, в первой
же битве ты в них задохнешься Приказываю тебе как твой начальник: сейчас
же надень полный воинский доспех и не снимай его, пока я не скажу.
Исполняй!
  Такого тона Ратибор от пана Яна из Троцнова еще не слыхал. Обычно он
говорил с ним как старший друг, а сейчас перед Ратибором был суровый
начальник. Ратибор послушно сошел с коня и, зайдя в шинок, принялся
облачаться в свои доспехи. Этому Войтех его выучил. Сначала Ратибор
прикрепил себе на грудь, локти и колени небольшие войлочные подушечки
поверх кожаной рубашки и штанов. Затем он натянул кольчужные штаны и
рубашку с капюшоном. Поверх кольчуги он надел стальные поножи,
наколенники, набедренники, кирасу, закрывавшую грудь, спину и бедра,
наплечники и налокотники. На ременный пояс повесил тяжелый широкий меч и
справа - длинный кинжал. На голову сверх кольчужного капюшона он надел
стальной шлем - салад Накинув поверх доспехов холщовый плащ, Ратибор вышел
и, с трудом усевшись на коня, взял в руки тяжелое, длинное копье и
подъехал шагом к пану Яну. Тот неодобрительно оглядел Ратибора и строго
проговорил:
  - Пока ты не будешь в полных доспехах вскакивать на коня без стремян, я не
буду считать тебя воином моего отряда. В вашем мастерстве есть ученики,
подмастерья и мастера. В нашем деле сейчас ты ученик, и я с моими ребятами
будем из тебя делать подмастерья. Не обижайся и будь послушен, иначе
прогоню.
  - Слушаю! - ответил Ратибор.
  - На коня! - резким и сильным, как труба, голосом скомандовал Ян.
  Послышался звон стремян и оружия, скрипение седел, топот коней, и воины
один за одним, с Яном из Троцнова во главе, тронулись из Праги на восток,
в землю польскую, на помощь своим братьям.
  Несколько дней прошли для Ратибора как невыносимо жестокая пытка. Дни
стояли жаркие, и несчастный юноша с непривычки чувствовал себя в доспехах
ужасно: жара, тяжесть, давящая на все тело, мучительная связанность
движений, невыносимый зуд в натертых местах и полная беспомощность
чем-либо облегчить свои страдания. А то еще под доспехи заберется
какая-нибудь муха или букашка. Тогда Ратибор от невыносимой щекотки чуть
не сходил с ума. А суровый начальник то и дело приказывал спешиваться и
вновь садиться, и притом без стремян.
  Бедный Ратибор, мокрый от пота и совершенно измученный, с нетерпением
ожидал вечернего привала, чтобы отдохнуть от дневных мук. Но не тут-то
было: безжалостный начальник не разрешал снимать доспехов и на ночь.
Новоиспеченный воин должен был всю ночь маяться в новой пытке: ни
повернуться, ни почесаться, ни улечься поудобнее - проклятые железные
доспехи держали Ратибора, как в тисках. Так прошло несколько томительных
дней. Но затем тело его стало постепенно привыкать и к тяжести и к
неподвижности его боевого наряда. А еще спустя неделю Ратибор уже почти не
замечал доспехов и даже научился свободно вскакивать на коня, не касаясь
стремени.
  - Ну вот, сынок, теперь снимай доспехи, пойди выкупайся в речке и перемени
одежду, а доспехи вычисти, смажь маслом и запакуй во вьюк. Можешь дальше
ехать без них. В бою скажешь мне спасибо за науку.
  За это время Ратибор успел познакомиться со своими ближайшими спутниками.
Часть из них были старые товарищи пана Яна.
  Это были разорившиеся мелкие шляхтичи, обязанные своей бедностью
бесцеремонному произволу крупных панов. Немалую роль в их плачевном
положении сыграли и жадная римско-католическая церковь и монастыри. В
конце концов полунищим шляхтичам осталось добывать себе хлеб насущный
мечом и копьем, нанимаясь к каждому, кто нуждался в хороших вояках. Но,
хотя богатый тевтонский орден платил гораздо дороже своим наемникам, чем
король Владислав и великий князь Витовт, кржижаки не смогли завербовать в
Чехии больше трехсот человек, да и те были не чехи.
  Шляхтичи, обиженные немецкими феодалами, с энтузиазмом пошли на службу к
польскому королю.
  В Моравии к ним присоединился большой отряд конных и пеших воинов,
собранных паном Яном Енчиковцем - сыном старого друга короля Владислава
Ягайло. Чешский отряд вел пан Сокол из Ламберка.
  Среди моравских лучников была группа ганаков, во главе которых, стоял
совсем молодой человек, по прозвищу Волк, сверстник Ратибора. Это был
рослый юноша, черноволосый, с мрачными черными глазами, молчаливый и
суровый на вид. Ратибору бросилось в глаза то уважение и авторитет,
которыми юноша пользовался у своих товарищей, даже гораздо более старших.
  Знакомство у Ратибора с Волком началось с шуточного единоборства. Оба
юнака стиснули друг друга в мощных объятиях, таскали, тискали, крутили из
стороны в сторону, старались поднять от земли и бросить - все напрасно.
Так и разошлись - устал