ечто вовсе непонятное и страшное.
  Едва польская конница прошла каких-нибудь двести - триста метров, как
перед ней поднялась стремительно несущаяся немецкая кавалерия и страшным
ударом врезалась в польские ряды.
  Ратибор оцепенел от ужаса. Он увидел, как смятые ряды поляков рассыпались
беспорядочно по полю, а множество всадников стремглав мчатся назад,
преследуемые плотной стальной массой воинов с черными крестами на белых
плащах.
  Беспокойство Ратибора имело все основания: прорвав фронт литовцев, девять
хоругвей маршала Фридриха фон Вальроде смяли их вторую и третью линии и
преследовали дальше, угрожая обнаженному левому флангу польской армии и ее
тылу.
  В этот страшный момент смоленские дружины удержали яростные атаки шести
рыцарских хоругвей и, стойко отражая врага, сомкнулись с обнаженным левым
крылом польского войска. В этом неравном бою одна смоленская дружина до
последнего человека легла на месте, но другие пробились через
превосходящие их числом силы врага к польским хоругвям центра.
  Ратибор чувствовал себя скверно. Под ложечкой сосало, он непрерывно нервно
зевал.
  "Неужели боюсь? - с презрением к себе подумал юноша. - А что, если пан Ян
или Волк заметят? И, наверно, уж заметили! Фу, какой я паршивый трус!" - в
сердцах выругал себя Ратибор.
  Отвлеченный этими мыслями, он не заметил, что бой каждую секунду
приближался все ближе и ближе к их линии. Волк увидел Ратибора и лишь
успел кивнуть ему головой. Вдруг Ратибор заметил, что пан Ян, стоявший в
нескольких шагах от него, наклонил копье и, полуобернувшись, махнул рукой.
Далее Ратибор увидел, как, высоко подбрасывая ноги, бешено поскакал вперед
конь его начальника. Его Соколек сам рванулся вперед и смело взял в
карьер. Ратибор был как во сне. И, только когда он увидел в нескольких
шагах от себя высокого вороного коня и воина на нем с черным крестом на
щите, он понял, что попал в бой.
  Он заставил себя направить копье прямо в бок рыцаря на вороном коне, но
острие копья скользнуло по латам, и Ратибор, потеряв равновесие, чуть не
вылетел из седла. Это его отрезвило, и он стал понимать, где он и что
должен делать. Прямо перед ним Волк, сломав о щит кржижака свое копье,
напал на противника с боевым топором. Рыцарь ловко отбивал удары мечом и
щитом и метким ударом сбил у Волка шлем. Жизнь Волка висела на волоске.
Ратибор бессознательно крепко прижал шпоры к бокам Соколька и налетел с
копьем на рыцаря. Удар был настолько неожиданный и сильный, что кржижак
вылетел из седла и тяжело грохнулся на землю.
  Отряд пана Яна попал в самую гущу боя. Поляки и чехи плотной стеной
нажимали на первую линию немцев. Но рыцари, тесно сомкнувшись, твердо
держали фронт, отбивая атаки поляков. От оглушающего стука, криков, ржания
коней в ушах Ратибора шумело, и он лишь следил глазами за своим
начальником, бросившим копье и нападавшим на рыцарей с палицей.
  Но вот какой-то польский воин исполинского роста и на таком же
слоноподобном коне вырвался вперед и с криком "Краков - Вильнюс!" налетел
на линию рыцарей, нанося удары длинным двуручным мечом. На глазах Ратибора
свалился один рыцарь, потом сейчас же второй, пораженные сокрушительными
ударами огромного меча. Фронт был прорван. В получившуюся брешь между
всадниками, не успевшими сомкнуться, ворвались польские и чешские воины, и
вс„ перемешалось: поляки, чехи и немцы утратили боевой порядок и
превратились в огромную дерущуюся толпу.
  Ратибор старался держаться рядом с Волком, без шлема бросившимся на врагов
с топором. Вс„ новые и новые волны сражающихся прибывали и к полякам и к
рыцарям. Вдруг позади Ратибора донеслось нестройное пение "Christ ist
erstanden30" - это хоругви маршала Фридриха фон Вальроде вернулись и
атаковали с фланга вторую линию польского войска. Но скоро пение
оборвалось, ему на смену поднялся неистовый рев, и шум битвы покрыл все
иные звуки. Ратибор вместе с толпой окружавших его поляков и чехов
непрерывно с боем двигался вперед.
  Где-то сбоку сквозь адский стук и звон донесся зычный голос:
  - А ну, ребята! Поддай, поддай! Валяй его, басурмана! Еще, еще...
  "Русские!" - сразу сообразил Ратибор.
  Внезапно он оказался на краю битвы - видимо, продвигаясь вперед, вышел за
пределы центра сражения. Пот заливал ему глаза; руки и ноги были как не
свои. С трудом Ратибор снял шлем и, нагнувшись, вытер гривой Соколька себе
лицо. Конь блестел от пота, точно его кто выкупал, и тяжело дышал,
раздувая бока.
  Ратибор осмотрелся. Перед ним шагах в ста творилось что-то неописуемое: на
протяжении около километра сгрудились несколько десятков тысяч конных
воинов в чудовищной схватке. Разобрать, где поляки и где кржижаки, было
невозможно. В этой кишащей массе людей и лошадей тускло блестели доспехи,
клинки мечей, топоров и острия копий.
  К Ратибору шагом подъехал Волк и еще несколько всадников - чехов и
поляков, и среди них - пан Ян с окровавленным лицом. Увидев раненого
начальника, Ратибор спрыгнул с коня и подбежал к нему:
  - Пан Ян ранен?
  - Не то чтобы очень, но все ж попало. Боюсь, что с левым глазом нехорошо.
  Ратибор достал из седельной сумки сверток с чистыми полотняными бинтами и
подал его начальнику. С помощью Ратибора, Волка и других воинов удалось
сделать перевязку.
  - Глядите туда! - тревожно закричал пан Ян, показывая на запад.
  Оттуда, с развевающимися стягами и белыми плащами, наклонив копья вперед,
скакала большая колонна кржижаков Впереди мчался всадник на вороном коне,
с обнаженной головой. Ратибор успел заметить его пышную бороду. Рядом
скакал знаменосец с развевающимся по ветру белым знаменем с черным орлом.
  - Сам гохмейстер с последними резервами. Едем, друзья, наступает решающий
момент!
  Все вскочили на коней и снова ринулись в бой. Было заметно, что кржижаки
начинают сдавать. Польская армия уже почти окружила их. Последние хоругви
рыцарей, приведенные самим гохмейстером, неслись прямо на центр польских
сил.
  Внезапно гохмейстер, привстав в стременах, обернулся к сопровождавшим
помощникам, что-то закричал и повернул коня налево. За ним, замедлив
движение, двинулись и все его хоругви, выходя на правый фланг польской
армии.
  Тогда Зиндрам двинул в бой третью линию польского войска. Свежая польская
конница одним ударом смяла рыцарские хоругви и, разломав их строй, разбила
стройную колонну на отдельные группы, которые оказались окруженными со
всех сторон поляками.
  Пан Ян вместе с Ратибором и другими присоединившимися к нему отдыхавшими
воинами ринулся в самую гущу боя. Его палица ежеминутно вздымалась и
опускалась со стуком на шлемы рыцарей, расплющивая их, словно они были
сделаны из жести. Гохмейстер и его свита были уже окружены польскими
витязями.
  - Литва возвращается! - закричал в самое ухо Ратибору Волк.
  Ратибор оглянулся. Со всех сторон мчались всадники, и между ними, точно
волки в погоне за добычей, бежали огромными прыжками пешие литовцы.
  - О боже, все пропало! - крикнул в отчаянии гохмейстер отбивающемуся рядом
с ним великому казначею Томасу фон Мерцгейму.
  Десятки тысяч проворных бородатых и длинноволосых литовцев в звериных
шкурах, с рогатинами и топорами в руках кинулись на рыцарей; вспарывали
ножами лошадям животы и добивали падающих на землю рыцарей. Несколько
литовцев добрались до самого гохмейстера. Сверкнуло острие рогатины и
вонзилось в горло рыцаря. Гохмейстер свалился с коня и тут же был
прикончен. Кржижаков окружили и добивали. Общего фронтального боя уже не
было. Отдельные конные, а чаще спешенные группы рыцарей, стоя спиной друг
к другу, отчаянно отбивались, стараясь подороже продать свою жизнь.
  К пяти часам дня великая битва при Грюнвальде и Танненберге была окончена.
Остатки кржижаков бежали с поля боя, и польская кавалерия вместе с пехотой
еще долго преследовали их, захватили лагерь, обоз и всю артиллерию.
  Ратибор медленно ехал по грюнвальдскому полю. Рядом, с перевязанным
кровавой тряпкой лбом, - Волк. Солнце уже склонялось к западу. Последние
лучи заходящего солнца бросали багряный оттенок на поле, так бушевавшее
еще недавно и такое молчаливое теперь.
  Страшная картина поразила Ратибора. Опьянение боя прошло, и он увидел ясно
и трезво, что такое война. Трупы были навалены высокими кучами, в самых
диких и неестественных позах. Сломанные копья, мечи, шлемы, щиты покрывали
все поле вперемешку с трупами павших коней...
  Долго не мог оторвать глаз Ратибор от этого ужасного поля, и только голос
Волка снова привел его в себя и заставил очнуться. Волк стоял рядом,
протянув ему руку:
  - Спасибо тебе, Ратибор. Кабы ты не подоспел - пропал бы я без шлема.
  - Я рад, что мне так повезло, а благодарить меня не за что.
  Они не торопясь поехали на протяжные звуки труб, созывающие воинов с поля
битвы по своим хоругвям.
  Вечером к их костру подошел возбужденный и веселый пан Ян. Голова его была
аккуратно перевязана.
  - Ну что, пан Ян?
  - Все отлично! От кржижаков одно мокрое место осталось. Одних убитых
двадцать тысяч. Среди павших в бою - великий магистр Ульрих фон Юнгинген,
великий комтур, великий маршал, великий казначей, гардеробмейстер. Попали
к нам в плен князь Казимир Штетинский, Конрад Олесницкий, фон Гередорф и
два комтура... Ну, ребята, вы сегодня славно поработали! Это говорит вам
Ян из Троцнова. Не опозорили Чехию!

  Только в мае 1412 года пан Ян вместе со своими людьми смог вернуться на
родину.
  Не доезжая Брно, на перекрестке дорог Волк подъехал к пану Яну и Ратибору.
  - Пан Ян, - сумрачно сказал Волк, соскакивая с лошади и с непокрытой
головой подходя к начальнику, - здесь мы с вами простимся.
  Ян Жижка из Троцнова остановил коня:
  - Что так, Волк? С нами, значит, не поедешь?
  - Нет. Мне и моим ребятам не следует показываться в Брно. Уже в Польше
некоторые моравские паны косились на нас, а тут...
  - Ладно, можешь не продолжать. Мне давно все понятно. Сам был когда-то
таким, как ты и твои молодцы.
  Волк почтительно поклонился ему до земли:
  - Пан Ян, вы были для меня не только добрым начальником, но и отцом.
Будьте счастливы и здоровы! Если же Волк и его хлапы когда-нибудь вам
понадобятся - пошлите верного человека в Коетин. На окраине живет меховщик
Болеслав - раньше был он лесником. Пусть посланец передаст ему от вас
какой-нибудь знак и скажет какое-нибудь особенное слово. Он приведет
посланца ко мне.
  - Добро... - в раздумье отозвался рыцарь. - Мой знак будет печать с моим
гербом - раком. А передадут тебе такие слова: "Рак Яна Жижки назад не
пятится". Понятно?
  - Запомню. И пусть пан Ян тоже знает: по первому его зову Волк со своими
ребятами явится хоть на край света.
  Ян Жижка, не отвечая ни слова, спрыгнул с коня и крепко обнял Волка:
  - Будь здоров, Волк! Кто знает, может быть, когда-нибудь и явится к тебе
мой посланец.
  - Будь здоров, побратим! - раздался голос Ратибора, и Волк был заключен в
мощные объятия.
  Проводив глазами удалявшегося Волка и его людей, Ратибор крикнул ему вслед:
  - До новой встречи, Волк! - и вновь вскочил на коня.
  Наконец Жижка с Ратибором оказались у своей "матички Праги". Вот она,
красавица, стоглавая Прага! Спустились с Витковой горы, въехали в Новое
Место.
  Ратибор и Ян Жижка остановились, и рыцарь сказал:
  - Ну, мне теперь в Вышеград, а тебе домой! Крепкое рукопожатие, и через
полчаса Ратибор под громкий лай Рудого уже нетерпеливо стучался у двери
родного дома,


                                 Глава IV
                           1. ПРАЖСКАЯ МОЛОДЕЖЬ

  Шмерговский шинок был одним из самых любимых мест сборищ пражских горожан.
В это утро погребок был еще пуст. Только в самом дальнем углу двое
посетителей, негромко беседуя, потягивали из тяжелых кружек
светло-янтарное пиво.
  Один из сидящих, видимо мастеровой, с настойчивостью упрашивал своего
приятеля, щеголявшего в новой студенческой тоге:
  - Будь мне другом, Штепанек! Ты, я знаю, все время при мистре Яне Гусе и
его друге мистре Иерониме Пражском - и должен все эти дела хорошо
понимать. Растолкуй-ка мне, что за диковинка у нас в Праге происходит?
Продают какие-то индульгенции, кричат о папских буллах...
  Штепан выслушал приятеля и стал растолковывать. ему как мог.
  - Не знаю, Сташек, слыхал ты или нет, что папа Иоанн XXIII, наместник
Христа и проповедник христианской любви к ближнему, воюет с неаполитанским
королем Владиславом, который не желает бывшего пирата признавать
наместником бога на земле. Ну вот, святейший отец, чтобы спасти душу
"заблудшей овцы" - короля Владислава, обнародовал две папские буллы: в
первой объявляет крестовый поход против Владислава, а во второй обещает
полное отпущение грехов всякому, кто чем-либо будет содействовать этому
крестовому походу, то есть, попросту говоря, предлагает покупать отпущение
грехов оптом и в розницу и притом по сходной цене.
  Вот к нам и прибыл от святого отца комиссар, нассауский декан Венцель Тим
- толстобрюхий немец, рожа красная, и весь как пивная бочка. А с ним
другой комиссар - Пац из Болоньи. Это уж настоящая змея - длинный, тонкий,
головка маленькая, круглая, глаза как угольки, и весь он гибкий, словно
без костей, а на лице улыбка ну точь-в-точь как у дьявола, что в образе
змея нашу прародительницу Еву яблоко украсть соблазнял. Явились оба
продавца божественной благодати в Жебрак к королю и предъявили ему и
архиепископу Альбику, буллы. Пообещали: королю - императорский титул,
Альбику - благосклонность святейшего отца, а народу - дешевую святость.
Король и Альбик, понятно, не хотят нажить себе врага в лице папы. Король и
дал приказ: все должны выполнять папские буллы и покупать индульгенции, а
кто станет мешать, тому смертная казнь.
  С тех пор и пошла у них потеха. Этот Тим разделил всю Чехию на области и
сдал их в аренду всяким прохвостам, а те стали навязывать народу отпущение
грехов за деньги. Вот и пошло: барабаны бьют, трубы трубят, продавцы во
все горло, как на базаре, покупателей зазывают, обещают райское блаженство
и притом дешево.
  Сташек неодобрительно покрутил головой:
  - Бедный чешский народ! Доколе проклятые попы будут его обирать?
  Штепан отпил из кружки, вытер ладонью рот, а ладонь о тогу и продолжал:
  - Каждый честный чех обязан дать отпор этим мошенникам и вымогателям
последних денег у бедняков. Наш мистр Ян Гус смело обличает их проделки.
Но в университете его не все поддерживают. Богословы испугались и признали
буллы... Однако, смотри, наши уже сходятся.
  Погребок стал наполняться молодежью. Поодиночке и парами, а то и целыми
группами входили студенты, подмастерья, ученики мастеров, поденщики,
приказчики, писцы... Скоро погребок оказался битком набитым шумящей,
хохочущей молодежью, с ее обычными шутками и зубоскальством. Все расселись
за столами, но, видимо, кого-то ожидали. К Штепану подсели Ратибор, Ян
Вшетечка, Мартин Кржиделко, рыжий Гавлик.
  Шум внезапно стих, головы всех сидящих повернулись к входу. По ступенькам
медленно спускались два человека.
  - Мистр Иероним и пан Вокса... - пронесся сдержанный шепот между столами.
  Иероним Пражский на этот раз был не в своей обычной одежде магистра. Он
сменил длинную черную шелковую мантию и фиолетовый берет на короткий
темно-голубой камзол, легкий плащ и бархатную шапочку, плотно облегавшую
голову; у бедра свешивался меч испанской работы, а у пояса на серебряной
цепочке покачивался изящный небольшой кинжал.

  Собравшиеся студенты и ремесленники поспешно очистили им место за столом.
Иероним и Вокса, приподняв над головой шляпы, дружески приветствовали
собравшихся.
  - У дверей не забыли поставить стражу? - прозвучал приятный, так хорошо
знакомый пражанам голос мистра Иеронима.
  - У дверей стоят наши жаки Иосип да Костка. Чужих нет. Хозяин ублаготворен.
  - А что, пан Ян Жижка еще не пришел? - обратился Иероним к Ратибору.
  - Как назло, его король вызвал в Жебрак на охоту.
  - Жаль... Но все равно, давайте поговорим! - сбрасывая с себя плащ, сказал
Иероним и упругим, легким движением вскочил на скамью, а оттуда на стол.
  Трудно было узнать в этом стройном шляхтиче магистра четырех
университетов. Иероним поднял руку, призывая присутствующих к вниманию.
Постепенно шум в погребке улегся и уступил место глубокой тишине.
  - Дорогие земляки, пражане! Завтра папские лгуны повсюду будут призывать
народ Праги покупать индульгенции - эти фальшивые бумажки с отпущением
грехов на сто тысяч лет вперед за помощь папе в драке с его врагом.
Всесветный лжец задумал обманом содрать с чехов деньги, как он их выжал из
других народов. Мы, все друзья и единомышленники нашего мистра Яна Гуса,
будем бороться против папского комиссара Венцеля Тима всеми способами,
хотя и знаем, что эта борьба небезопасна. Папа готовит и Яну Гусу и мне,
пять раз уже проклятому разными попами, не только отлучение, но и костер.
Нас это не пугает! Итак, завтра мы должны показать этим немецким попам -
торговцам святостью, что чехи не олухи и не трусливые овцы, позволяющие
себя стричь всякому бродяге. Мы устроим такой праздник, что вся Прага
будет целый месяц хохотать... Придумал я, хлапы, такую шутку: надобно
выбрать одного паренька помоложе и лицом посмазливее - нарядим его в
женское платье... (По шинку пронесся заглушенный смех, нахмуренные лица
слушателей стали расплываться в лукавых усмешках, а в глазах загорелся
огонек самого непритворного любопытства.) Нарумяним, набелим ему щеки,
подведем глаза, нацепим фальшивые локоны подлиннее, потом поставим его на
колесницу, набросаем туда побольше цветов и ярких тряпок, а на шею ему
повесим эти самые две папские буллы...
  - И провезем его мимо дворца пана архиепископа в Старое Место, на Большую
площадь! - добавил чей-то густой бас.
  - Да повесим побольше на него колокольчиков, чтобы погромче звенели! -
подхватил Сташек, сидевший как раз возле стоявшего на столе Иеронима.
  - А вокруг пойдут глашатаи и герольды с трубами! - со смехом выкрикнул
какой-то молодой курносый подмастерье.
  В погребке наступило оживление, со всех сторон посыпались возгласы
одобрения и восторженные восклицания:
  - Славно! Клянусь святым Вацлавом, славно!..
  - Этак ладно будет! Уважим папу!
  - Обязательно сделаем!
  - Возьмем на это Пешка! Он лицом вылитая девчонка... Пешек! Пешек! Не
прячься! Давай его сюда!
  В глубине шинка началась какая-то возня, и несколько студентов, схватив за
руки, выволокли на середину небольшого русоволосого и голубоглазого
студента, действительно больше похожего на девушку, чем на ученого жака.
Несмотря на отчаянное сопротивление, его с громкими шутками приволокли к
Иерониму.
  - Вот он, мистр Иероним! Глядите, чем не подойдет? Кругом стоял
невообразимый хохот и шум. Пешек, красный и сердитый, стоял перед
Иеронимом, силясь вырваться из нескольких пар державших его дюжих рук.
  Иероним, добродушно улыбаясь, посмотрел на смущенного Пешка и одобрительно
кивнул головой. Затем снова обернулся к собравшимся и повелительно поднял
руку.
  Толпа мгновенно стихла. И уже без улыбки он серьезно спросил Пешка:
  - Как, сынок, поможешь нам? Или боишься?
  - Ничего я не боюсь, пан мистр, но не хочу... в бабьем платье по Праге
ехать... - чуть не плача, пробормотал Пешек.
  - Если ты отказываешься, никто тебя неволить не станет. Но я бы на твоем
месте не обижался и не отказывался. Сам знаешь, для чего мы это делаем...
Ты подумай еще, а мы пока продолжим... Тише вы!..
  Когда в погребке вновь воцарилась тишина, Иероним продолжал:
  - Вместе с колесницей мы выедем на Большую староместскую площадь, а оттуда
- на Карлову площадь и там эти буллы торжественно предадим огню как
еретические.
  - Верно, верно! Пусть папа лопнет от злости! Думает, нашел дураков в Чехии!
  - Пан Вокса! Значит, можно надеяться относительно колесницы? - обратился
Иероним к своему спутнику.
  - Клянусь честью, завтра у вас будет разукрашенная колесница с запряженной
в нее парой пегих лошадей, с колокольчиками и бубенцами, с
кучером-эфиопом, полное женское одеяние, фанфары, и барабаны, и все, что
потребуется.
  Долго еще толпа б