утникам, долго с ними шептался, затем  один  из
них бегом бросился назад в город. Через час два почтенного вида  горожанина,
блаженно ухмыляясь, уселись у городской стены напротив хлебника. Один из них
вытащил небольшую фляжку и озабоченно спросил спутника:
   - А закусить нечего?
   - Купим хлебец-вот и закуска.
   Торговец с любопытством наблюдал  за  ними,  лицо  его  оживилось.  Купив
небольшой хлебец, горожане стали поочередно  прикладываться  к  горлышку,  с
шумом крякали, нюхали хлебную корочку  и  затем  заедали  мякишем.  Один  из
собутыльников подмигнул торговцу:
   - Желаешь, дружище?  Сейчас  с  этим  туго:  как  еретики  заняли  город,
честному христианину негде выпить чарку-другую.
   Торговец не удержался от соблазна: сделав длиннейший глоток из фляжки, он
расплылся  в  улыбке  и  потянулся  к  ней  еще  раз.  Но  тут  его  ожидало
разочарование: фляга была пуста.
   - Вс„? - огорчился старший из горожан. -  Я  только  разохотился,  а  ты,
дружок, все и вылакал!
   - Пустое, Блажек! Тут есть одно местечко, там за три пенязя можно  славно
выпить сливовицы.
   - Пойдем и ты, дружок, с нами уж заодно. Случай в наше время редкий.
   Толстяк колебался, но,  видно,  страсть  к  пьянству  преодолела.  Спустя
какой-нибудь час все трое сидели в маленькой конуре, а на столе  перед  ними
стояли два кувшина: из одного горожане потчевали торговца, а из  другого  не
менее  усердно  наливали  себе,  опрокидывали  разом,  кряхтели  и  поспешно
закусывали капустой.  Лицо  торговца  цветом  уже  напоминало  бурак,  глаза
подернулись влагой, а толстые, отвислые губы пытались что-то выговорить.
   - Как тебя звать-то, приятель? - заикаясь, спросил молодой горожанин.
   - В миру Францем звали...
   - Как это - в миру? - полюбопытствовал Блажек.- Ты что же, может, из этих
гонимых ныне еретиками? - понизив голос, спросил он.
   Торговец сокрушенно закивал головой и плачущим голосом захныкал:
   - Друзья мои, друзья мои, вы, я вижу, тоже из страха скрываете лицо  свое
от проклятых богом еретиков! Откроюсь вам: был  я  братом  достохвального  и
святого ордена доминиканцев, много труда положил на борьбу с ересью, но вот,
как видите, приходится забыть, что был я  брат  Горгоний,  и  называть  себя
мирским именем- Франц.
   Гавлик и его друг только покачали головой.
   - ...Я не могу вам раскрыть... но они все равно погибнут! - закончил брат
Горгоний, с величайшим трудом выговаривая  слова,  и  его  голова  бессильно
упала на грудь.
   - Налей ему еще разок!-шепнул Блажек приятелю.
   Тот проворно налил монаху до краев кружку.
   - Теперь за святого Яна Крестителя! -  громко  сказал  Блажек,  придвигая
кружку покачивавшемуся на скамье монаху.
   Тот механически взял кружку, долго, бессмысленно глядел на нее; лицо  его
стало бледным, рот был раскрыт. На секунду сознание, видимо, вернулось в его
опьяненную голову.
   - Бра-тья,-еле вымолвил он,-я изне-мо-га-ю... и, наве-ерно,  ус-ну...  за
час до за-хо-да раз-бу-ди-те... умоляю...
   Дрожащей рукой  он  медленно  поднял  кружку  ко  рту  и,  закрыв  глаза,
проглотил свою последнюю  порцию  сливовицы.  Кружка  со  стуком  выпала  из
бессильно раскрывшихся пальцев, а голова тяжело опустилась вниз.
   - ...и все... они по-гиб-нут,-едва  слышно  пробормотал  засыпающий  брат
Горгоний и свалился боком на скамью.
   Через минуту в каморке раздавался свистящий храп.
   Блажек повернулся к товарищу:
   - Кажется, готов. Зови Штепана. Тот выскользнул из комнаты и через минуту
возвратился со Штепаном.
   - Обыщите эту свинью поскорее!  -  шепнул  Штепан.  -  Пока  он  дрыхнет,
осмотрите все хлебцы.
   Все лежавшие в корзине хлебцы были тщательно проколоты длинной спицей,  и
наконец, к великой радости Штепана, в одном из них,  с  нацарапанным  сверху
крестом, спица наткнулась на  какой-то  предмет.  Хлеб  был  разрезан-внутри
лежала плотно свернутая  бумага.  Штепан  развернул  ее  и  быстро  пробежал
глазами. Тотчас спрятав ее в карман, он сказал Блажеку:
   - Оставайтесь здесь. Если проснется - поите еще. Ждите  моего  прихода.-И
выбежал из дома.
   Яна Жижку Штепан застал  с  Прокопом  Большим,  прозванным  так  за  свой
высокий рост. Штепан, не говоря ни слова, протянул найденную бумагу воеводе.
Тот начал читать и поманил  пальцем  Прокопа.  Оба  уткнулись  в  записку  и
несколько минут молчали. Ян Жижка отложил бумагу и сказал Прокопу:
   - Видно, и среди нас завелась змея. Штепан, поп где?
   - Спит пьяный! Взять его?
   - Нет. Сделай так: напиши точно таким почерком, на такой же бумаге другое
письмо. Здесь, как ты видишь, сказано:  "Католики  в  городе  многочисленны,
вооружены и ждут только слова,  чтобы  броситься  на  еретиков,  которых  не
больше чем две тысячи". Ты же напиши: "Католиков в городе оказалось  гораздо
меньше, чем вы предполагали, и они так напуганы,  что  едва  ли  выступят  с
оружием в руках, тем более что за последнюю неделю к еретикам ночами подошло
большое подкрепление с Бехиньского и Прахенского краев - не менее  чем  семь
тысяч человек,-так что всех их наберется около десяти тысяч". Остальное  все
перепиши точно.
   Сделай такую же записку, и пусть наш хороший пекарь снова  ее  запечет  в
такой же хлеб. Когда поп передаст записку, возьмешь его. Спеши!
   Штепан бегом отправился выполнять приказание, и через  два  часа  хлеб  с
нацарапанным крестом, как две капли воды похожий на  прежний,  лежал  уже  в
корзине в общей куче хлебов.
   С огромным усилием брат  Горгоний  был  разбужен  при  помощи  нескольких
ушатов снеговой воды и куска льда,  положенного  ему  за  шиворот.  Протерев
глаза, он хмуро зевнул и подозрительно огляделся по сторонам.
   - Ну и  крепок  же  ты  спать,  дружище!  -  беззаботно  заметил  Блажек,
протягивая ему полкружки сливовицы.- На, опохмелись и иди - велел ведь через
два часа разбудить.
   Монах опустошил кружку, сморщился, закусил хлебом и вытер рот:
   - Спасибо, друзья, за угощение! Однако надо идти торговать.
   Монах надел шапку, взял корзину и заковылял к воротам,  на  свое  обычное
место.
   Перед закатом, когда корзина наполовину  опустела,  к  нему  подъехал  на
пегом коне человек в одежде зажиточного крестьянина и крикнул с седла:
   - Эй, старичок! Почем хлебцы? - Геллер штука! Свежий, прямо из печки!
   - Дай штуку! - бросив медную монету,  сказал  всадник,  принял  от  брата
Горгония хлеб с нацарапанным крестом и, небрежно кивнув ему головой,  быстро
отъехал прочь.
   Штепан, глядя вслед удаляющемуся всаднику, не в силах был  удержаться  от
веселого смеха. Ему вторили  Гавлик  и  Франтишек.  Брат  Горгоний  не  стал
дожидаться, пока раскупят всю корзинку, и,  надев  ее  на  руку,  отправился
домой.
   - За ним! - скомандовал Штепан. Спустя полчаса брат Горгоний сидел уже  в
крепостной башне, закованный в цепи.
   - Енек, ни одной души не выпускать из города! Строго гляди!-потребовал Ян
Жижка от Рогача, услышав, что монах уже под стражей.
   Допрашивал монаха воевода Пльзеня - Брженек Швиговский вместе с  Прокопом
Большим и Штепаном.
   Горгоний сначала попробовал прикинуться простачком что  ничего,  дескать,
знать не знает и ведать не ведает.
   Но, после того как Брженек Швиговский напомнил об ожидаемой его участи  в
случае  дальнейшего  запирательства,  Горгоний  растерянно  заморгал  своими
белесыми глазками, которые в эту минуту выражали лишь один  животный  страх,
круглое лицо его побледнело и приняло скорбно-жалобное выражение.
   - Ах, пан Брженек, пан Брженек! Всевышний  видит  и  знает,  что  я  лишь
жертва в руках сильных и злых людей, заставивших  меня  выполнять  их  волю.
Пусть покарает меня рука всемогущего, если я враг чаши!
   -  Довольно,  монах!  -  сурово  осадил  его  Брженек,   не   спуская   с
перепуганного  монаха  пристального  взгляда.-Перед  тобой  выбор:  или   ты
расскажешь все,  что  знаешь  о  заговоре  наших  врагов,  и  назовешь,  кто
пересылал пану Ченку через тебя письма, или  сегодня  же  я  пришлю  к  тебе
духовника для последней исповеди. Выбирай.
   Горгоний сгорбился и вовсе поник. С минуту он  сидел,  уронив  голову  на
грудь, но затем, исподлобья взглянув  на  строгие,  не  предвещающие  ничего
хорошего лица Брженка, Прокопа и Штепана, умоляюще забормотал:
   - Я готов служить чаше, как верный пес, весь остаток жизни, если  мне  ее
оставят.
   Брженек, поднимаясь с места, повторил:
   - Мое слово: раскроешь все,  что  знаешь,-будешь  жить;  нет-получишь  по
заслугам. Брат Прокоп тебя выслушает, - и, гулко ступая по  каменному  полу,
вышел из башни.
   Прокоп Большой прищурил глаза и усмехнулся:
   - Итак, отче Горгоний, поговорим начистоту? Штепан, бери,  брат,  бумагу,
перо и записывай все, что нам расскажет наш приятель.
   Горгоний говорил почти до утра. Когда зимнее утро  осветило  серые  стены
тюремной камеры, Прокоп и Штепан вышли из башни  с  объемистой  рукописью  в
руках-признанием Горгония-и направились прямо к Яну Жижке.
   Размеренно шагая из угла  в  угол,  слушал  Ян  Жижка  монотонное  чтение
Штепана о заговоре в Пльзене. Горгоний назвал множество видных людей  города
и немало скрывавшихся священников. Были замешаны даже некоторые коншели.
   - Но кто пересылал письма к Ченку? - не глядя на Прокопа,  хмуро  спросил
Ян Жижка.
   - Монах клянется, что он получал их уже в готовом хлебце от  неизвестного
ему горожанина и передавал  неизвестному  всаднику,  который  отвозил  их  к
барону Ульриху фон Зикингену для передачи пану Ченку.
   - Ульрих фон Зикинген? Да разве его не повесили в Книне?  -  удивился  Ян
Жижка.
   - Его обменяли на плененного католиками кнеза Антоха.
   Ян Жижка только недовольно нахмурился:
   - Доложи все брату Брженку, и пусть он сегодня  же  всех,  кто  указан  в
списке, посадит в башню. Нам надо немедля собраться и все обсудить.  Штепан,
ты тоже будешь мне нужен.
   После бессонной ночи Штепан почти весь день спал, но, когда над  Пльзенем
сгустились сумерки, он был уже в доме воеводы.
   Совещание еще не кончилось. Через  закрытые  тяжелые  двери  слышны  были
громкие голоса - между вождями шел горячий спор. Перекрывая  другие  голоса,
раздался раздраженный бас Яна Жижки:
   - Вацлав, один только дурак не поймет, что Пльзень не может  стать  нашим
оплотом! Скорее он станет нашей общей могилой.
   В ответ зазвенел высокий голос Вацлава Коранды:
   - Изобьем всех антихристовых слуг и превратим Пльзень в божью крепость!
   Но вот шум и возгласы стали постепенно стихать, слышен был только  резкий
голос Яна Жижки. Затем все смолкло, послышался грохот  отодвигаемых  скамей,
шарканье ног, и дверь широко распахнулась. При мигающем  свете  свечей  мимо
Штепана проходили обветренные бородатые люди в простом воинском платье или в
потертых и заплатанных рясах кнезов. Вот низенький, щупленький Прокоп Малый,
или Прокупек, и рядом с  ним,  на  две  головы  выше  его,  красавец  Прокоп
Большой; серьезный, как бы с застывшим лицом, всегда невозмутимый Микулаш из
Пельгржимова;   нервный,   порывистый   Вацлав   Коранда,   с   напряженным,
сосредоточенным выражением сухого, аскетического лица; широкоплечий шумный и
грубоватый  Хвал  из  Маховиц;  белокурый  бородатый   Брженек   Швиговский;
сдержанный и спокойный, с проседью в темных волосах, усах и курчавой  бороде
Збынек из Бухова и, наконец, сам  Ян  Жижка,  еще  не  остывший  от  споров,
уверенно шагавший рядом со своим любимцем - Яном Рогачем, который с  улыбкой
на открытом, прямодушном лице глядел на словно вылитую из железа фигуру  Яна
Жижки.
   Все разошлись, кроме Жижки, Брженка Швиговского и Яна Рогача. Когда дверь
закрылась, Ян Жижка, снимая на ходу нагар со свечей, вернулся  в  комнату  и
позвал Штепана:
   - Сынок, изготовь на  утро  объявление  к  жителям  Пльзеня  о  том,  что
такие-то и такие-то заговорщики схвачены и брошены в темницу. В случае  если
вспыхнет в городе малейшее волнение или если кто-нибудь попытается бежать из
города  к  Сигизмунду  или   в   ландфрид-все   заговорщики   будут   тотчас
обезглавлены...
   Напишешь-покажи брату Брженку. А ты, брат,-повернулся  он  к  Брженку,  -
пошли глашатаев объявить на всех  рынках  и  площадях.  -  Ян  Жижка  устало
опустился на скамью. - Ты тоже садись, - обратился он к Штепану, - мне  надо
еще сказать тебе самое главное.
   Когда Штепан сел, воевода с горечью произнес:
   - Нам нужен оплот... Но где мы его найдем? Прагу сделать им  не  удалось.
Брат Вацлав уговорил меня, что Пльзень можно сделать нашей опорой.  Но  надо
выгнать сначала чуть ли не половину жителей, чтобы город стал  нашим.  Да  и
для обороны Пльзеня надо в десять раз больше сил, чем есть у нас.
   Ян Жижка положил локти на стол и в раздумье стал крутить длинный ус.
   Ян Рогач подошел к Штепану и шепотом спросил:
   - Ратибора сегодня увидишь?
   Штепан кивнул, не сводя глаз с Яна Жижки.
   - Скажи ему, чтобы завтра был у меня - надо подумать о пушках.
   Ян Жижка вздохнул и слегка ударил ладонью по столу:
   - Что ж, попытаемся  что-нибудь  сделать  вместе  с  братом  Громадкой!..
Штепанек, ты бывал в Бехиньском краю?
   - Я там странствовал с нашим  покойным  мистром  Яном  Гусом  в  дни  его
изгнания.
   - Может, ты бывал в Сезимово-Усти под Лужницей?
   - Бывал не раз. Неподалеку оттуда мистр Ян Гус скрывался-в Козьем замке.
   - Рад слышать, что ты те места знаешь.  Мы  поручаем  тебе  очень  важное
дело. Хочу надеяться, что ты его выполнишь не хуже других. Короче: поедешь с
одним человеком из Громадкиных друзей в  Сезимово-Усти.  Хорошенько  осмотри
там вс„. Оттуда поедешь в горы к ушедшим еще с лета нашим братьям.  Повезешь
мое письмо к кнезу Ванчку и звонарю Громадке, Вместе  с  ними  обдумай,  как
можно взять Сезимово-Усти. Если есть возможность, то пусть  братья  штурмуют
его и займут.
   Встретив недоумевающий взгляд Штепана, Ян Жижка объяснил:
   - Необходимо найти такое место, чтобы мы  там  заново  могли  укрепиться.
Соберем там наше войско и ударим на врагов.
   - Я знаю, в этих местах народ уже давно  готов  к  борьбе  с  врагами,  -
заметил Брженек Швиговский.
   - А к тому же там давит мужиков  тяжелая  рука  панов  Рожмберкских;  все
знают, что для мужика тяжелее, чем под рожмберкскими панами, во  всей  Чехии
места не найдешь. Весь Бехиньский край соберется к нам,-подхватил Ян Рогач.
   - Ну как, сынок, ты понял,  что  мы  тебе  поручаем?-  пытливо  глядя  на
Штепана, спросил Ян Жижка.
   - Мне все понятно, но должны  ли  мы  там  действовать  сами  или  прежде
посоветоваться с вами?
   - Сами думайте и сами действуйте, - твердо и решительно отрезал Ян Жижка.
- Как только найдете подходящее место, мы пошлем туда наше войско.  Подправь
и обнови свое бакалаврское одеяние  для  дороги,  ибо  можно  наткнуться  на
панов, а с университетом у  панов  сейчас  мир,  поэтому  бакалавра  они  не
тронут. Бородку свою до Сезимово-Усти сбрей - так будет лучше:  католики  не
любят бородатых чехов. Выезжай послезавтра на рассвете.
   Когда Штепан ушел, Ян Жижка обратился к Рогачу:
   - Тебе же, Енек, надлежит  заняться  с  нашими  сотниками  и  обучить  их
воевать боевыми возами. Следует приступить к  изготовлению  пушек;  гауфниц,
гаковниц,  тарасниц4.  Позови  к  себе  Дубов-Войтеха  и  Ратибора,  с  ними
потолкуй. Не позже весны мы отсюда уйдем. Сигизмунд сюда посылает вс„  новые
и новые войска на помощь ландфриду. А Богуслав Швамберк - вояка хороший,  да
и Вацлав из Дубы неплохой... Так-то, Енек, надо к весне наше войско  обучить
и вооружить по-новому.
   - Я уже отдал приказание приспособлять возы к бою. Насчет пушек завтра же
потолкую с Дубами, - прикрывая рот, чтобы скрыть зевоту, ответил Ян Рогач  и
поднялся.
   - Устал и хочешь спать? - засмеялся Ян Жижка.- Ну, иди, иди!
   - Я тоже пойду,-проговорил  Брженек,  отодвигая  скамью  и  выходя  из-за
стола,- а то завтра с зарей надо поехать  посмотреть,  как  идут  работы  по
починке крепостной стены.
   - Да, да, обрати внимание на оборонные работы, брат. Их надо кончить  как
можно скорее-мало ли что может быть... Хотя Ченек получил  известие,  что  у
нас тут с десять тысяч бойцов, но кто ж его знает, поверит ли он этому и  не
сунется ли на нас штурмом. Скорее заканчивай подготовку, Брженек...  А  пока
спать пора, за сегодня намаялся... Эй, Онеш! - крикнул он  оруженосца.-Стели
мне на лавке, смертельно хочу спать...- И воевода сладко зевнул, потягиваясь
всем своим могучим телом.
   Онеш взглянул на усталое  лицо  воеводы  и  принялся  стелить  на  скамье
толстое сукно, служившее Яну Жижке постелью.
   - Ложитесь, отец, - заботливо обратился оруженосец к рыцарю.-На вас  лица
нет-сколько уж ночей не спите со своими делами!
   Штепан, несмотря на поздний час, отправился  в  башню.  Здесь  он  застал
Прокопа Большого.
   - Брат Прокоп, придется тебе с братом  Брженком  самим  докончить  допрос
монаха.
   - Да его уже и допрашивать не о чем - как будто  вс„  важное  выдоили  из
него.
   Они вошли в башенную тюрьму, где  содержался  монах.  При  виде  входящих
монах проворно вскочил на ноги.
   - Нельзя ли мне кандалы снять? - развязно обратился он к Прокопу.
   - Еще успеешь. Поглядим, как ты станешь себя вести.
   Едва они скрылись за дверью, как монах спросил тюремщика:
   - Любезный, скажи мне, как зовут того молодого, в одежде бакалавра?
   Тюремщик, флегматично накладывая в угол свежей соломы, пробурчал:
   - Ишь, какой любопытный! Зовут его Штепан, по прозвищу  Скала,  откуда-то
из-под Прахатиц.
   "Скала...  из-под  Прахатиц...-протянул  про  себя  монах,  потирая   лоб
ладонью. - Постой, постой... Того звали Тим  Скала,  а  по  лицу  видать-это
сынок Тима..."
   Тюремщик захлопнул окованную железом тяжелую дверь и задвинул с  грохотом
засов. Отец Горгоний стал на колени и, бия себя в грудь, зашептал:
   - Боже, боже, не дай ему узнать меня!  Обещаю  пройти  босиком  в  Рим  и
покаяться перед святым отцом и перестать пить, - решился пообещать Горгоний,
- если минует меня сия угроза со  стороны  Штепана  Скалы,  сына  сожженного
еретика Тима Скалы. Господи Иисусе, пресвятая дева и  все  святые,  услышьте
меня, смрадного грешника!-шептал весь бледный брат Горгоний.
   Было еще совсем  темно.  Смазанные  заранее  городские  ворота  без  шума
раскрылись и выпустили из Пльзеня двух всадников.
   - В добрый путь! - пожелал им вслед старик Богунек,  хотя  и  узнавший  в
одном из них Штепана, но ни единым словом не показавший этого.
   Накануне  вечером  к  Штепану  явился  присланный  Яном  Жижкой  спутник,
одновременно и проводник. Он оказался  невысоким,  ладным  мужичком  лет  на
десять старше Штепана и человеком бывалым. Звали его Гавличек, родом он  был
из деревушки в горах, вблизи от Сезимово-Усти.
   На четвертый день пути по растаявшим дорогам  Пльзенского  и  Бехиньского
краев путники перед вечером приблизились к стенам небольшого городка.
   Когда они проезжали по извилистым улицам Сезимово-Усти, Штепану бросилось
в глаза неудержимое веселье и разгул, царившие в городе. Стояла масленица  с
ее карнавалами, пьянством и обжорством богатых Шляхтичей, купцов  и  старшин
ремесленных цехов. Через  открытые  двери  шинков  ярким  багровым  отсветом
пылало пламя горевших очагов, а из стоявших на  очагах  котлов,  сковород  и
кастрюль  распространялся  щекочущий  запах  всевозможных  блюд.  Из  шинков
вырывались нестройные, пьяные голоса, хохот, пение,  а  еще  чаще-  брань  и
замысловатые проклятия. Звуки  забористой  танцевальной  музыки  заглушались
дружным топотом танцующих. В богатых домах патрициев и даже в  замке  самого
владельца города пана Ольдржиха  тоже  предавались  масленичному  веселью  и
разгулу.
   С великим трудом  пробравшись  через  заполненные  шумной  толпой  улицы,
сквозь факельные шествия веселящихся горожан в чудовищных и смешных  масках,
Штепан выехал на окраину города и остановился на ночлег в сравнительно тихом
и скромном постоялом дворе. У ворот, сидя  прямо  в  грязи,  какой-то  монах