, может быть! Но эти несчастные юноши совершили, к моему и
всех советников радницы глубокому сожалению, тягчайшее преступление против
приказа его величества короля.
  Ян Гус сделал шаг вперед и, указав пальцем на себя, твердо и просто сказал:
  - В их преступлениях виновен один я: это я их научил. И я должен отвечать
один. Поэтому мы настойчиво требуем их немедленного освобождения. Я же
готов предстать пред надлежащим судом хоть сейчас.
  Пуркмистр превратил свое мясистое лицо в одну сплошную любезную улыбку:
  - Я с величайшим наслаждением сейчас же освободил бы этих достойных
жалости юношей, но для авторитета и престижа сана его величества, а также
и староместской радницы... надеюсь, достопочтенный магистр понимает, что
никак невозможно их освободить именно в настоящий момент, когда вся
Большая площадь кишмя кишит чернью. Даю вам клятвенное обещание, и не
только я, а все господа коншели также... не правда ли, господа? - И он
обвел глазами стоявших рядом коншелей.
  - Конечно, конечно! Если нужно, мы все поклянемся спасением наших душ, -
отозвались поспешно коншели.
  - Вот видите, господин магистр, вся староместская радница может
поклясться, что, как только почтенный магистр уведет всю эту толпу, трое
юношей немедленно получат полную свободу... полнейшую свободу, -
подчеркнул он свои последние слова. - Поэтому и достопочтенный пан магистр
и его не менее достойные коллеги могут быть вполне спокойны.
  Ян Гус испытующе смотрел на пуркмистра и коншелей, потом перевел глаза на
своих коллег.
  - Если пан пуркмистр и все присутствующие здесь коншели клянутся, что
юноши будут освобождены, это будет разумно и закончит все миром, -
произнес один из магистров, сопровождавших Яна Гуса.
  - Хорошо, пусть будет так. Мы удалимся, и вы исполните ваше обещание.
  - Конечно, конечно, достопочтенный магистр! Как только площадь опустеет,
ваши юноши обретут свою свободу.
  Ян Гус и его спутники покинули радницу и вышли к ожидавшей их толпе. Как
только Ян Гус показался на высоком крыльце радницы, все стихло.
  - Дорогие друзья! - разнесся по площади сильный голос Яна Гуса. - Взятые
под стражу юноши будут освобождены, как только мы оставим эту площадь. Так
клятвенно обещали нам пуркмистр и члены радницы. Вернемся к своим очагам и
обязанностям...
  И Ян Гус, а за ним вся тысячная толпа двинулась через площадь, постепенно
ее освобождая.
  Пуркмистр глядел в окно, заложив руки за спину, Когда он увидел, что
площадь почти опустела, он обернулся к начальнику городской стражи:
  - Ну, а теперь за дело! Идемте.
  Пуркмистр, начальник стражи, коншели и Венцель Тим спустились во двор
радницы. Там, окруженные стражей, стояли закованные в цепи Сташек, Мартин
и Ян. Лица их были в крови, глаз почти не было видно; от слабости они едва
держались на ногах.
  Пуркмистр остановился перед юношами и громко обратился к начальнику стражи:
  - Передаю тебе, начальник стражи Старого Места, этих трех преступников:
Яна Вшетечку из Слани, Мартина Кржиделко и Станислава из Кракова. Ты
должен взять их и, по приказу его королевского величества короля Чехии
Вацлава, казнить всех троих на Большой площади Старого Места отсечением
головы. Приступайте во имя божие и святейшего отца! - И, круто
повернувшись, он вышел в широко открытые ворота.
  За ним вышли Венцель Тим, коншели, начальник стражи и наконец, окруженные
отрядом стражи, трое узников. Тут же появился высокий, широкоплечий
человек с большой рыжей бородой, в красной, плотно обтягивающей тело
одежде. Палач держал на плече огромный двуручный меч.
  Перед радницей пуркмистр, коншели, Тим и начальник стражи сели на
подведенных коней, и шествие двинулось. Когда последние уходящие с площади
горожане увидели несчастных юношей, окруженных стражей, и рядом с ними
зловещую красную фигуру с мечом на плече, на площади началось оживление, и
люди стали возвращаться обратно и криками собирать народ. Вновь стала
увеличиваться негодующая толпа. Начальник стражи подошел к пуркмистру:
  - Господин пуркмистр, боюсь, что народ скоро вернется. Как бы не отняли у
нас преступников! Пуркмистр обратился к Тиму:
  - Ваше высокопреподобие, как думаете, ведь начальник стражи, пожалуй, и
прав. Глядите, как быстро растет толпа.
  Папский комиссар оглянулся по сторонам. Толпа действительно заметно
увеличивалась. Уже стали доноситься угрожающие крики:
  - Обманули, убийцы! Дали клятву, а теперь хотят казнить! Собирайте народ!
  Солдаты тоже беспокойно косились на все увеличивавшуюся массу народа.
  Дошли до угла Железной улицы. С северной части площади появилось множество
бегущих людей. Один из коншелей придвинулся вплотную к лошади пуркмистра
и, заикаясь от страха, истерически пробормотал:
  - Господин пуркмистр, народ возвращается! Что делать?
  Внезапно вмешался Тим, обращаясь к пуркмистру:
  - О чем думаешь? Ведь они сейчас сомнут твою дурацкую стражу, заберут
еретиков, а нам с тобой поломают ребра. Ради Христа, прикажи тут же
оттяпать им головы - и делу конец! Не теряй ни секунды!
  Пуркмистр, сурово взглянув на начальника стражи, чуть слышно бросил:
  - Немедля приступай!
  Тот приказал страже остановиться. Солдаты образовали круг и выставили
вперед алебарды и копья. Внутри круга виднелись трое юношей, закованные по
рукам и ногам в цепи.
  Мартин шепнул стоявшему рядом с ним Яну:
  - Отчего они остановились? Смотри, народ собирается...
  Ян с трудом повернул к Мартину свое распухшее от кровоподтеков и синяков
лицо:
  - Пришел наш конец, Мартин...
  Мартин поднял глаза и увидел прямо перед собой лошадиные морды и сидящих
верхом пуркмистра, Тима и коншелей. Лица их были бледны, глаза беспокойно
блуждали по сторонам, и они то и дело оглядывались на площадь. Один
пуркмистр держался со своим обычным хладнокровием и достоинством. Он
высокомерно сидел в седле, прямо и гордо, упершись правой рукой в бедро,
сурово глядя на начальника стражи. Тот соскочил с коня и, придерживая
левой рукой меч, торопливой походкой приблизился к палачу и крикнул ему:
  - Приказываю тебе именем его милости короля и староместской радницы
казнить преступников! Один из коншелей нагнулся к Тиму:
  - Reverendissime32! Но по закону осужденные должны иметь духовника.
  - Пусть сам сатана будет им духовником! Господи, чего этот болван тянет?
Иисус, Мария! Да рубите же, ради создателя, им скорее головы!
  Палач и два дюжих стражника подошли к стоящему с краю Сташку. Мартин
видел, как Сташек обратил к нему свое измученное лицо и звонко крикнул:
  - Прощайте, братья! Прощай, чешская земля!

  Мартин глядел на Сташка, но ничего не мог ответить. Его взгляд невольно
остановился на полуоторванной пуговице на куртке Сташка. Пуговица мерно
покачивалась и держалась на одной нитке, казалось - вот-вот оторвется. Два
стражника, изнывая от жары в панцирях и кожаных колетах, с потными,
красными лицами, схватили за плечи Сташка и, вытащив на два шага вперед,
силой поставили его на колени на серую, пыльную землю. Палач воткнул меч в
землю, поплевал на руки и снова взялся обеими руками за длинную рукоять
меча Сташек стоял на коленях, наклонив вперед белокурую голову, и было
видно, что его губы что-то шепчут.
  Пуговица медленно покачивалась на нитке... Палач приблизился к Сташку.
Мартин от ужаса уже ничего не чувствовал и ничего не видел, кроме стоящей
в пыли на коленях фигуры Сташка и качающейся на одной нитке костяной
пуговицы.
  Широкое лезвие меча молниеносно сверкнуло на солнце, и сразу же послышался
тупой, приглушенный звук удара и хряск...
  "Как в мясной!" - мелькнуло в затуманенной голове Мартина.
  Сташек лежал ничком, а там, где должна была быть его голова, только
растекалась темная лужа крови. Рядом с телом валялась наконец оторвавшаяся
пуговица...
  - Сейчас мой черед... Прощай, Мартин! - хрипло прошептал Ян. - Спета моя
песня!
  От Мартина удалялась худая, в лохмотьях спина ваганта. Ян шел, высоко
подняв голову. Около распростертого тела Сташка он остановился и стал на
колени. Палач закусил губу и снова с силой взмахнул мечом. Опять тупой
звук металла, и в огромной алой луже уже лежали рядом два тела.
  "Боже мой, теперь я!" Мартин машинально поднял взор: прямо на него глядели
маленькие трусливые глазки Венцеля Тима. Ярость обуяла сердце Мартина.
  - Здехлина33! - загремел он. - Будь ты проклят, Иуда, ты и твой святейший
отец! Будьте вы все прокляты!
  Солдаты схватили его за плечи и поволокли вперед. Начальник стражи стоял
бледный, с мелко подрагивающей бородой.
  - Все равно выгоним вас всех из Чехии! - раздался в последний раз бас
Мартина Кржиделко.


                                   * * *

  Палач оперся на меч и, тяжело дыша, вытирал со лба пот. Венцель Тим
набожно осенил себя крестом.
  - Кончено! - облегченно вырвалось у декана, и, тронув коня, он поспешно
направился к раднице.
  Остальные сумрачно глядели на три ярко освещенных солнцем обезглавленных
трупа, распростертых в пыли. Лошади беспокойно прядали ушами, испуганно
косились на окровавленные тела и пятились.
  Пуркмистр ударил шпорой в бок коня и выехал из круга солдат к собравшейся
толпе народа.
  - Люди города Праги! - громко и строго прозвучал его голос. - Смотрите и
устрашайтесь! Так будет со всяким, кто осмелится ослушаться приказа его
милости короля и окажет непочтение к воле и слову святейшего отца! Аминь!
- И, гордо повернувшись, он медленно двинулся вслед за скакавшим во всю
прыть комиссаром.
  За ним поспешили и все остальные.
  Позади них возник ропот толпы, перешедший в яростный крик:
  - Убийцы, убийцы!.. Проклятые!..
  Толпа добежала до места казни и окружила его плотным шумящим кольцом.
  Высокая пожилая женщина во вдовьей одежде протиснулась через гущу народа,
подошла к лежавшим телам и заботливо укрыла их белыми простынями:
  - Сыночки мои, сыночки... Мученики...
  - Позвольте, пани Людмила, мы их возьмем с собой.
  Подошедшие студенты бережно подняли тела, уложили их на наскоро сделанные
носилки и с торжественным пением понесли в Вифлеемскую часовню, где они и
были похоронены.
  Большая площадь Старого Места опустела, и осталась только длинная багровая
дорожка запекшейся крови.

  3. ШИМОН
Уже с раннего утра Шимон чувствовал какое-то неприятное беспокойство. В
этот день должен был погибнуть Штепан. Шимон еще вчера думал со
злорадством, что Штепан и не подозревает о ловушке, которая его ожидает.
Но сегодня утром в его сознании с убийственной отчетливостью всплыл
вопрос: "За что я так ненавижу Штепана? Дурного он мне ничего не сделал.
Почему же я так радуюсь наступлению сегодняшнего утра?" И ни на один
вопрос Шимон не был в состоянии ответить. Но что сделано, то сделано.
Оглядываться и сожалеть не приходится. Остается идти по выбранной дороге.
  Шимону не сиделось дома. Ни с кем не прощаясь, он вышел на улицу и тут
только вспомнил, что забыл попрощаться с Боженой. Божена на время
заслонила собой неприятные мысли о Штепане и его сегодняшней ужасной
участи.
  Шимон вообще никогда и ни о чем глубоко не задумывался и старался вс„
неприятное отогнать прочь. Так было и с беспокойными мыслями о Штепане.
Шимон отбросил их и занялся сравнением Эрны с Боженой - это было приятнее,
чем угрызения по поводу смерти, притом вполне заслуженной, врага не только
его, Шимона, но и святой церкви.
  Конечно, Божена - девушка бесспорно красивая и неглупая, но куда ей до
Эрны! Эрна говорит на трех языках: родном, французском и итальянском, не
считая этого мужицкого - чешского. Эрна поет, играет на лютне, знает массу
веселых анекдотов и умеет готовить превосходную колбасу со шпиком. Правда,
нрав у Эрны немножко колючий и вздорный, а на язык фрейлен Зуммер и вовсе
зла. Ее язычок Шимону пришлось на себе испытать не один раз.
  А Божена - наивная, как овца, помешана на диких своих моравских преданиях,
одевается по-деревенски, хоть нарядно и даже красиво. Но все равно -
ганачка с ног до головы, и ничего с ней не сделаешь. Но этот старый дурень
Ян Краса объявил, что дает ей приданое.. Зуммер - скупердяй, что-то
хитрит; как будто и сговор был, а все свадьбу оттягивает: "Когда я выпью
добрую кружку пива в твоей лавке, тогда подумаем и о свадьбе". Ишь что
выдумал - "в твоей лавке"!
  Правда, нассауский декан обещал хорошее дело со свечами. Если выйдет -
плевать и на Зуммера и на его Эрну, хватит и красовских денежек. Надо
будет только у Милана разузнать, сколько Ян Краса думает отвалить Божене.
А Божена от Шимона не откажется - это так же верно, как "Pater noster34".
Но что скажут старики и братец? Старики в конце концов согласятся, а
Ратибор... Что-то он подозрительно редко разговаривает с Боженой, что-то
тут есть...
  Шимон, погруженный в свои размышления, не заметил, как оказался около
Большой площади. Навстречу шла толпа мужчин и плачущих женщин.
  Шимон остановил знакомого портного:
  - Ради бога, Тонда, что случилось?
  - Да вы что, Шимон, с луны слетели? Вся Прага, можно сказать, кипит, а он
еще спрашивает!
  - Да вы не сердитесь, милый друг, я только что вышел из дому.
  - Кровопийцы из радницы подло казнили трех честных чешских юношей.
  - Боже мой! Трех юношей? Да кого же и за что?
  - Имен их не знаю. Говорят, двое мастеровых, а третий - студент. Казнили
за то, что они обличали в церквах поповских мошенников с их индульгенциями.
  - Вот как?.. Ай-ай-ай! Какой ужас! А вы не знаете, где схватили этого
несчастного студента?
  - Говорят, в Тынской церкви, и называют его близким учеником мистра Яна
Гуса.
  - Самого Яна Гуса? И они осмелились!.. Но прошу прощения, нужно спешить...
Будьте здоровы, дорогой Тонда!
  Шимон повернулся и почти побежал домой. Сомнений не было: студент в
Тынской церкви и близкий ученик Яна Гуса - конечно, Штепан. Шпион не
соврал. Кончились для Божены уроки по чешскому языку и латыни... У немцев
крепкая рука, здесь не шутят!
  Войдя в дом, Шимон нашел одну Теклу. Войтех с Ратибором были, как обычно,
в мастерской, Божена кормила гусей.
  Шимон с печально-торжественным выражением лица, опустив глаза, скорбно и
как бы с трудом вымолвил срывающимся голосом:
  - Мать! Какой ужас и какой позор! Наш Штепан...
  - Что Штепанек? Что? Говори!
  - Сегодня в полдень казнен на Большой площади. С ним еще двое.
  - Шимон! Так шутить нельзя! Скажи, ты шутишь? Шимон, стоя с шапкой в руке,
только низко опустил голову и чуть слышно промолвил:
  - Молитесь, мать, за его грешную душу... Казнь - это не шутка...
  - Войтех! Войтех!.. Божена!.. Боже мой, да где же они все!
  Первая прибежала напуганная криком Теклы Божена:
  - Тетя, вы звали?
  - Боженка, Штепана нашего... нет больше нашего Штепана... некому тебя
учить наукам...
  - Жена! Чего ревешь? Что там стряслось?.. Шимон, почему мать плачет? -
Войтех грозно поглядел на сына.
  - Отец, - тем же серьезным и грустным тоном отвечал Шимон, - волею божьей,
страшной и позорной смертью сегодня в полдень окончил свою грешную жизнь в
сем мире наш Штепан. Да будет господь милостив к его отягченной тяжкими
грехами душе!
  - Что ты там мелешь, дурень! Ты загадки нам не загадывай! В чем дело? -
Войтех стоял перед Шимоном, от гнева и волнения то сжимая, то разжимая
свои узловатые пальцы.
  - Лучше бы у меня язык отнялся, чем мне сообщать вам эту злую новость! Но,
хоть и больно мне говорить, все же это горчайшая правда. По приказу короля
староместская радница сегодня за ослушание и поношение святейшего отца
казнила трех человек, в том числе и нашего несчастного Штепана.
  - Тут что-то не то, - недоверчиво и угрюмо отозвался прислонившийся к
дверям Ратибор. - Пойду все узнаю сам.
  С этими словами Ратибор выскочил и как был, не умывшись, в своем рабочем
кожаном фартуке, бросился бегом по улице.
  - Я сегодня посетил рано утром нашего Штепана в раднице, - продолжал свой
рассказ Шимон, - и застал его там в глубокой печали и раскаянии в
совершенном преступном грехе.
  Шимон достал шелковый, цвета бычьей печени платок и вытер глаза.
  В комнате было тихо, только сдержанные всхлипывания Теклы нарушали тишину
в эту горестную минуту. Войтех стоял, опустив на грудь седую голову и
мрачно уставившись в пол. Божена обеими руками оперлась о стол и стояла
неподвижно, бледная, широко открыв глаза. Известие потрясло всех, никто не
был в состоянии произнести ни слова.
  Шимон отнял от глаз платок и тихим голосом, прерывающимся от печали, повел
далее свое грустное повествование:
  - Штепан перед казнью исповедовался духовнику и просил передать всем, что
только его молодость и злая воля этого архиеретика, сына сатаны - Яна Гуса
толкнули его на столь ужасный грех...
  Войтех резко поднял голову и пристально взглянул на Шимона, но не проронил
ни слова.
  - Вспоминая свой грех, Штепан плакал. Вы понимаете? Штепан - плакал! -
Здесь Шимон, слегка возвысил голос и обвел всех покрасневшими глазами.
  Божена не выдержала и, закрыв лицо ладонями, разразилась отчаянными
рыданиями. Войтех вздохнул и снова пристально посмотрел в лицо Шимону.
  - Боже, боже, как проклинал бедный Штепан нечестивого Яна Гуса и его
дьявольского друга Иеронима, так жестоко соблазнивших его...
  - Постой! - прервал его сурово Войтех. - Что ж, выходит: Штепан испугался
смерти и отрекся от своих? Так ли это?
  - Я больше не в силах был оставаться со Штепаном, да мне и не разрешили.
Попрощавшись, я ушел. Последние его слова были: "Благословляю всех моих
родных и..." - Тут Шимон скромно опустил глаза. - Затем он приказал мне не
оставлять Божену...
  На этот раз и Текла подняла мокрое от слез лицо от фартука, и в ее
заплаканных глазах сверкнуло неподдельное удивление.
  В этот момент на пороге появилась никем не замеченная высокая фигура
женщины в темном вдовьем платье. Кума Людмила медленно обвела всех
присутствующих взглядом и спросила:
  - О чем плачете? Что случилось в вашем доме, кума?
  Текла порывисто поднялась навстречу куме и молча, с плачем обняла вдову:
  - Ах, Людмила, Людмила! Вот Шимон рассказывает ужасную новость: сегодня на
Большой площади казнили нашего Штепана...
  - Что?! Штепана сегодня казнили?! - возвысила голос Людмила. - Я сама там
была, и на моих глазах палач мечом срубил головы у трех мучеников. После
казни я своими руками накрыла тела этих юношей простынями. А ваш Штепан, я
слышала, в этот день из бурсы не выходил из-за раны в ноге... Что же ты,
Шимон, наплел? - обернулась Людмила, ища глазами Шимона, но его в комнате
уже не было.
  Слова Людмилы были прерваны неистовыми проклятиями. Войтех в ярости топал
ногами и кричал:
  - И это мой сын?! Такой лгун!.. Негодяй! Пусть только появится на пороге
моего дома - как паршивую собаку, изобью!
  Шимон быстро удалялся от дома, бормоча про себя: "Вот так влип! Проклятая
старуха Людмила! И как же оно так получилось? Ничего не понимаю!"
У Дубов царило бурное оживление: все суетились вокруг Людмилы, угощали
вдову наперебой, стараясь угодить малейшему ее желанию, и ухаживали за
старухой так, словно она действительно вернула Штепана из царства мертвых.
  - Кушай, кушай, кума! - упрашивала Текла Людмилу, обставив ее со всех
сторон мисками с кнедликами, пряниками, чашками со сметаной, сливками,
пампушками с медом и орехами и прочими шедеврами ее стряпни.
  - И подумать только, что за злой обманщик Шимон, никогда не ожидала! -
восклицала Текла, носясь по комнате. - Божена, живо принеси из погреба
холодненького пивца, да еще лучше - бутылочку сладенького... знаешь, что
на рождество мы с тобой пили.
  - Кума, кума, оставь, я вовсе не голодна и не такой сегодня день, чтобы
веселиться. Я пришла позвать вас всех на панихиду в Вифлеемскую часовню по
этим трем мученикам, что сегодня жизнь отдали за свой народ.
  - Людмила, будь так ласкова, расскажи нам по порядку, что сегодня было
там, на Большой площади! - взмолился Войтех, немного остывший от гнева.
  Кума Людмила ровным, спокойным голосом принялась рассказывать историю о
трех мучениках со всеми подробностями, какие она слышала и видела своими
глазами. Все молча слушали. Правда, Божене мешали слушать Людмилу ее