рез густую, шумную толпу.
  У лавок с самыми разнообразными товарами можно было увидеть и чинно
шествующих, упитанных бюргеров в скромной, но солидной одежде темных
цветов; тут же в сопровождении слуг, расчищавших палками и пинками дорогу,
медленно проходили знатные паны в расшитых роскошных плащах и камзолах;
бородатые полупьяные солдаты грубо переругивались с лавочниками; бродили
монахи - доминиканцы, францисканцы, кармелиты6 - в коричневых, черных и
серых рясах, босые или в сандалиях; рослые и дюжие крестьяне в меховых
безрукавках поверх длинных белых из домотканого холста рубах и в широких
соломенных шляпах; цыгане, евреи, мадьяры.
  Прахатице был торговым городом, где хозяевами были немцы-патриции.
  Пройдя еще два - три квартала, Ондржей и Штепан остановились у небольшого
дома с красивым каменным входом. Бакалавр постучал в дверь бронзовым
молотком. Дверь открылась, и служанка с поклоном пропустила Ондржея и
Штепана.
  - Вы к мистру7 Иерониму? Сейчас покличу. Ондржей сказал Штепану:
  - Сейчас, Штепан, я тебя представлю своему другу. Это такой человек... он
для тебя сделает все, что сможет, а сделать он может немало. Помни: он
очень ученый и магистр нашего и других университетов.
  Появилась служанка и сообщила;
  - Мистр Иероним просит вас к нему!
  - Останься пока здесь, я поговорю с ним сам. Ондржей ушел в следующую
комнату. До слуха Штепана донеслись мужские голоса. Один был учителя, а
другой голос - громкий, властный и в то же время приятный. Потом стало
тихо. Штепан присел на резную табуретку и задумался. Он никак не мог
привыкнуть, что смерть унесла его отца и мать и что он остался совсем без
родных, без дома. Ему казалось, что все это ужасный сон. Он вот-вот
проснется, и этот кошмар исчезнет, как дым. Но дни шли, а несчастье
оставалось реальностью. Что же будет дальше?
  - Штепан! - послышался голос бакалавра. - Иди сюда, сынок!
  Штепан поднялся и вошел в соседнюю комнату. У маленького окна стоял
дубовый резной стол, весь заваленный книгами, вдоль стен - полки с
книгами, в противоположном углу - деревянная узкая кровать, над которой
висели боевой меч и кинжал.
  У стола сидел высокий человек лет тридцати пяти в темной одежде магистра.
Когда Штепан приблизился, человек поднялся с кресла, взял его за плечи и
пристально заглянул в лицо.
  - Ну, вот и хорошо. Садись, дружок, - ласково сказал он.
  - Мистр Иероним, я пойду. Наверно, школяры меня заждались.
  Иероним и Ондржей дружески попрощались, и, уходя, Ондржей сказал Штепану:
  - Ты, сынок, от магистра приходи прямо ко мне, только обязательно.
  После ухода Ондржея Штепан как следует рассмотрел своего нового знакомого.
Тот тоже внимательно глядел на Штепана своими проницательными и слегка
насмешливыми глазами.
  - О твоем несчастье мне все сказал друг Ондржей. Понимаю тебя... Я хочу
обсудить с тобой, что делать дальше. У тебя есть какой-нибудь план?
  - Нет, пан мистр, я не знаю... еще не думал.
  - Ну так давай думать вместе. Мне кажется, Ондржей прав: домой тебе ехать
небезопасно, да и сюда лапы инквизиции могут дотянуться, а заступиться за
тебя некому.
  - Это так.
  - Мне Ондржей сказал, что ты парень способный и первым окончил его школу.
  - Да, мне пан бакалавр тоже так говорил. Иероним рассеянно провел рукой по
столу, видимо что-то обдумывая.
  - Ты уже знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, математикой,
астрономией?
  - Да, доминус магистр8. Все это мы с паном бакалавром изучали.
  Иероним добродушно усмехнулся:
  - А вот скажи мне, дружок, кем ты желаешь стать, чтобы всю эту премудрость
с пользой применить?
  Штепан смутился и не мог найти ответ на вопрос, который ему самому нередко
приходил на ум.
  - Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр...
  Иероним недовольно поморщился:
  - Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой
лежит иная дорога. Сколько тебе лет?
  - Семнадцатый пошел в день святого Штепана.
  - Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком.
  Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но
Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно,
как будто говоря с равным себе:
  - Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что,
не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во
власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой.
Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом
они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет
пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей,
освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола,
и изгонят тунеядцев и торговцев верой.
  Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее
время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже
привстал со скамьи от волнения:
  - Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли!
  Темные глаза Иеронима блеснули:
  - Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает,
кроме тех, кто продался Риму и немецким господам.
  Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате.
  Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина,
чем ученого-богослова.
  Иероним резко повернулся к Штепану:
  - Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет.
  Штепан, крайне смущенный, пробормотал:
  - Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но...
  - Смущает, что у тебя в Праге нет никого?
  - Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший
брат матери, он оружейник...
  - Так в чем же дело? Штепан снова замялся.
  - Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я
сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к
магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не
слыхал о нем?
  - Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился
в здешней школе.
  - Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же,
собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда.
  Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же
так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку
мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина!
  - Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь.
  - Прощайте, пан мистр, непременно буду!

  3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК
Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену:
  - Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку
накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел...
  Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в
дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы,
продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся
еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к
чему: всюду царил порядок.
  Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в
руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех
долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими
чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового
холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал
из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти
без седины волосы.
  - Ратибор встал?
  - Встает.
  - А Шимон?
  - Еще не вернулся.
  - Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано?
  - Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня.
  Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой.
  - Не возвращался? Где же он пропадает?
  - На свадьбе у Фогеля.
  - У мастера Фогеля? Что сукном торгует?
  - Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и
свадьба.
  Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна.
  Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую
комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых
столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и
двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы,
известные под названием "мизерекордия" ("кинжал милосердия"), изящные
стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть
которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам,
стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от
огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален,
необходимых для правки и отделки изящных стилетов.
  Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось
сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый
подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи,
висевшие у закопченного потолка.
  Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя
инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню.
При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик,
пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у
горна ученика, старик неожиданно разразился бранью:
  - Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал
со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а
у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик
повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам,
что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то
же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь?
  - Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же
лениво раскачивать мехи.
  Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя
быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и
спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого:
  - Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов? Гавлик молча вытер руки о
кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его
хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду,
проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей
рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной,
лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик
сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался
доволен.
  - Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик?
  - Я, хозяин, А что? Не ладно?
  - Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в
столовую.
  Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор,
старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе
лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели,
наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные
яйцами, чесноком и салом.
  Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись
ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на
хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу
в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых
людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски
колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво.
Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с
замысловато украшенной крышкой.
  Войтех отхлебнул из кружки, поставил ее на стол и, утирая усы и бороду,
недовольно обратился к Ратибору - парню лет семнадцати, такому же рослому,
как отец, и такого же атлетического сложения. Да и лицом Ратибор напоминал
отца - те же резкие черты, энергичный, выдвинутый вперед подбородок,
только глаза у юноши были не карие, как у Войтеха, а темно-синие,
серьезные и спокойные.
  - Скажи мне на милость божию, сынок, за какие такие грехи послал мне тебя
господь бог? Вот терплю, терплю, но ведь когда-нибудь и мое терпение
прорвется... Железо и то рвется...
  Ратибор тоже поставил свою кружку и исподлобья смотрел на отца. А тот
продолжал все тем же ворчливым тоном:
  - Вчера иду я от пана Болеслава из Градца - ходил к нему получить за
прошлогоднюю работу, еще в день святого Штепана сдал ему новый щит да две
секиры, но у благородного пана расплатиться то времени нет, то денег. Да.
Так вот, возвращаюсь я от пана Болеслава и едва только дошел до моста, как
навстречу мне идут коншель9 Карл Тимбель да старшина плотников Якоб
Зейдель. Ну, поздоровались, как честные пражане, а коншель мне и говорит:
"Если твой Ратибор еще раз с кем подерется из наших, быть ему на эшафоте".
И оба поклялись в этом святым таинством. Оказывается, ты в прошлую среду
успел проломить голову сынку какого-то немецкого купца. Так ведь? Не
хвастаясь, скажу: оружейника Войтеха Дуба у нас в Праге все уважают - не
только чехи, но даже и немцы. И такой стыд мне терпеть! Вот вырастил себе
в утешение на старости лет сыновей: один драчун, а другой... - Тут старик
только безнадежно махнул рукой.
  - Прости, отец, набрехал тебе коншель: никому я голову не проломил, хотя и
следовало бы... Один купеческий сынок стал при мне нашего мистра Яна из
Гусинца ругать и всячески поносить. Ну, я ему сказал, чтобы нашего Яна он
не трогал, а ежели ему кого из духовенства хочется поносить, так пусть
найдет кого другого... ну хоть, для примера, ихнего немца - преподобного
Альбика Вышеградского. А он, вместо того чтобы ответить, как подобает
разумному человеку, полез в драку. А я ведь не девочка, чтобы меня можно
было кулаком напугать и сдачи не получить! Вот и дал ему чуточку...
  - Что ты нашего Яна в обиду не дал, это правильно, но все ж таки, Ратибор,
не шути с огнем, сам ведь знаешь, какое нынче время: весь магистрат Праги
- немецкий. Раздразнишь их - так и собьют тебе голову...
  Ратибор откинул упавшие на лоб светло-русые волосы и, разгорячившись,
перебил отца:
  - Но что должен делать всякий честный чех, когда при нем немецкий
бездельник затрагивает своим грязным языком гордость нашего народа -
нашего Яна из Гусинца и его друзей? Что в таком случае, по-твоему, отец,
должен делать каждый истинный чех?
  - Бить их, как бешеных свиней! - вырвалось у старика, и он с силой стукнул
тяжелой кружкой о стол так, что пиво выплеснулось на скатерть.
  Заметив, что все сидящие за столом слушают его с удивлением, Войтех
опомнился и, видимо, смутившись, сразу замолчал и стал жадно тянуть пиво.
  За столом наступило долгое молчание: все сосредоточенно глядели себе в
кружки, и никто не решался нарушить эту тяжелую паузу.
  Наконец Текла, желая дать иное направление разговору, спросила Ратибора:
  - Шимон со свадьбы еще не вернулся? Старик прежним, ворчливым голосом
заметил:
  - И что нам делать с Шимоном - ума не приложу! Зачем мы послушали того
попа Яна Противу и отдали мальчишку в немецкую школу? С тех пор мы
потеряли Шимона. Как волос выпал - его назад не вставишь, так И Шимона мы
назад не вернем.
  Текла сложила под передником руки и сокрушенно подтвердила:
  - Не наш, не наш теперь Шимон! Домой только поесть да поспать приходит, а
где он пропадает, никто не знает...
  Ратибор поднял голову и усмехнулся:
  - Где пропадает? Это всякий мальчишка знает: у толстосумов немецких - у
Зуммеров, Дитмаров да всяких там Штейнеров, а из чехов - у таких, как
Михаил де Кауза да Ян Протива, что больше немцы, чем сами швабы. Слышал я,
что он приказчиком к какому-то купцу из Мейсена поступает.
  - Ну хорошо, пора за работу! - Старик вытер полотенцем рот и руки и
поднялся.
  За ним поднялись и другие.
  Скоро из мастерской стали раздаваться приглушенные удары молотов и частые
постукивания молоточков о звонкие наковальни. Временами доносился густой
бас Войтеха. Трудовой день начался.
  Только Войтех проверил, правильно ли выкована полоса стали для меча, как
сзади послышался веселый голос:
  - Добрый день, отец!
  Старик обернулся и увидел в дверях мастерской младшего сына. Шимон был на
год моложе Ратибора и представлял собою полную противоположность брату. Он
был пониже Ратибора и темнее. Его лицо было бы даже красивым, если бы не
бегающие глаза и неприятно кривящийся в постоянной улыбке рот. Одет был
Шимон гораздо изысканнее брата: темно-синий бархатный берет, такой же
камзол с разрезами сбоку, длинные, от бедер, коричневые чулки и остроносые
туфли с серебряными пряжками, сзади короткий плащ, модный в то время среди
зажиточной городской молодежи.

  Войтех, ничего не ответив, продолжал работу.
  - Мастер Готлиб Носке шлет вам большой привет, отец.
  - Спасибо за привет, - проворчал старик, все еще не поворачивая головы. -
А еще что скажешь?
  - Мастер Носке хотел бы видеть вас у себя.
  - Вот как! - с удивлением сказал старик, прекратив осмотр меча, и
обернулся к Шимону: - Зачем же я ему понадобился?
  Шимон, опустив глаза и играя изящным кинжальчиком, висевшим у него на
поясе, с тонкой усмешкой ответил:
  - Просто он хочет, чтобы вы пришли к нему в гости.
  - В гости? Что-то он раньше меня не приглашал.
  В это время к ним подошел Ратибор в кожаном фартуке, с секирой в одной
руке и напильником в другой.
  - А разве вы, отец, не понимаете, в чем дело? Войтех внимательно посмотрел
на Ратибора и вдруг рассмеялся гулким, раскатистым смехом:
  - Так можешь передать своему мастеру Носке мой привет и сказать ему, что
оружейник Войтех вовсе не такой старый осел, как он думает.
  - О чем это вы, отец? - с деланным недоумением воскликнул Шимон. - Мастер
Носке никогда о вас так не думал...
  - Оставь, Шимон, - вмешался Ратибор, - не делай из себя невинного ягненка.
Ты прекрасно знаешь, что немецкие оружейники хотят заманить к себе отца,
после того как... наш чешский меч оказался тверже прославленного
баварского "волчка". Не так ли?
  - Не знаю...
  - Врешь, знаешь! - бросил Войтех. - Так и скажи им. К слову: ты поступаешь
приказчиком к... как его там...
  - К купцу господину Гельмуту Гартману. Да, совершенно верно.
  Старик помолчал, взял вновь меч и стал его внимательно осматривать.
  - Ну, а насчет залога как же? - Сорок золотых. Я думал, отец, что вы,
может быть, помогли бы...
  - Сорок золотых... Значит, двадцать чешских коп грошей10. Кабы ты пошел
приказчиком к чешскому купцу, я, может быть, понатужился и достал бы
залог. Ты думаешь, что твой отец богач? - внезапно с гневом крикнул
Войтех. - А ты знаешь, как мне все досталось? Вот эти руки и эта голова -
больше у меня ничего не было, когда я начинал. А сколько пакостей творили
мне твои богатые немецкие друзья! Сколько раз я был на краю нищеты по их
милости! На меня и глядеть никто из них не желал, пока мой способ закалки
не дал мне кое-что. С тех пор появился и этот каменный дом, и мастерская,
и подмастерья, и твои богатые платья, и расположение твоих друзей... И,
зная все это, ты хочешь идти к ним?.. Стыдно тебе, Шимон! Я думал, что у
отца чеха и сын будет чех да, видать, ошибся.
  Круто повернувшись, Войтех направился в глубь мастерской и принялся
показывать Гавлику, как надо делать эфес и рукоять и где надо начинать
сужение клинка, чтобы он мог проникнуть сквозь кольца кольчуги. Гавлик
слушал хозяина с видом глубочайшего внимания, даже чуть приоткрыв рот,
хотя эти объяснения он слышал уже не один десяток раз.
  - А потом не забудь, Гавлик: как конец сделаешь, самым тонким напильником
пройди, прежде чем на точило положишь.
  - Войтех! - сквозь стук, звон, треск и скрежет железа о железо, царившие в
мастерской, донесся голос Теклы. - Войтех! Там тебя какой-то паренек
спрашивает. Говорит, из Прахатиц пришел.
  Войтех подошел к жене:
  - Из Прахатиц? Паренек? А звать-то как? Провалиться мне в болото, если я
что-нибудь понимаю! Ладно, иду.
  И, не снимая кожаного фартука, закопченного, во многих местах прожженного,