ься, отпиться. И все остальное - тоже.
   Симон спешно уходил на Тулузу. Уходил так, будто ему  предстояло  там
воевать, а не мирно зимовать в окружении друзей и родичей.
   Прощаясь с Ламбертом, Симон не удержался - попрекнул:
   - Сберегите для меня Ним, мессир, коли уж не смогли удержать Бокер.
   Уязвленный, Ламберт покраснел и молвил сухо:
   - Прощайте, мессир.
   Симон отозвался:
   - Да хранит вас Бог.
   И вышел вон.
   В низком проеме, где пришлось пригибать голову,  казался  граф  Симон
огромным, как боевой слон.

***

   С отрядом в триста всадников помчался Симон в Тулузу -  помчался  что
есть духу. На ходу ели, на скаку спали.
   По дороге рассылал гонцов по  всем  вассалам  и  гарнизонам,  во  все
замиренные города и замки. Точно сеятель семена  в  разрыхленную  почву,
бросал весть и с нею призыв. И ждал Симон, чтобы взошли от тех семян  не
колосья, а воины, одетые в железо.
   Местом сбора назначался Монжискар, малый город верстах  в  пятнадцати
от Тулузы.
   Точно обманутый муж, повел себя Симон совсем некуртуазно -  на  то  и
франк.
   Наука веселого вежества велит на шалости супруги глаза  закрывать;  с
милым же дружком ее и самому свести задушевную дружбу.
   Симон иначе замыслил. Дружку дамы своей вознамерился рубаху на голову
задрать, заветное место жгутом перетянуть и по драгоценным колокольцам -
серпом, серпом!..  А  красотку  -  для  дальнейшей  острастки  -  высечь
пребольно.
   Юный Рамонет и впрямь пел обольстительные песни почти под самым окном
у дамы Тулузы. Город чуял близость родной крови. Трепетал, волновался.
   Разъяренный Симон с большой армией нежданно явился в Монжискаре -  по
воздуху перенесся, не иначе!
   Рамонет призадумался. Отступился. Затаился.
   В Тулузе тоже успели счесть флажки монфорова воинства.
   Сочтя же, сделали выводы.
   Забеспокоились.
   Сильно забеспокоились. А главное - по делу.
   Уже  показались  вдали  башни  Нарбоннского  замка,  уже   заблестела
впереди, сверкая, лента Гаронны, когда навстречу Симону выступили лучшие
граждане Тулузы, числом сорок один, во главе с вигуэром.
   О том тотчас же донесли Симону.
   - В задницу их, - молвил граф, не удручая коня  повелением  замедлить
шаг.
   Брат Симона Гюи заметил:
   - Мессир, будьте осмотрительны. Примите их.
   Симон повернул к младшему брату лицо, докрасна загорелое, обрамленное
хауберком -  будто  сросшееся  с  железной  этой  скорлупой.  По  резким
морщинам, прочертившим лоб, растеклись капли пота.  Правая  рука  Симона
вдруг слегка задрожала. Он разжал пальцы, которыми стискивал поводья.
   - Вам следует поговорить с ними, - повторил Гюи.
   Симон разлепил наконец губы.
   - Хорошо.
   Медленно отведя назад руку, пальцем  приманил  к  себе  оруженосца  -
пусть приблизится.
   - Идите скажите этим ублюдкам: Симон, граф Тулузский, выслушает их.
   И  вот  Симон  восседает  на  своем  широкогрудом  коне  -  огромный,
сумрачный - а лучшие граждане Тулузы, плавая  в  поту,  предстают  перед
ним. Морда симоновой лошади утыкается в грудь вигуэра.
   Вигуэр начинает дозволенные речи.
   - Мессен граф! Всецело преданная вам Тулуза  выслала  нас,  избранных
своих  представителей,  дабы  мы,  выражая  пред  вашим  лицом  всю   ту
неслыханную радость, которая, обуревая нас при известии о  благополучном
возвращении того, кто...
   Даже симонова брата - уж на что терпеливый - и то жгутом скрутило.
   А Симон - скала; недвижим под липким потоком.
   Лучшие граждане тем временем бросают то влево,  то  вправо  опасливые
взгляды.
   Их беспокоит мрачность исхудавших франкских лиц и великое  количество
оружия. И эти тревожащие приметы видят они повсюду вокруг себя.
   Вигуэр продолжает точить мед.
   Симона извещают о счастии, которое  охватило  Тулузу  при  первом  же
слухе о приближении нового графа.
   Симону выражают всеобщую любовь и преданность.
   Симон  непременно  должен  узнать  о  том,  что  Тулуза  готовит  ему
праздничную встречу, как положено, с  шествием,  цветами  и  колокольным
перезвоном...
   - С перезвоном? - вдруг оживает Симон. - Готовит? Звонаря, что ли, за
неусердие высекли?
   Сбитый с толку, вигуэр замолкает и отвешивает изящный поклон. А Симон
вновь погружается в каменное молчание.
   Гюи, его брат, потихоньку подбирается ближе - удержать за руку, когда
граф вигуэра начнет на куски рубить.
   Вынырнув из поклона, вигуэр продолжает плести искусные словеса. Целый
ковер на глазах у франкского воинства выткал.  Итак,  преданная  Монфору
Тулуза преисполнена глубочайшего изумления, видя своего господина идущим
на нее чуть не войной.  Разве  не  обменялись  они  клятвами,  наподобие
брачных, в присутствии прелатов, лучших людей города, благороднейших  из
рыцарей Иль-де-Франса, а также Господа Бога? И вот эта великолепная, эта
смертоносная армия, мессен, - о!..
   Разве не у себя дома вы, мессен? Да - вы возвратились к себе домой! В
свои владе...
   Тут симонова лошадь  мотнула  головой.  Вздумалось  ей  так,  скотине
бессловесной. Вигуэр шарахнулся в сторону,  теряя  лоск  и  достоинство.
Симон продолжал глядеть в пустое место, где только что был вигуэр.
   - Ваша столица... - подал голос вигуэр,  обретая  прежнюю  осанку.  -
Ваша Тулуза...
   Вот тогда-то Симон и заревел во всю мочь:
   - Моя Тулуза?! Моя Тулуза?!. Ах вы... сучьи дети... Вы!.. Ах, вы  мне
рады?
   Вы рады мне, да?.. Что ж тогда у вас из штанов воняет?..  Или  у  вас
всегда воняет?
   Он слегка надвинулся на вигуэра, оттесняя того, и Гюи чутко  двинулся
вслед за братом.
   С новой силой Симон заорал, нависая над вигуэром с седла:
   - А мне насрать, нравлюсь я вам или нет!  Я  -  ваш  господин!  Ясно?
Отвечай, ты!..
   Вигуэр подавленно молчал, перебирая на месте ногами.
   Симон задрал голову к небесам.
   - Господи милосердный! - И снова на вигуэра (а в углах рта  беловатой
пеной закипает слюна):
   - Выблядки! Из-за вас я бросил Бокер! Из-за вас!.. Спешил... Я весь в
дерьме!.. Бокер, Тулуза!.. Моя столица!.. Потаскуха!..
   - Мессен! - запротестовал вигуэр. Уже совсем  слабенько.  -  Слухи  о
юном Раймоне... Что юный граф Раймон... Слухи...
   - Заткнись!.. Ты!.. - хрипло закричал Симон.  Он  кричал  так,  будто
вигуэр находился на удалении полета стрелы. - Мне доносят! Вы сношаетесь
с Раймоном, шлете ему письма!.. - Он всей ладонью хватил себя по  бедру.
- Ляжки перед ним раздвигаете!..
   - Письма?.. - проговорил вигуэр, отступая на шаг, иначе Симон бы  его
опрокинул. - Ляжки?..
   Симон кашлянул и плюнул, попав вигуэру на колено.
   - Что - значит, просрал я Тулузу? Так вы ему писали? Звали его?..
   - Мессен, - повторил вигуэр, - на самом деле...
   У Симона вдруг сделалось горько во рту.
   - Вы никогда меня не любили, - сказал он тихо.  -  Вы  одного  только
своего Раймона любите...
   Его брат, услыхав эти ревнивые слова, прикусил губу.
   Симон поднял руку и торжественно проговорил:
   - Клянусь Честным Крестом - я войду в Тулузу и возьму  там  все,  что
мне потребуется. Иисус мне свидетель, не  сниму  кольчуги  и  не  положу
меча, покуда не наберу от города заложников.
   Вигуэр попятился. Оглянулся. Его спутники, лучшие люди Тулузы, стояли
такие же бледные, растерянные. А огромный всадник над  ним  все  грозил,
грозил громким, хриплым голосом.
   Заложники. Много. И не сброд, а самых знатных. Самых знатных.
   - Эй! Хватайте их!
   Два голоса, почти одновременно, почти слово в слово:
   - Мессир, остановитесь!
   - Мессир, не делайте этого!
   Яростный взгляд - влево, вправо. Гюи де Монфор и рыцарь Ален де Руси.
Таак.
   Третий голос - снизу:
   - Не совершайте ошибок. Сын мой, любимое мое дитя,  вы  будете  потом
горестно сожалеть...
   Епископ Фалькон, пеший, без кольчуги, в одном только пыльном дублете.
   Стоит, запрокинув к Симону светлое, спокойное лицо.  Разговаривает  с
графом бережно, будто с больным.
   - Подождите несколько часов, сын мой. Совсем недолго. Подождите.
   Симон тихо стонет сквозь стиснутые зубы.
   - Прошу вас, - говорит епископ. - Я решу дело миром.
   Симон молчит.
   Фалькону подводят коня. Ловкий, как юноша, Фалькон садится в седло.
   Последний взгляд на Монфора - тот будто в странном сне.
   Епископ гонит коня в сторону города. Десяток солдат мчится за  ним  -
свита.
   Симон долго смотрит им вслед. Переводит  взгляд  на  вигуэра.  Вигуэр
лежит лицом вниз, пачкая одежду из  превосходной  дорогой  ткани,  а  на
спине у него сидит солдат и сноровисто вяжет  ему  руки.  Еще  несколько
лучших людей Тулузы валяются снопами в  таком  же  положении.  Остальные
стоят на коленях, белые как мел.
   У Симона проясняется, наконец, в глазах.
   - В замок их! - кричит он. - В подземелье! На цепь!
   - Брат! - Гюи хватает Симона за плечо. - Брат! Остановитесь!
   Симон стряхивает руку  Гюи  и  обкладывает  своего  брата  последними
словами.

***

   Осадив коня у Саленских ворот, Фалькон кричит, чтобы посторонились  и
дали дорогу. Человек двадцать горожан, вооруженных чем попало, толкутся,
преграждая путь. Толкутся бестолково, как овцы. Но вот среди  них  трое,
одетых похуже, а вооруженных получше... И  еще  один  -  в  кольчуге,  и
осанка у него что надо, и меч на бедре ладный,  и  глядит  спесиво  и  с
вызовом.
   Конные за спиной у епископа сердятся, шумят.
   Тот, со спесивой рожей, хватает лошадь епископа под уздцы.
   - Назовитесь, - требует он. - Сперва назовитесь, мессен.
   Фалькон произносит свое имя. Тотчас же  один  из  горожан  -  кому  и
раньше  красивое,  скучноватое  лицо  всадника  показалось  знакомым   -
выскакивает вперед:
   - Это же наш епископ!
   - Какой же он "наш"? - Спесивец отворачивается от Фалькона. -  "Наш"?
В армии Монфора?
   - А разве Монфор - не наш граф? - спрашивает простодушный горожанин.
   Фалькон повышает голос:
   - Скорей, пока не случилось беды!
   Лошадь  мотает  головой.  Спесивец  выпускает  поводья,  отступает  в
сторону.
   Фалькон теснит горожан.
   - Расступитесь! Дорогу! Дайте дорогу!
   Он врывается в город. Десяток мчится за ним. Спесивец орет им  вослед
от Саленских ворот:
   - Какая еще беда?..
   Улицы наполнены громом копыт. Отряд растянулся. Более двух в ряд даже
на самых широких улицах не помещается. Сворачивая  в  переулок,  Фалькон
едва не сшиб женщину с угольной корзиной на голове. Корзина обрушивается
на мостовую. По камням рассыпается уголь. Прижавшись к стене и пропуская
мимо епископа со свитой, женщина плачет и бранится.  На  волосах  у  нее
сбилось покрывало, грубого полотна, в черных пятнах.

***

   Симон, не глядя, бросает на руки своего сына Гюи плащ и пояс с мечом,
так что Гюи совсем погребен под этой грудой и делается как бы невидим.
   Навстречу отцу выходят Амори - старший сын, наследник  -  и  сенешаль
Жервэ.
   Симон здоровается  с  сенешалем,  дружески  обнимает  старшего  сына,
прижимает к широкой твердой груди. Спрашивает на ходу -  как  мать,  как
другие дети, здоровы ли.
   - Не озорничали? - спрашивает Симон, оглядываясь во дворе.  -  Донжон
не уронили?
   Хохочет.
   Не по-доброму смеется отец, исполнен гнева и тревоги. Амори совсем не
весело, когда он видит это, однако и Амори улыбается тоже.  Попробуй  не
улыбнись, если граф Симон шутку изрыгнул...
   В раскрытые ворота на веревке,  будто  полон,  тянут  лучших  граждан
Тулузы.
   Всех - числом сорок один, во главе с вигуэром. Обернувшись, Симон все
с той же недоброй ухмылкой глядит.
   И Амори глядит. Радость от встречи с  отцом  сменяется  на  его  лице
заботой.
   Симон говорит своему сыну Амори:
   - Это заложники.
   Амори молчит. И Жервэ молчит.
   Симон повторяет (а ухмылка все шире, и беловатая корка в углу  рта  -
засохшая слюна - трескается):
   - Я взял от Тулузы заложников.
   Амори молчит.
   - Я хочу, чтобы вы разместили их в казематах, какие посуше.
   - Хорошо, - говорит Жервэ.
   Заложников загоняют во двор. Ворота  с  грохотом  отхлопывают  их  от
равнины, от Гаронны, от милой Тулузы. Солдаты  -  у  многих  сохранилась
неизгладимая печать палестинского солнца -  опускают  полон  на  колени.
Пусть ждут, что уготовил им граф. Они пленные, у  них  времени  навалом.
Пленным торопиться некуда.
   Амори разглядывает  их  издалека.  Забота  все  глубже  бороздит  его
молодые черты. Кое у кого из заложников лица уже расцвечены побоями.
   - Как их много! - говорит Амори отцу.
   - Будет еще больше!
   Симон отвечает громче, чем нужно. Пусть  слышат.  Пусть  все  слышат,
даже те, кто с радостью отвратил бы слух от него, от Симона - Симона  де
Монфора, графа Тулузского.
   - Господь с вами, мессир! - вырывается у сенешаля Жервэ. - Не слишком
ли сурово вы поступаете с этими людьми?
   А Симон - на весь двор - р-ряв:
   - А коли и впрямь вздумает Тулуза бунтовать - повешу  их  на  стенах.
Одного за другим. Одного, - тык пальцем в сторону полона, - за другим  -
за другим - за другим... - Вытянув  вперед  темные,  навсегда  сожженные
солнцем крепкие руки в белых шрамах:
   - Своими руками! - И, к Амори, без всякого перехода:
   - Где ваша мать?
   - Ждет вас, мессир. - Амори показывает, где.
   Все дальнейшие хлопоты о заложниках Симон переваливает на сенешаля, а
сам широким шагом направляется к башне - туда, где ждет его дама Алиса.
   Гюи, брат Симона, все еще остается за стенами замка. Он возвратился к
арьергарду и теперь следит за тем,  чтобы  все  сеньоры  с  их  отрядами
разместились на равнине, не чиня излишних беспокойств друг другу.

***

   Тулуза тревожится.
   Тулуза знает за собою грех и потому страшится.

***

   Фалькон влетает на площадь, распугивая беспечных кур, резко осаживает
коня перед самым  собором  Сен-Сернен.  Тотчас  же  двое  из  его  свиты
подбегают, чтобы помочь епископу  оставить  седло.  Фалькон  задыхается.
Однако  едва  лишь  его  ноги  касаются  земли,   как   он   отталкивает
поддерживающие руки и опрометью бросается в собор.
   Споткнувшись о нищего,  всполошив  двух  унылых  богомольных  старух,
врывается в ризницу.
   - Где аббат?
   Находят и приводят аббата.  Тем  временем  Фалькон  уже  пробудил  от
сонного полузабытья ленивого дьякона. Дьякон устрашился  и  в  одночасье
сделался усерден.
   А Фалькон отдавал приказы - будто пожар тушить прибежал.
   Велел звонить.
   Велел созывать народ.
   Распорядился послать за консулами, за нотаблями  и  членами  большого
совета.
   Вынь да положь Фалькону нотаблей. Хоть из-под земли!..
   Сомлев в  страхе  и  неизвестности,  Тулуза,  едва  только  заслышала
колокола,  встрепенулась:  вот  оно!..   Сейчас   все   расскажут,   все
разъяснят!.. Что - как там Симон? Очень ли гневается?  Будет  наказывать
или нет? И если повесит, то кого?
   Сейчас!.. Сейчас!..
   Площадь  и  базилика  быстро  заполняются  людьми.  Конники  Монфора,
отряженные в  епископскую  свиту,  вздымаются  над  толпой.  То  и  дело
расталкивают людей, чтобы освободили путь для городской знати: тем место
не на площади, а в соборе.
   На ступенях, среди  нищих  (те-то  уж  рады-радешеньки  приключению),
утвердился Кричала - передавать толпе на площади  слова,  говорящиеся  в
соборе. Одним ухом Кричала в базилике, другим - вовне, на площади.
   Вышел Фалькон  -  как  был,  в  запыленной  одежде,  без  надлежащего
облачения, с одним только посохом в руке.
   - Кто это? - понесся шепот.
   Фалькон заговорил.
   -  Возлюбленные  дети!  Что  вы  натворили?  Зачем   подвергли   себя
смертельной опасности?
   Этот голос - высокий, ломкий - многие узнали, ибо нередко слышали его
прежде.
   - Вроде, епископ это, Фалькон, - зашелестели  голоса  в  паузу,  пока
Кричала  надрывался  на  ступенях:  "Зачем,  говорит,   опасности   себя
подвергаете?
   Смертельной!"
   - Фалькон, Фалькон. Епископ. И посох у него.
   - Мало ли что посох! Если б в ризах - тогда да, конечно.  В  ризах  -
тогда был бы Фалькон, а то...
   - Дурные вести доходят до графа  Симона,  вашего  доброго  господина.
Будто бы за его спиной Тулуза задумала предаться в руки еретиков.
   - "За спиной у Симона, значит, Тулуза предалась еретикам! -  вот  что
подумал Монфор", - драл глотку Кричала, а в толпе внимали,  ужасаясь.  -
"Симон о том возьми да проведай! Вот что случилось!"
   Тихий, от сострадания трепещущий, голос старого епископа:
   - Я знаю, что это не правда. Господь знает, что это не правда.  Этого
не могло быть. Тулуза  клялась  Симону  в  верности.  Не  могла  солгать
Тулуза.
   И столько спокойной убежденности в словах Фалькона, что слушатели его
в то же самое мгновение  проясняются  лицами,  просветляются  взорами  и
невольно кивают головами,  доселе  клонившимися  под  тягостью  дум.  Ну
конечно же, не может лгать Тулуза!..  Тулуза  никогда  не  лжет.  Вот  и
Господь это знает.
   - Симон, граф Тулузский, в сильном гневе.
   - "Гневается Симон. Зол ужасно!" - самозабвенно орет Кричала.
   - Я знаю, каков в гневе Симон де Монфор. Вам же лучше не знать этого,
ибо гневается он на вас.
   В соборе - молчание. Кричала выплевывает на площадь:
   - "Симон, говорит, на нас в страшной злобе. Того  и  гляди  в  клочья
порвет"!
   И дает петуха.
   Кто-то,   захлебываясь,   кашляет   под   самой   кафедрой.   Консулы
растревоженно смотрят снизу вверх - на Фалькона.
   Епископ продолжает:
   - Возлюбленные дети! Я научу вас. Вы не должны бояться  Симона,  хотя
бы он и сердился на вас. Ведь вы не ведаете за собою никакой вины.
   Кричала молчит. Задумался. В толпе начинают наседать:
   - Что он говорит? Что епископ сказал?
   - Говорит, будто нет на нас никакой вины! - сипло орет  Кричала.  Те,
кто подобрались слишком близко  к  нему,  шарахаются,  будто  их  криком
отбросило, - так неожиданно он завопил.
   Фалькон в соборе уговаривает - негромко, проникновенно:
   - Забудьте страх. Тулузу и Монфора связывают узы, наподобие  брачных.
Смело идите к нему. Покажите ему, что вы покорны его  власти,  а  он  не
прав в своих подозрениях.  Граф  Симон  глубоко  верует  в  Господа.  Он
устыдится.
   Кричала надсаживается:
   - К Монфору идти советует! К ногам  этого  франка  пасть!  Покорность
показать!
   Говорит - тогда, мол, простит...
   Собор еще почтительно внимает епископу, а площадь уже волнуется.
   - Монфор - франк! Что еще ему на ум взбредет?
   - Знаем мы, как повинную голову меч не сечет! Очень даже  сечет!  Сам
сек...
   Из-под кафедры спрашивает епископа один из консулов:
   - Боязно нам отдаваться в руки Монфора. Кто его знает, Симона?  Он  -
франк...
   - Я его знаю. Его знает Церковь. Граф Симон гневлив, но отходчив.
   Доверьтесь мне. Я сумею вас защитить. Вы же сейчас смело  ступайте  к
Монфору и  защищайте  Тулузу.  -  Фалькон  тяжко  переводит  дыхание.  -
Договоритесь с ним похорошему. Пока еще можно... Я удержу его руку.
   Время уходит - неудержимо утекает, и с каждой песчинкой в  часах  его
становится все меньше.

***

   Толпа на площади шумит, да  так  громко,  что  уши  начинают  болеть.
Откричавший свое Кричала сидит на ступеньках среди нищих. Те  делятся  с
ним водой и дружески давят пойманную на Кричале вошь...
   Еще чего - к Симону идти! В ноги ему пасть! Ему в ноги падешь,  а  он
тебя как раз этой ногой по морде - только зубы  подбирать  успевай.  Нет
уж, лучше к Саленским воротам идти, там,  говорят,  Спесивец  баррикадой
улицу загородил.
   Другие возражают. Монфор к Нарбоннскому  замку  целую  армию  привел.
Видали - вон уж и шатры ставят, и  костры  палят,  над  кострами  что-то
жарят. Последнее дело для города с графом ссориться, если он и  гневлив,
и армию привел. Да и Фалькон обещал за руку Монфора удержать...
   Первые - свое:
   - Станет Фалькон за нас заступаться! Фалькон - католик; он с  Симоном
заодно.
   - Господь с вами, конечно же Фалькон - католик.  Кем  еще  ему  быть,
коли епископом в Тулузе поставлен?
   Спросили Кричалу. Он-то почти что в самом соборе был. Хоть одним ухом
- а епископа самолично слышал. Как, стоит Фалькону верить?