! - крикнула одна.
   - Стреляйте! - сквозь зубы повторил Рожьер. - Там Симон!
   Когда  катапульта  разразилась  вторым  залпом,  франки  спаслись  за
укрытиями возле  Киски.  Сооруженные  для  обслуги  осадной  башни,  они
оставались еще нетронутыми.
   Симон  был  уже  в  безопасности.  Прижимаясь  к  влажной,  опаленной
неудачным поджогом стене башни, он смотрел на поле Монтолье в щель между
высокими щитами.
   От Саленских ворот мчался Амори де  Монфор.  Камни  и  стрелы  летели
мимо, не успевая задеть его,  -  казалось,  Амори  обгоняет  собственную
смерть.
   В следующее мгновение, оглушенный камнем, он на  всем  скаку  упал  с
коня и грянулся о  землю  недалеко  от  спасительных  щитов.  Тотчас  же
несколько стрел впились в землю возле упавшего.
   Молча - зверем - бросился к  своему  сыну  Симон.  Вскочил  на  ноги,
опрокинул щит, оттолкнул от себя копейщика. Ему что-то кричали вслед.
   За палисадом, у ворот Монтолье, лихорадочно перезаряжали катапульту.
   Сквозь боль и звон в ушах  Амори  чувствовал  отцовские  руки.  Симон
схватил его за плечи, встряхнул, исторгнув у сына стон.
   - Быстрей! - выговорил Симон, не поднимая забрала. - Что развалились?
Сын, нас с вами сейчас прихлопнут.
   Он выпрямился, помогая  Амори  встать.  Тот  шатался,  цепляя  ногами
уплывающую землю.
   Рев катапульты. Они все-таки успели перезарядить ее.
   Отцовские руки ослабели. Падая, Амори еще  услышал  звон  и  какой-то
странный звук, будто камнем раскололи камень.
   И почти сразу вслед за тем стало тихо. Амори сперва решил, что  оглох
или умер.
   Но над всем полем действительно повисла тишина. Последние камни  пали
безвредно. Только у Саленских ворот еще звенело оружие, но вскоре Раймон
отступил за стены. Алендрок, покрытый кровью с ног до  головы,  не  стал
его преследовать.
   Все будто переводили дыхание.
   Копошась на  земле,  Амори  снял  и  отбросил  шлем.  Приподнялся  на
коленях.
   Симон лежал рядом, раскинув  руки.  Из-под  забрала  сочилась  темная
струйка крови.
   Амори осторожно освободил отца от шлема. Сейчас любой арбалетчик  мог
пустить стрелу в открытую спину Амори - монфорову сыну было безразлично.
   Под смятым шлемом Симон  был  темно-багров,  почти  черен.  Там,  где
камень  ударил  его  по  голове,  ползла  кровавая  змея.  Белки  широко
раскрытых глаз слепо таращились со страшного, чужого лица.
   Захлебываясь, Амори потащил его к башне. Несколько франков  выскочили
из укрытия, бросились ему помогать.
   Симон всегда был виден издалека. Из-за роста, из-за льва на плаще.
   В том, что камень сразил именно  его,  сомнений  не  было.  Потому  и
замолчали, одинаково потрясенные случившимся.
   И вдруг от ворот Монтолье раздался  одинокий  вопль.  Это  был  голос
женщины, уличной торговки овощами, привыкшей выпевать сквозь  многолюдье
свой товар.
   Она кричала, захлебываясь ликованием:
   - MONTFORT ES MORT!..

***

   Оцепенение держалось, покуда не начала спадать жара. К вечеру Рамонет
ударил по Сен-Сиприену и без труда выбил оттуда франков. Он  захватил  в
плен более тридцати рыцарей. Их имущество было разграблено, а сами  они,
с веревкой на шее, доставлены в Тулузу.

***

   Несколько дней назад отпевал сына; сегодня отпевает отца.
   Симон лежит на том самом месте, где стоял гроб  с  телом  Гюи.  Симон
одет в  белую  рубашку.  На  нем  красный  сюркот  с  золотыми  крестами
тулузских  графов  и  золотыми   львами   Монфоров.   В   его   большие,
исполосованные шрамами руки вложен крест.
   По  очереди  подходили   целовать   страшное   черное   лицо.   Робер
расплакался, а маленький Симон-последыш глядел долго и серьезно.
   Амори  держался  подле  матери.  Сейчас,  когда  все  глаза   вот-вот
обратятся на него, старший симонов сын все острее чувствовал,  до  какой
же степени он не Симон. Да и кто сможет заменить грозного Монфора?..
   А Симон лежал перед ними неподвижный, далекий.
   Что, растерялись?.. Теперь они не могли насесть на него, как  прежде,
со  своими  заботами,  со  своим  раздражением,  и  требовать  от  него,
требовать, требовать... Симон ушел. Он получил то, о чем просил  Господа
Бога.
   За стенами замка  копали  большую  яму,  приносили  хворост,  свозили
бревна, обрубали ветки, связывая их вязанками.
   Из кухни, навалив на телегу, выволокли большой котел, в каком  обычно
варили бычьи и кабаньи туши, чтобы достало насытить полсотни человек.
   Утвердили котел над ямой, привесив, наподобие  колокола,  на  веревке
между крепко вбитых в землю бревен. Ведрами, передавая из  рук  в  руки,
как на пожаре, набрали воды из Гаронны.
   И стали ждать, пока кончится служба, а пока запалили хворост и начали
греть воду.

***

   Посреди службы в Нарбоннский замок пожаловали от Раймона  Тулузского:
десяток копейщиков, трое арбалетчиков и все они  при  важной  персоне  -
Дежан в наилучшей своей одежде.
   Его встретил сенешаль Жервэ. Просил подождать.
   Дежан пожал плечами:  дескать,  вам  же  хуже.  Устроился  в  удобном
кресле, где ему показали  сесть.  Угостился  неплохим  вином,  отменными
фруктами.
   Ждал долго. Соскучился.
   Амори почему-то не спешил.
   На самом деле сенешаль не стал тревожить Амори во  время  похорон.  А
Дежан пусть подождет.
   Жервэ нарочно проводил его в те покои, откуда не видно часовни.

***

   Симона переложили из гроба на  носилки,  где  загодя  постелены  были
длинные кожаные ленты. Вынесли из часовни. Обошли  двор  и  вышли  через
полуночные ворота.
   Те самые, что уводят из замка прочь от Тулузы.
   Огонь  ревел,  обложив  котел  со  всех  сторон.  Вода  закипала.  От
множества пузырьков, поднявшихся со дна, стала белой, как молоко.
   Шествие остановилось. Носилки осторожно опустили на землю, взялись за
ленты, свисавшие справа и слева.
   Подняли графа Симона. Ветер шевелил его одежду и волосы; сам  же  был
каменно тверд.
   Медленно, медленно, держа за ремни, опустили шестеро  рыцарей  своего
графа в мутную воду. На миг она снова стала прозрачной,  и  так,  сквозь
хрустальную пелену, в последний раз стал виден Симон.
   А затем яростное кипение поглотило его. Среди  пузырей,  взрывающихся
на поверхности, только иногда можно было еще различить темное -  красные
с золотом одежды Симона - Симона IV, графа Монфора и Лестера.
   Окруженная своими детьми, стояла у котла дама Алиса. Ветер и жар били
ей в лицо.

***

   Амори встретился с Дежаном подчеркнуто  вежливо.  При  молодом  графе
находился кардинал Бертран. То и дело сжимал ему  плечо,  будто  клешней
прихватывал.
   Дежан сказал:
   - Мессен, я  хотел  бы  знать,  с  кем  вести  переговоры  по  одному
занятному делу.
   - Со мной, - сказал Амори. - Я граф Тулузский.
   Дежан позволил себе усмехнуться.
   -  Мессен.  Вчера  вечером  мы  выгнали  ваших  людей  из  предместья
Сен-Сиприен, где они занимались грабежом. Сейчас у нас на руках тридцать
два ваших рыцаря, все знатного рода. Они решительно ни на что не годны и
нам не нужны. Нам не прокормить их. Тулуза - не богадельня.  Правда,  мы
полны милосердия и делаем для них все, что в наших силах.  Дали  каждому
по нищенской суме на шею. Водим по улицам, чтобы добросердечные горожане
могли бросить им подаяние. Кстати, многие подают. Правда, денег почти не
подают. Откуда у нас деньги  после  того,  как  ваш  отец  нас  ограбил?
Фрукты... даже камни... И не все попадают точно в  суму,  но  как  можно
винить в этом бедных простолюдинов? С нас ведь не  спросишь  ни  меткого
глаза, ни твердой руки. Иной раз по шее попадут, иной раз по лицу... Наш
добрый граф Раймон думает отдать ваших франков на потеху городу. Но если
вы еще не совсем обнищали, то можете выкупить их.
   Амори побледнел. Он знал, как Раймон обходится с пленными.
   - Сколько? - спросил он сквозь зубы. - Сколько он хочет, ваш Раймон?
   - По пятнадцати серебряных марок за каждого, - сказал Дежан. И встал.
- Пусть ваш человек нас проводит. Я вернусь завтра.
   - Мессир! - окликнул этого горожанина Амори, когда тот уже уходил.  И
когда Дежан обернулся с улыбкой, сын Монфора уточнил:
   - Вы вернете их мне целыми и невредимыми.
   Дежан изысканно поклонился и вышел.

***

   Тело Симона вываривалось до ночи и еще всю ночь. У  котла  сторожили,
следя, чтобы не прикипало к стенкам. Когда выпарилась  почти  вся  вода,
костер разобрали и котел остудили.
   Из мутной жижи выбрали все кости, омыли их  в  Гаронне  и  сложили  в
ларец, завернув в большой, украшенный вышивкой, плат.
   Остальное осторожно вылили  в  глиняный  сосуд  с  широким  горлом  и
захоронили рядом с могилой симонова брата  Гюи.  Там,  где  еще  недавно
столько времени проводил сам Симон - разговаривая  с  умершим  братом  и
выпрашивая у Бога себе мира и покоя.

***

   Пленные вернулись, угрюмые и злые. Многие были  ранены  и  почти  все
избиты.
   Из тридцати двух человек, выкупленных Амори  на  собственные  деньги,
только четверо пришли в часовню, где стоял ларец с прахом Монфора.
   Наутро  большой  отряд  провансальцев,  некогда  присягавших  Симону,
отказался дать клятву верности его сыну. Свыше двухсот  человек  открыто
перешли на сторону Раймона Тулузского. Амори не мог их остановить.
   Войско расползалось под его  руками.  Как  будто  вытащили  из  стены
замковый камень, все вокруг рушилось и сыпалось. Амори не был Симоном.
   Но у него достало  еще  воли  собрать  оставшихся  и  бросить  их  на
последний штурм Тулузы. Следует отдать должное  легату  -  тот  надорвал
свою луженую глотку, помогая молодому Монфору.
   Амори поджег палисады и катапульты, стоявшие за  ними,  облив  бревна
смолой.
   Пока горожане сбивали и заливали пламя, франки сшиблись с  арагонской
конницей.
   Бой длился целый день. Тулуза, рыча от  ярости,  извергала  из  своих
улиц все новых и новых защитников  -  авиньонцев,  бокерцев,  наваррцев,
каталонцев...
   К вечеру Амори отступил.
   Старший сын Симона  был  ранен  и  еле  жив  от  усталости.  Он  едва
позаботился о безопасности Нарбоннского  замка  -  это  сделал  за  него
сенешаль Жервэ.
   Теперь у Монфора  оставалось  так  мало  людей,  что  все  они  могли
разместиться за стенами замка. Лагерь франков опустел.
   Наутро, погребенный недовольством легата, Амори хмуро объявил о  том,
что снимает осаду.
   Он не увозил с собой из Тулузы почти ничего.  Ни  добычи,  ни  славы.
Только ларец с прахом Симона.
   Уходя, Амори зажег Нарбоннский замок.

***

   Он уходил на восток, в Каркассон. Замок пылал за его спиной  огромным
факелом. Дым застилал прекрасный город Тулузу, так  что  если  бы  Амори
обернулся, он не смог бы даже увидеть ее.
   Но он не оборачивался.

***

   Кости Симона погребли в каркассонском соборе Сен-Назар, после  пышной
церемонии, среди пурпура и золота, под торжественный  звон  колоколов  и
многоголосое пение.
   Кардинал Бертран, словно позабыв все  распри  и  разногласия,  бывшие
между ним и Симоном, объявил покойного графа святым мучеником за веру, а
гибель его сопоставил с  кончиной  первомученика  Стефана,  побитого  от
гонителей камнями.
   У Фалькона все не шел из головы тот разговор  с  Симоном,  на  могиле
Гюи.
   Симон - Петр - камень...

***

   Мужество оставило Алису, она рыдала и билась на руках своих детей.

ЭПИЛОГ

Ноябрь 1218 года

   Поздней осенью, когда франки отступали по всему  Лангедоку  и  скорая
победа над ними была очевидна, Рожьер выбрался в Пиренеи, к сестре.
   Петронилла жила в Лурдском замке (где уж и вспоминать забыли о  Ниньо
Санчесе). Здесь было безопасней - склоны круче, стены выше и крепче.
   О, оттуда, из-за стен, приходят к Петронилле все страхи и беды.  Туда
уходят от нее мужчины - враждовать, умирать.
   Петронилла угостила брата молодым вином и мясом барашка. Показала ему
псарню и конюшню, которыми гордилась. С  таинственным  видом,  держа  за
руку, сводила в винный погреб. Добавила со смехом,  что  показала  бы  и
прядильню, да боится, как бы рыцарь не соскучился.
   И чем больше смотрел и слушал Рожьер, тем больше дивился  он.  Сестра
жила в своем Лурде, словно в заколдованном замке. Бурное течение времени
обходило ее стороной.
   Все та же старая прялка  у  очага.  Все  та  же  чаша  для  умывания,
глиняная, со щербинкой - надо же, до сих пор не разбила! И  все  тот  же
уродливый  псарь  поклонился  Рожьеру,  когда  тот  заглянул  посмотреть
щенков.
   - Ну, - молвил, наконец, Рожьер, - маленькая моя Петронилла,  все  ли
сокровища вы мне показали?
   Она слегка покраснела и не ответила. Рожьер протянул руку, взял ее за
остренький подбородок.
   - Слыхал я, сестра, что нынешним годом вы были в тягости?
   - Это правда, - отвечала она смущенно. - Господь послал мне, наконец,
такую радость.
   - Так вы родили своему Монфору дитя, как хотели?
   - Дочку. Я показала бы вам, но она сейчас спит.
   - Вы окрестили ее?
   - Да.
   - Не дождавшись ни отца, ни меня?
   - Брат, - сказала Петронилла, - я боялась оставлять ее некрещеной так
долго.
   - Какое хоть имя вы ей дали?
   Глядя Рожьеру в глаза, Петронилла ответила тихо:
   - Алиса...
   Рожьер прикрыл веки, прикусил губу.
   Петронилла потянула его за рукав, виноватым голосом окликнула:
   - Брат... Мессен...
   Коротко размахнувшись, Рожьер точным ударом бьет в висок свою сестру,
графиню Бигоррскую.
   Без стона она валится на пол у его ног.
   Рожьер поворачивается и выходит вон.
   Он седлает коня, отталкивая взволнованную прислугу.  Он  выезжает  за
ворота.
   Горы расступаются перед ним и вновь смыкаются за его спиной.
   У Петрониллы в ее заколдованном замке больше не будет брата.
   Петронилла приходит в себя ночью. Ей холодно, ее трясет в  ознобе.  С
ней случилось непоправимое горе, но она пока не может вспомнить - какое.
   Луна ярко горит в черном небе, заливая задний двор.
   Петронилла лежит на  колючей  подстилке  из  соломы.  А  рядом  сидит
безносый псарь и рассеянно водит рукой то по волосам своей  графини,  то
по  лохматому  брюху  проказливого  молодого  кобеля,  от   удовольствия
пустившего слюни.