прекрасный город Тулуза!..
   И кричали в ответ франки от радости.
   - ...довольно ратных трудов положено, довольно пота и крови пролито в
пыль...
   Кивали франки: да, довольно!
   - И теперь мы заслужили отдых! - ревел Симон, багровый от  натуги.  -
Мы победили!
   И ревели неистово пьяные его соратники.
   А Симон, уже спрыгивая, крикнул напоследок:
   - В Тулузе нас ждут! Приготовлена встреча! В Тулузе...
   И голос его оборвался.
   Кругом пили и смеялись. И  Симон,  усевшись  снова  за  стол,  пил  и
смеялся вместе со всеми.

***

   Ночь была на исходе, когда  граф  Симон  вломился  в  покои,  которые
занимал кардинал Бертран.
   От шума легат проснулся. Симон  нависал  над  его  кроватью,  источая
свирепый хмельной дух.
   - Что вам нужно, мессир? - спросил легат резко. Между ним  и  Симоном
так и не установилось приязни.
   - Святой отец, - отозвался Симон тихо, - я лгал.
   Легат молча уставился на Симона. Не настолько же пьян граф де Монфор,
чтобы...
   Симон сказал:
   - Прочтите письмо дамы Алисы.
   И сам запалил для легата лампу. Поднес ее к кровати  и  держал,  пока
кардинал разбирал послание.  Легат  прочел  письмо  два  раза,  не  веря
собственным глазам.
   - Вам читали это? - спросил он.
   - Да.
   - Мятеж? - переспросил легат.
   - Раймон отнял у меня Тулузу, - сказал Симон. - Моя жена,  мои  дети,
племянник - все они заперты в Нарбоннском замке. Видит Бог, я...
   - Зачем же вы не сказали рыцарям всей правды?
   - Я не хочу, чтобы они оставили меня. Многие и  без  того  недовольны
долгой войной. Они нужны мне в Тулузе.
   - Вы хотите...
   - ...подманить их как можно ближе к городу, чтобы отступать было  уже
некуда.
   Повисло молчание. Лампа затрещала и потухла: в ней закончилось масло.
В окне медленно светлело небо.
   Наконец кардинал Бертран спросил:
   - Кто еще знает правду?
   - Посланец моей жены. Монах, который  читал  мне  письмо.  Я  запугал
его... Вы, святой отец. И я.
   - Посланец? Этот, как его...
   - Анисант из Альби.
   - Да он ведь улыбался,  кажется,  и  участвовал  в  вашем...  веселом
застолье.
   - Я пригрозил ему смертью, если проболтается.
   Легат пронзительно глянул Симону в глаза.
   - Рана у него на руке - тоже след ваших угроз, мессир?
   - Нет, но я бил его.
   Кардинал Бертран проговорил, медленно осознавая случившееся:
   - О Господи...
   Симон встал на колени  возле  кровати,  обратил  к  легату  серое  от
усталости лицо.
   - Столько пролито крови, столько положено трудов  -  скажите,  святой
отец, почему все мои усилия не благословляются Господом?
   От Симона разило выпивкой и конским потом. Даже легату в нос  шибало,
хотя утонченным обонянием посланец папы не отличался.
   И сказал Симону легат:
   - Крепитесь, сын мой. Это испытание...

13. ПРЕДМЕСТЬЕ СЕН-СИПРИЕН

Октябрь 1217 года

   Алиса смотрела...
   Когда услышал Санаваллат, что мы строим стену, он рассердился и много
досадовал и издевался над Иудеями; и говорил при  братьях  своих  и  при
Самарийских военных людях,  и  сказал:  что  делают  эти  жалкие  Иудеи?
неужели им это дозволят?.. неужели они оживят камни  из  груд  праха,  и
притом пожженные?..
   Мы однако же строили стену, и сложена была вся стена до половины  ее.
И у народа доставало усердия работать...
   Строившие стену и носившие тяжести, которые налагали  на  них,  одною
рукою производили работу, а другою держали копье.  Каждый  из  строивших
препоясан был мечом по чреслам своим, и так они строили...
   Тулуза мятежная, когда увидела, что  жена  грозного  Монфора  надежно
заперта  в  Нарбоннском  замке  и  никак  не  может   воспрепятствовать,
принялась возводить стены, разрушенные Симоном.
   Строили у ворот Монтолье и у Саленских ворот, углубляли рвы и чистили
старицу Гаронны выше по течению Нового моста.
   Это было, может быть, лучшее время дамы  Тулузы.  Не  стало  различий
между бедными и богатыми, простолюдинами и знатными,  женщины  трудились
наравне с мужчинами, дети - со взрослыми. Лучшие люди города, берясь  за
тяжелые корзины с землей и  камнями,  не  боялись  оборвать  кружева  на
одежде.
   Для Тулузы наступило обетованное Царство Небесное, и не было там в те
дни "ни Еллина, ни Иудея".
   Корзины, нагруженные вынутой землей, передавались из  рук  в  руки  -
будто летали  по  воздуху  вдоль  всего  рва.  Канавы  прорезали  почву,
наполняясь мутной водой. Старица вновь ожила, а над нею  вырос  вал.  На
телегах, на плечах перетаскивали длинные жерди.
   Днем и ночью стучали топоры. Для палисада острили тяжелые бревна.
   Возвести настоящую каменную стену Тулуза не успевала,  но  деревянную
подняла в короткий срок. Мощные бревна, заостренные вверху, были врыты в
землю на треть и хорошо укреплены поперечинами.
   Далеко видно в прозрачном осеннем воздухе. Далеко слышно, как днем  и
ночью поет и смеется Тулуза мятежная. И страха не было у нее в  те  дни;
ради недолгого срока, проведенного  в  Царстве  Небесном,  стоило  потом
принимать и муки, и смерть.
   И не знала Тулуза, сколько дней отпущено ей было такой  жизни;  знала
только, что мало.
   По истечении времени оказалось, что этих дней было всего девять.

***

   На десятый день по  возвращении  Раймона  прибыли  под  стены  Тулузы
одновременно оба Гюи - и дядя, и племянник, один из  Каркассона,  другой
из Бигорры, и с каждым был небольшой отряд.
   Завидев друг друга издали, приостановились, начали всматриваться. Сын
Монфора первым разглядел, с  кем  столкнулся  на  узкой  дороге  посреди
широкой равнины и с криком погнал коня навстречу родичу.
   Обнялись от души. И сказал брат Симона:
   - Не будем ждать. Давайте подъедем к городу ближе и нанесем внезапный
удар там, где найдем брешь.
   На это молодой граф Бигоррский ответил:
   - Хорошо.
   Свели два отряда в  один  и,  не  останавливаясь  даже  для  краткого
отдыха, понеслись в сторону  Тулузы.  Взволновали  дорожную  пыль,  гром
исторгли у пересохшей за лето земли. Остался позади Нарбоннский замок  -
головы не повернули взглянуть на него. Скорей,  скорей,  пока  Тулуза  в
смятении, покуда растеряна она и не успела собраться с силами.
   Прямо в брешь у Саленских ворот устремились они,  туда,  где  еще  не
закончена была работа. Мимолетом подивился брат Симона тому,  как  много
успела, оказывается, Тулуза - нежная, взбалмошная - за столь малый срок.
Но не было у него времени дивиться долго.
   У пролома остановил коня, руку с мечом вскинул и  прокричал,  выпевая
слова, будто в рог затрубил:
   - Бароны, франки! С коней!
   И первым соскочил на землю, обращая себя в пехотинца.
   Ярясь громким криком, бросились франки  на  город,  оскальзываясь  на
насыпи свежих валов. Две женщины с  корзиной,  полной  камней  -  вдвоем
волокли, надрываясь, - полетели в ров; корзина, теряя  камни,  вслед  за
ними. У палисада зарубили нескольких горожан. Кто с топором был,  кто  с
ножом - над бревнами клонились, тесали и острили. Теперь  сами  бревнами
пали. Переступили через трупы и так  ворвались  в  город,  погнав  перед
собой перепуганных людей, какие на пути подвернулись.
   Да,  пообносилась  дама  Тулуза,  пока  пребывала  в  своем  Небесном
Царстве! Все люди в ней стали одинаковы, не разберешь, какого и  звания.
От тяжкой работы одинаково в грязи.
   И кричали, убегая, тулузцы:
   - Франки, франки!..
   А франки настигали их и били в потные спины.
   И по всей, казалось, Тулузе заревели боевые рога, гнусаво и грозно, -
в точности такие, как у всадника на симоновой печати.
   - Монфор! - кричал сын Симона, но рога заглушали его голос.
   И гасконцы, что пришли вместе с ним на зов его матери, кричали  тоже,
повторяя непривычное еще губам имя своего нового графа:
   - Монфор! Монфор!
   И все глубже вгрызались они в  тело  Тулузы,  беспощадно  кромсая  ее
острыми мечами.
   А в глубине Тулузы, в самом ее  чреве,  постепенно  зарождался  новый
звук - гром копыт, в узких улицах оглушительный. И вот навстречу франкам
выскакивает конница, надежда дамы Тулузы, ее спасение.  И  бьет  каждого
всадника по левому плечу, покуда не взят на локоть, треугольный тарж,  и
горят на нем золотые и красные полосы - Фуа.  Опять  осиное  это  гнездо
разродилось злым роем.
   Рассыпаются повсюду.
   Гюи, брат Симона, уходит от удара, пропускает всадника мимо себя и  в
последний миг разит лошадь. А в Гюи уже летят  арбалетные  стрелы.  И  с
крыш  вдруг  метнули  камень,  да  только  промахнулись  -   попали   по
издыхающему коню.
   Гюи жмется к  стене.  Из  соседней  улицы  тоже  слышен  гром  копыт.
Поверженный всадник перед Гюи беспомощно бьется под конской  тушей.  Гюи
поглядывает  на  него,  примеривается,  как  ловчее  убить,  покуда   не
выбрался. Но отовсюду несутся  на  него  красно-золотые  осы,  и  Тулуза
полнится ликующим криком:
   - Фуа! Фуа! Фуа!..
   Бросив бой незавершенным, Гюи ныряет от них в  узкий  переулок,  куда
конному не пробраться.
   А младший сын Симона неподалеку от своего дяди и крестного бьется  со
Спесивцем. Спесивец долговяз, одет бедно, вооружен крепко  и  старше  он
молодого бигоррского графа ровно в два раза. И не  со  Спесивцем  бьется
уже сын Симона, а с собственной смертью, ибо ранил его Спесивец, глубоко
рассек ему кисть правой руки и вынудил переложить меч в левую.  А  левая
для Гюи - совсем не то, что правая.
   И кривил уже в  усмешке  курносое  свое  лицо  Спесивец.  Зарубил  бы
симонова сына, если бы не старший Гюи. Вовремя успел к своему  крестнику
и принял удар, тому назначенный. А после, пока  Спесивец  поворачивался,
уязвил врага под подбородок.
   Нехорошо засмеялись тогда оба  Гюи  де  Монфора,  племянник  и  дядя.
Сегодня убили они  Спесивца,  который  много  крови  Симону  попортил  в
Тулузе. Прозвание свое получил он за заносчивый не по состоянию  нрав  и
за вздернутый нос. Настоящее же его имя было Эмери из Эстретефонды.
   И ревели в Тулузе трубы, сделанные  из  бычьих  рогов.  Однако  иначе
ревели они, чем в начале битвы. Отзывали франков из Тулузы, собирали  их
за стенами - отступление играли.
   А Тулуза кричала:
   - Фуа! Фуа!
   Сжатые  со  всех  сторон,  вынуждены  были   франки   пробиваться   к
юго-востоку и там, через ворота Монтолье, выбираться из города,  как  из
западни. А земляной вал здесь выше и палисад крепче, и  осмелевшие  люди
куда злее.
   Последний взгляд на Тулузу, на собор Сен-Этьен, видный из-за вала,  -
и вот франки садятся на коней и гонят их к  Нарбоннскому  замку.  Следом
влечется обоз.
   Все устали - и конные, и пешие, и обслуга, и лошади.
   В Тулузе оставили сегодня франки восемнадцать человек, из них четверо
- рыцари.

***

   Дама Алиса ничуть не опечалена поражением, хотя и сын  ее,  и  деверь
одинаково хмуры. И одинаково сдержанно целуют ее руки.
   На левой, протянутой сыну, - красное пятно: закусила,  когда  увидела
со стены  долгожданную  конницу.  Ибо  в  тот  миг  боялась  дама  Алиса
разрыдаться. Не хотелось ей выходить  навстречу  радости  с  заплаканным
лицом.
   И старший Гюи просит простить им неудачу.
   Так говорит дама Алиса дорогим родичам своим:
   - Не к лицу нам печаль, раз мы снова вместе. Мы будем ждать Симона.
   А у сенешаля Жервэ будто тяжелый камень с плеч свалился.

***

   Всю дорогу от Креста гнал Симон немилосердно, но не забывал  при  том
смеяться и шутить, чтобы ни у кого не возникло подозрений.
   И веселились бывшие с Симоном рыцари, ибо умел  граф  Симон  ввернуть
такое забавное словцо, что не один день после вспоминалось. Как оживет в
груди, иной раз совсем некстати, так и трясешься со смеху.
   Спешку свою объяснял Симон нетерпением, а вечерами иного разговора  и
не вел, кроме как о  женщинах.  Да  и  что  тут  требовалось  особенного
объяснять? Кто не знает симонова обыкновения носиться из  края  в  край,
так что человеческому глазу и не уследить.
   И зачем рассуждать  лишнее,  коли  мятеж  потушен  и  Рона  перестала
бурлить, а дамы, тоскуя, зовут назад, в Тулузу  -  насладиться  отдыхом,
пирами, охотой, объятием белых их рук?..
   Анисант из Альби держался от Симона подальше и старался не попадаться
ему на глаза. Тяжким комом  сырой  глины  ворочалась  у  него  в  животе
правда, не давала и губ в улыбке раздвинуть. Но Симона Анисант боялся  и
потому продолжал хранить мертвое молчание о  том,  что  знал.  Угрюмство
свое перед другими отговаривал раной.
   А  Симон,  стервец,  нет-нет  да  поймает  его  глазами.  Поймает   и
ухмыльнется. Но зря не мучил - с разговорами не  подходил.  Только  раз,
переходя неглубокую речку, оказались они  с  Анисантом  рядом.  И  вдруг
засмеялся Симон.
   Не удержался тогда посланец Алисы.
   - Дивлюсь на умелое лицемерие ваше, мессен.
   - Дивись, - фыркнул Симон. - На меня многие дивятся, не ты один.
   - Ведь на вас теперь никто и не смотрит, а вы все веселость  из  себя
давите.
   Симон искоса на Анисанта поглядел. Видел, что нешуточно зол  на  него
этот рыцарь, и еще позлить его захотел.
   - Да ведь мне и вправду смешно.
   - Чему же вы веселитесь? - спросил Анисант.
   - Уж ты-то, сотник, хорошо знаешь, чему. Скоро скажу им правду, то-то
веселье настанет...
   - Где?
   - В Базьеже. Оттуда до Тулузы меньше двадцати верст.
   Анисант угрюмо сказал:
   - Разорвут они вас на части, мессен.
   А Симон уперся кулаком о бедро  и,  открыв  в  улыбке  широкие  зубы,
ответил:
   - Вот уж нет, сотник. Поверь.

***

   В Базьеже, оповещенный заранее вестником, ждал их брат Симона -  Гюи.
Стоял верховым, неподвижный. По левую руку от него - молодой  бигоррский
граф, за спиной - двадцать всадников с копьями.
   Симоново войско остановилось. И выехал Симон вперед, навстречу  брату
и сыну. Сделал знак Амори и легату следовать за собой; прочим же показал
оставаться пока на месте, чтобы не учинилось беспорядка.
   На самом деле хотел положить  расстояние  между  собой  и  обманутыми
рыцарями, ибо была доля истины в том, что говорил Анисант.
   Еще один человек присоединился к Симону,  без  спроса  -  Анисант  из
Альби. Из-за обмана смертным страхом боялся  он  оставаться  один  среди
франков.
   Отъехав на десять шагов, повернулся вдруг Симон лицом к своим рыцарям
и проговорил громким голосом (а сам ладонью меча касается):
   -  Мессиры!  Как  придет  время,  судите  меня  таким  судом,   каким
пожелаете, а сейчас узнайте: я вас обманул. Старый Раймон возвратился из
Арагона и отнял у меня Тулузу. Я привел вас в бой.
   Поначалу царило молчание. Ничем иным не могли ответить гордые  бароны
на такое признание. А Симон глядел на них, застыв  в  каменной  ухмылке.
Как, легки ли вам симоновы шутки и по спине ли их тяжесть?
   И вот - взорвались.
   Закричали все разом, к Симону хлынув и Симона обступив:
   - Лжец!..
   - Позор!..
   - Как вы посмели!..
   - Трус!
   - Что? - спросил тут Симон.
   Да не на труса напал. Прямо в лицо закричал Симону конник:
   - Вы трус, мессир!
   Видел  Симон,  что  конник  этот  простого  звания  и  родом  не   из
Иль-де-Франса, а откуда-то из Прованса. И  вынул  меч  из  ножен,  чтобы
зарубить его перед всеми, ибо такие пожары лучше всего кровью гасить.
   Но легат Бертран удержал Симона.
   - Именем Господа нашего! - закричал кардинал. Рукавами взмахнул. - Во
имя Иисуса Христа, замолчите же!
   Симон на конника дерзкого холодно глядел, а конник глаз перед Симоном
не опускал - злобой исходил и обидой. И все больше нравился  он  Симону,
сам о том не подозревая.
   А когда  все  смолкли,  наконец,  так  сказал  легат,  Симона  удивив
безмерно:
   - Это я присоветовал графу Симону утаить  от  вас  правду,  бывшую  в
письме дамы Алисы. Никто не знал о том, что  произошло  в  Тулузе.  Даже
Амори де Монфор.
   Посланца Симон  вынудил  молчать.  Все  это  было  сделано  по  моему
указанию. Это я обманул вас. Вот как рассуждал я тогда: пусть малый грех
поможет одолеть грех великий. Малый грех - моя ложь; пусть ляжет мне  на
душу и отягчит ее невеликой тягостью. Великий же грех -  ересь,  которую
мы пришли побороть...
   После этих слов еще некоторое время  кричали  и  беспокоились.  Чутко
выждав - ни больше ни меньше, чем следовало,  -  гаркнул  Симон  во  всю
глотку:
   - Мессиры! Мой брат Гюи де Монфор говорит: возьмем Тулузу,  пока  она
не оделась еще стенами и не ждет нападения.
   Гюи подался вперед и заговорил. Его встретили внимательно, едва ли не
с приязнью. Красивый голос Гюи хорошо был  слышен  по  всему  войску.  И
ветер помогал,  подхватывая  слова  симонова  брата:  одно  удовольствие
носить такой голос, звучный, почти певческий.
   Тулуза, говорил Гюи, город большой, многолюдный. И  богата  она,  так
что припасов там скопилось множество. А если иссякает хлеб или мясо,  то
всегда находит Тулуза дорогу к  другим  городам  и  деревням.  И  потому
затевать осаду - верный способ нажить себе беды на десять лет.
   Не лучше ли сразу, не дав себе даже роздыху, пойти  на  штурм,  чтобы
потом зато наслаждаться в Тулузе покоем, сколько пожелается?
   - Я пытался взять ее, - сказал Гюи, - но не сумел, ибо был малочислен
и слаб. У меня заготовлены лестницы и  веревки  для  штурма,  а  теперь,
когда вы здесь, мессиры, то появилась и сила.
   Пока Гюи говорил, и бароны и рыцари слушали его, Симон, наклонившись,
поцеловал легату руку и молвил тихо:
   - Благодарю.
   И сразу отвернулся, приняв высокомерный вид.

***

   Вот кусачие веревки обвивают верхние колья  палисада,  и  лестницы  с
треском падают на валы, выступая верхними концами выше  заграждения.  По
всему периметру, от старицы Гаронны до собора Сен-Этьен,  поднимаются  и
лезут по веревкам, лестницам, в бреши  разъяренные  франки.  Многих  еще
гложет досада на Симона и спешат они сорвать зло на Тулузе.
   Перебив всех, кто сторожил Саленские ворота, раскрыли путь  конникам,
и Симон во главе отряда ворвался на улицы, огласив  их  стуком  копыт  и
ревом роговых труб. И гремело, отлетая от испуганных стен:
   - Монфор! Монфор!
   Но повсюду встречали франков арбалетчики  и  со  всех  сторон  летели
короткие тяжелые стрелы, пробивающие с такого близкого расстояния добрую
кольчугу.
   Рожьер де Коминж наказал не  принимать  с  франками  ближнего  боя  -
издалека их убивать. Особенно же надлежало беречься Симона и его брата.
   Из окон и с крыш на нападающих то и дело выворачивали корзину камней,
благо этого добра в Тулузе заготовили много.
   И, как и в прошлый раз, стали отходить франки,  а  бесславная  смерть
наступала им на пятки, обжигала затылок.
   И видел сын Симона, меньшой Гюи, как родич его,  Рожьер,  закладывает
стрелу и поднимает арбалет. Едва успел метнуться к стене, до  последнего
мига не верил.
   А зря не верил! Не пугать - убивать его взялся Рожьер.
   Скривил губы брат  Петрониллы  и  послал  мужу  сестры  проклятие.  И
безмолвно поклялся сам себе молодой граф де Коминж: настанет день, когда
этот Гюи будет  лежать  мертвым  у  его  ног,  и  тогда  смоется  обида,
нанесенная глупой Петронилле.
   Под градом камней и стрел выбирался Симон из Тулузы. В сумятице сразу
потерял из виду и брата, и обоих сыновей. Бился молча. И те, кто узнавал
графа Симона, избегали его.
   Меч у Симона длиннее и тоньше, чем большинству привычно. В ширину  не
более трех женских пальцев; острие имеет заточенное. Такой  меч  требует
особого  искусства  им  владеть,  а  при  надлежащем  умении   пробивает
кольчугу, разит наверняка и насмерть. И потому мало находилось охотников
схватиться с Симоном.
   И повсюду были в Тулузе засады и ловушки.
   Большой камень ударил Симона в грудь, так  что  там,  внутри,  что-то
звучно хрустнуло, пресекая  дыхание.  Симон  потерял  воздух,  а  второй
камень оглушил его по голове. Пал Симон на шею  лошади,  и  вынесла  его
лошадь из кричащего, разящего, стреляющего города  -  чудом  не  погубил
себя Монфор.

***

   А когда Симон открыл глаза, то увидел тусклое,  вечереющее  тулузское
небо.
   Поблизости мирно переругивались на