Наконец  долгожданные  шаги.  Гюи  неторопливо  поднимается  -  чисто
умытый, одетый в белое. Все как задумывалось еще по дороге из Рима.
   И дама Алиса с трудом удерживает в груди  изумленный  вздох:  никогда
еще не  видела  она  этого  своего  хмурого,  молчаливого  родича  таким
сияющим.
   А Гюи де Монфор нарочно длит мгновение.
   Симон - недвижим, как статуя.
   Медленно склоняется перед ним Гюи.  Время  растягивается,  становится
густым.
   Всякий жест, всякое слово вязнет, исполняясь особенной тяжести.
   Звучным голосом произносит Гюи де Монфор - будто  жемчужины  одну  за
другой перед  братом  выкладывает  (сколько  раз  еще  на  корабле  себя
натаскивал - как стоять да как говорить!):
   - Приветствую вас, господин мой и брат, граф Тулузский и  Лестерский,
герцог Нарбоннский, виконт Безьерский и Каркассонский!
   Ибо такова была весть, которую вез он из Рима.
   Симон под загаром бледнеет.
   Симон встает, подходит к брату.
   Гюи улыбается от уха до уха.
   - Свят Бог на небе, - говорит он, смеясь, - и  есть  свет  правды  на
земле.
   Шесть лет трудились вы неустанно и вот - не напрасны были потери.
   Помедлив мгновение, Симон крепко обнимает брата.
   - Здравствуйте, мессир, - только это и говорит Симон. - Как же я рад,
что вы, наконец, вернулись.
   Амори - старший сын,  наследник  -  глядит  на  отца  во  все  глаза.
Восхищенно, влюбленно,  почти  молитвенно.  В  груди  ширится  неистовый
восторг.
   Губы   Амори   шевелятся,   привыкая:   "Граф   Тулузский...   виконт
Безьерский..."
   Родные, соратники, друзья  -  те  вокруг  разом  принимаются  шуметь,
смеяться, весело переговариваться, друг друга поздравлять.
   И дама Алиса поднимается со своего  места,  чтобы  низко  поклониться
своему супругу.
   И Симон перед всеми целует ее руку.
   Лучшей пары еще не видано, чем граф Симон и Алиса де Монморанси:  оба
полны зрелой силы, оба красивы, статны, широки в плечах и поясе.
   Кругом кричат здравицы. Свят Бог на небе! Есть свет правды на земле!
   Увенчан Монфор победой, и труды его не напрасны!
   И дочери - Амисия, Перронелла, Лаура  -  бьют  в  ладоши  и  смеются,
радуясь на отца и мать.
   И только ближайшим - Гюи и Алисе - открыто, что для Симона так  и  не
наступило праздника.
   Пустыми, мертвыми глазами смотрит Симон -  куда-то  в  сторону,  мимо
жены, мимо любимого брата.
   Шесть лет он трудился, проливая кровь.  Шесть  лет  битв,  ненависти,
предательств. Шесть лет...
   Счастливая весть задыхается, погребаемая под пеплом  усталости  -  не
разгрести, не отвести руками! Радость выцветает, блекнет.
   Шесть лет.
   Как можно громче произносит дама Алиса:
   - Возблагодарим же Господа!
   - Аминь, - отзывается Гюи.
   И Симон, чуть запоздав:
   - Аминь.
   Точно камень опускается на плечи симонова брата.

***

   Вот уж в ком-ком, а в недоброжелателях и врагах  граф  Симон  никогда
недостатка не ведал. Вся жизнь, почитай, в том и проходит. То  один,  то
другой берется за непосильную задачу - загнать в гроб Симона де Монфора.
   Да только не выстроен  еще  такой  гроб,  куда  удалось  бы  впихнуть
Симона.
   Богат ростом Монфор, костью широк и обилен.
   И вот, когда Симон разогнал по углам врагов своих - пускай,  коли  не
прошла еще охота, в пустом воздухе зубами клацают! -  выбрался  нежданно
один, допрежь союзник, а ныне, по неведомой прихоти, новый враг.
   Выступил вперед  и  преградил  пути  Симону  архиепископ  Нарбоннский
Арнаут, хрупкий с виду старик.
   - Нарбонна остается свободной, - заявил он во всеуслышанье.
   Симону тотчас же услужливо донесли: так, мол,  и  так,  мессир  граф,
архиепископ Нарбоннский Арнаут говорит: "Нарбонна остается свободной".
   Симон уточнил:
   - "Свободной"? Под властью, что ли, мессира архиепископа?
   - Видимо, так, мессир граф.
   - Я ему покажу свободу, - зарычал Симон, не слишком, впрочем,  ярясь:
не испугался. - Будет ему полная свобода с оторванными яйцами...
   И спешно собрался в Нарбонну.

***

   Уже в седле сидел и сотня  конников  за  спиной  томилась  ожиданием,
когда подошел к Симону его брат Гюи.
   И сказал Гюи де Монфор своему властительному брату:
   - Возвращайтесь быстрей, мессир, ибо, сдается мне, сейчас  не  лучшее
время, чтобы ехать в Нарбонну.
   Подбирая поводья, отозвался Симон удивленно:
   - Отчего же не время?
   - Оттого, что  лучше  вам  поспешить  в  Иль-де-Франс,  к  королю,  и
получить в ленное держание те земли, которые вы завоевали мечом.
   За левым плечом Симона неподвижен знаменосец. Держит большое  тяжелое
знамя с золотым монфоровым львом, упирая в стремя толстое древко.  Знамя
висит, лев на знамени спит, завернувшись в широкие складки.
   Симон говорит своему брату Гюи:
   - Я лучше вашего знаю, что мне делать.
   - Разумеется, - отзывается Гюи.
   Покладистый младший брат графа Монфора.
   Однако от брата не отходит и дороги ему не освобождает.
   Симон говорит нетерпеливо:
   - Что же, по-вашему, мне уехать сейчас в Иль-де-Франс, а вам оставить
эту змею, архиепископа Арнаута?
   Гюи молчит.
   Симон слегка наклоняется к нему с седла.
   - Брат.
   Гюи поднимает лицо.
   Симон повторяет:
   - Брат, да вы, никак, боитесь, что в  Нарбонне  я  убью  архиепископа
Арнаута?
   Гюи говорит:
   - Да.
   - А что голой задницей на ежа сяду  -  этого  не  боитесь?  -  громко
спрашивает Симон.
   Знаменосец шумно фыркает. А Гюи отвечает Симону без улыбки:
   - Нет, мессир, этого я не боюсь.
   - Ну так посторонитесь! - кричит Симон, выпрямляясь в седле.
   Гюи отходит, дает ему проехать.
   Неторопливо шествует конь, унося Симона к  открытым  настежь  воротам
Нарбоннского замка - тем, что обращают выходящего спиной к  Тулузе.  Лев
на знамени чуть шевелится, просыпаясь.
   - Да поможет вам Бог, брат,  -  в  спину  уходящему  говорит  Гюи  де
Монфор.
   Симон уже не слышит его.

***

   А Нарбонна  и  не  бунтовала  вовсе  -  выжидала,  наблюдала.  Старик
архиепископ бушевал вовсю. Метал молнии и громы.
   Кричал с кафедры:
   - Нарбонна остается свободной!
   Город слушал.
   - Свободной! - надрывался архиепископ Арнаут.
   ...прислушивался...
   - А если только Симон де  Монфор  посмеет  прийти  сюда  и  захватить
власть в Нарбонне, то я...
   ...обдумывал услышанное...
   - Я отлучу его от Церкви! - гремел Арнаут.
   Тут город понял, что старенький архиепископ спятил, и  прислушиваться
перестал. Ибо невозможно представить себе большей нелепицы, чем Симон де
Монфор, отлученный от Церкви.
   А архиепископ Арнаут продолжал бушевать и кричать, и  ногами  топать,
да так громко, что его даже в Риме услыхали и пальцем оттуда пригрозили.
Чтобы и сам не позорился, и святую нашу мать католическую Церковь полной
дурой не выставлял.
   А тут как раз подошел к Нарбонне  Симон  де  Монфор  и  с  ним  сотня
копейщиков да юноша-оруженосец, настороженный и грозный.
   Симон вошел в Нарбонну.
   ("...Отлучу! Не сметь!..") Прошел по улицам, вверх от ворот, к дворцу
виконта Нарбоннского, к кафедральному собору, к центральной площади.
   ("...Остается свободной!..") И дальше, дальше, по улицам, по  улицам,
и остановился как раз перед резиденцией епископа.
   На  пороге,  дерзко  глядя  в  лицо  сурового  графа,  стоял   старик
архиепископ.
   Раздувался от ярости. Раскинул руки крестом,  выпятил  вперед  чахлую
грудь.
   - Стой, богохульник!
   Симон остановился, махнул двум сержантам. Те спешились, подбежали.
   - Откройте мне двери, - велел Симон.
   - Да, мессир, - отозвался один из сержантов; второй же просто кивнул.
   Архиепископа аккуратненько взяли за локотки, подняли и унесли. Арнаут
потешно болтал в воздухе ногами - вырваться норовил.
   Симон без улыбки смотрел ему  в  спину.  И  юноша-оруженосец,  слегка
приоткрыв рот, провожал архиепископа глазами.
   Коней  отвели  на  архиепископские  конюшни.   Бессовестно   обобрали
хозяйских лошадей, засыпав овса графским. И  направились  в  резиденцию,
где бесславно сгинул мятежный архиепископ Арнаут.

***

   Через час знамя  Монфора  развевалось  над  Нарбонной,  а  граф,  его
младший сын Гюи и десяток сержантов уничтожали архиепископское вино.

***

   Нарбонна, не молвив худого слова, присягнула Монфору.
   Это было хорошо.

***

   Наконец наступает время покоя. Долгий  день  близится  к  завершению,
разговор перетекает с одного поучительного предмета на другой.
   Над Нарбонной тихо угасает день.
   Зима в этом году была  мягкая,  да  и  она  на  исходе;  земля  полна
ожидания лета - вот-вот наступит оно после бурного взрыва цветов.  Здесь
зацветает все разом, чтобы быстро отцвести, освобождая место плодам.
   Симон рассеянно передвигает на доске шахматные фигуры. Против него  -
меньшой сын, Гюи.
   Немного внимания уделял прежде Симон этому своему  сыну  -  скучноват
казался, мал и неказист. В минувшем году сделал своим оруженосцем.
   К удивлению отца, Гюи явно обыгрывает его. Впрочем, Симон подвыпил.
   ...И вот, разрушая очарование  тихого  предвесеннего  вечера,  в  зал
всовывается  встревоженная  сержантская  морда:  усы   торчком,   борода
клочком.
   - Мессир!
   После такого "мессира" Симон обычно велит подать кольчугу  и  седлать
коня.
   Граф отодвигает шахматы в сторону, недовольно глядит в  туда,  откуда
вот-вот прольется дурная весть.
   - Что еще?..
   - Мессир, архиепископ Арнаут сбежал!
   - Очень хорошо, что сбежал! - рявкает Симон. - Неплохо бы ему сбежать
куда-нибудь подальше от Нарбонны!
   - Арнаут укрылся в часовне, - сообщает сержант.
   - Да и хрен с ним, - говорит Симон.
   - Он отлучил вас от  Церкви,  -  выпаливает  сержант  и  выжидательно
втыкается взором в грозного графа: как?.. Что теперь скажет Монфор?..
   Опрокинув доску с шахматными фигурками, Симон разражается хохотом.
   Он хохочет так, что слезы выступают у него на глазах. Скоро вслед  за
ним смеются все, даже неулыбчивый Гюи, младший сын.
   - Ох, - выговаривает, наконец, Симон, отирая лицо широкой ладонью.  -
Ну, потешил. Не думал,  что  так  насмешит.  Отлучил?..  Что,  правда  -
отлучил?
   - Да,  мессир.  -  Теперь  сержант  позволяет  себе  ухмыльнуться.  -
Произнес анафему. Запретил вам, мессир, входить в Божьи храмы,  получать
разрешение от грехов, естественно. Интердикт. - Последнее  слово  дается
сержанту не без труда.
   - Запрещено также служить  в  ваших  владениях  торжественные  мессы,
звонить в колокола и...
   - Иди-ка выпей, дружок, - перебивает его Симон. - А  что  -  епископ,
говоришь, в часовне засел? И  хулу  на  нас  изрыгает?  И  даже  анафеме
предал? Нуну... Иди к нам, выпей.
   Сержант, от изумления выкатив глаза, пьет. Прямо из графских рук,  не
догадавшись забрать у него кувшин. Симон, забавляясь, довольно  ловко  -
для пьяного - льет вино из кувшина в сержантскую глотку. В конце концов,
оба остаются в красных пятнах от пролитого, но ни сержанта, ни графа это
не тревожит.

***

   Наутро Симон вызвал к себе нескольких священнослужителей и, не дав им
даже рта раскрыть,  приказал  по  всему  городу  в  колокола  звонить  и
торжественную мессу везде служить.
   - Не всякий день Нарбонна получает нового суверена, - пояснял при том
граф.
   Усмехался. Озорство затеял, не иначе.
   Священнослужители ощутимо забеспокоились.
   - А как же интердикт?.. А как же архиепископ Арнаут?..
   - Он где? - спросил Симон. - Все еще в часовне?
   - Да, мессир.
   - Вот пусть в часовне и сидит, - распорядился Симон. - Принесите  ему
туда поесть, что ли...

***

   К величайшему облегчению архиепископа, Монфор скоро отбыл  обратно  в
Тулузу, сопроводив свой отъезд новым оглушительным звоном, громом копыт,
грохотом, ревом труб, пением Veni Creator и большими толпами  народа  на
улицах.
   Нарбонна глазела, разинув рот: надо же, сколько шума  исторгает  этот
большой, чужой, этот страшный человек!..
   Только когда Симон удалился,  выбрался  Арнаут  из  часовни.  Хмурый,
сломленный. Плюнул себе под ноги и оставил Монфора пока в покое.  Немало
иных охотников сыщется - ломать зубы о толстую шкуру франка.

***

   А Монфор ехал к Тулузе. К своей Тулузе.
   Сидел в высоком седле, привычно развалясь, подставлял солнцу начавшее
уже бронзоветь лицо. Улыбался.
   Миновали Каркассон.
   Спустя несколько дней прошли Кастельнодари.
   В начале марта Монфор был в Тулузе.
   Он был дома.

***

   Тулуза молчала. Ей бы высыпать  толпами  на  улицы,  ей  бы  убраться
цветами,  встречая  своего  нового  графа,  -  а  она  каменно  молчала.
Деревянно молчала.
   Глиняно.
   Монфор сжал пальцы в кулак - понял все  сразу,  не  дурак  ведь  был.
Повернул  коня.  Неспешно  проехал  по  полю,   отделяющему   город   от
Нарбоннского замка.
   Приблизился к заранее уже открывающимся воротам.
   Тулуза безмолвно смотрела ему в спину.
   ...Вот Симон скрылся в воротах. Тяжелые створы медленно  затворились.
Граф прибыл.
   Граф потребовал, чтобы для него согрели воды.
   Граф потребовал сытного обеда.
   Еще граф потребовал, чтобы его оставили в покое.

***

   Едва только передохнув  после  Нарбонны,  Симон  тотчас  же  разослал
герольдов к городским старшинам и консулам. Назначил тем срок явиться  в
Нарбоннский замок для присяги.
   Консулы слушали герольдов, печалились. Вот и все. Все кончено. Где-то
наш добрый старый граф  Раймон...  Где-то  его  несчастный  юный  сын...
Никогда больше не будет в Тулузе Раймонов. Будут теперь сидеть в  Тулузе
сплошь Симоны да Амори.
   Присягать Монфору очень не хотелось, но не  очень-то  попрешь  против
папы римского, против короля французского, а главное  -  против  Симона.
Симон-то здесь, под боком!..
   И потянулись консулы и старшины, горюя, в Нарбоннский замок,  как  им
было приказано. Несколько бравых  сержантов  из  числа  симоновой  свиты
тщательно следили за тем, чтобы все шло ладно да складно.
   Лучших людей  Тулузы  встречают  в  Нарбоннском  замке  с  превеликой
помпой, с трубами, со знаменами.
   Граф Симон - в белом, его жена Алиса - в белом и синем, его брат  Гюи
- в красном, его старший сын  Амори,  как  и  сам  Симон,  ослепительной
белизной сияет.
   Епископ Тулузский  Фалькон  -  в  праздничном  облачении,  окруженный
монахами.
   Крест в руке Фалькона сверкает, будто живой.
   И еще тут прекрасные женщины из семьи  Монфора  и  других  знатных  и
славных семей - все роскошно убранные, в шелке  и  атласе,  в  золоте  и
серебре. И рыцари из числа друзей графа Симона.
   Большой зал Нарбоннской башни залит светом. Ради торжественности даже
факелы зажгли, хоть и стоял еще день.
   В часовенке, что стоит внутри стен Нарбоннского замка, тонко и весело
трезвонит колокол.
   Консулы и старшины помалкивают, жмутся  по  стенам,  переглядываются.
Будто украли что. Выжидают.
   Чего? Чего им ждать? Что с неба спустится сейчас старый граф  Раймон,
что разгонит он чужаков и, улыбаясь во весь свой  большой  веселый  рот,
скажет: мол, шутка все это, дурной сон,  а  вот  давайте-ка  мы  с  вами
заживем по-прежнему?..
   Пустые все мечтания. Не будет больше в Тулузе Раймонов...
   Один за другим опускаются консулы на колени.
   Симон стоит над ними. Ждет.
   Присягают - а что остается делать? - Монфору. Нехотя, будто  жилы  из
себя вживую тянут.
   Слушает.
   Не поймешь, все ли из сказанного разбирает  -  неподвижен,  хмур.  Но
принимает их вымученную клятву серьезно и даже как будто сердечно.
   Затем поднимает руку и присягает сам. Медленно, тяжко роняет слово за
словом. Смотрите  все:  Монфор  присягает  на  верность  городу  Тулузе.
Смотрите же!..
   И видят все, кто хорошо знает графа Симона, что от  полноты  душевной
он говорит.
   Я, Симон де Монфор, благодарением Господа  герцог  Нарбоннский,  граф
Тулузский и Лестерский, виконт Безьера и Каркассона, перед лицом Господа
и закона присягаю городу Тулузе в том, что буду ей добрым  сеньором.  Во
славу Господа нашего Иисуса Христа и святой матери-Церкви я буду хранить
верность своим подданным. В свидетели же себе я призываю Господа, святую
Церковь и всех мужчин и женщин Тулузы. Клянусь быть ей добрым господином
и хранить эту клятву, и город Тулузу, ее церковь, ее жителей, их жизни и
добро. А если  я  совершу  какую-нибудь  несправедливость,  то  лишь  по
неведению, и пусть тогда лучшие люди города откроют мне правду и помогут
исправить не праведное, ибо ложь и несправедливость неугодны Господу...
   Эти слова записаны для Тулузы на специальной грамоте, которую герольд
теперь  держит  в  рукаве.  Симон  не  поленился  -  затвердил   их   на
провансальском наречии.
   И вот граф  замолкает,  проговорив  последнее  слово.  Тогда  герольд
передает грамоту епископу, а епископ вручает  ее  консулам  и  объявляет
себя хранителем клятвы.
   В отличие от графа Симона, консулы умеют читать. С поклоном приняв от
Фалькона грамоту, они разворачивают  ее.  Глаз  сам  выхватывает  первые
строки. И содрогаются консулы - хоть и знают заранее, какое именно слово
увидят.
   "Я, Симон, граф Тулузский..."
   Господи!.. Симон, граф Тулузский!..
   Симон следит за ними - настороженный, внимательный.
   Висит тяжелое молчание. Оно тянется так долго, что, в  конце  концов,
неловко делается уже всем.
   Вигуэр  Тулузы  сворачивает  грамоту,  сжимает  ее   и   торжественно
воздевает руку. Печать  качается,  свисая  на  ленте.  Симонова  печать:
всадник с роговой трубой.
   - Мы сохраним ее в городском архиве, - говорит вигуэр Тулузы. - А вы,
мессен, будьте нам добрым господином, как и поклялись.

***

   Кого в Тулузе возненавидели  сразу  и  навсегда,  так  это  франкских
сержантов.
   Монфор привел их с севера, они  служили  ему  за  жалованье,  наречия
провансальского почти не понимали, а за  господина  своего  готовы  были
свернуть любую шею - пусть только пальцем ткнет, какую именно.
   Они-то и принесли в город графский приказ, больно уязвивший  гордость
Тулузы: докончить разрушение городских стен. Немедленно!
   - Мессир, - осторожно сказал графу его младший, разумный брат Гюи,  -
вы слишком торопитесь.
   В прежние времена  никогда  не  случалось  разногласий  между  Гюи  и
Симоном.
   Были как две руки одного тела. Иной раз и слов не требовалось, только
взглядом обменяются. И больно было Симону  оттого,  что  начал  Гюи  ему
противоречить.
   - Что-то не возьму в толк, брат, о чем вы  толкуете,  -  молвил  граф
Симон.
   - Тулуза к вам не привыкла. Она вас боится, а вы еще  больше  пугаете
ее.
   - Вот и хорошо, - проворчал Симон. - Пусть и дальше боится.
   - Ничего хорошего, - возразил Гюи. - Испуганная женщина может ударить
в спину.
   - Тулуза - не женщина. Тулуза - город, - сказал Симон, отлично  зная,
что лжет.
   Об этом Гюи не стал с ним спорить.
   - Вы не должны столь поспешно сносить стены, - повторил он упрямо.
   - Это вы так считаете, брат? - осведомился Симон. И брови сдвинул.
   Ну уж. Гюи де Монфора насупленными бровями не проймешь.
   - Я, - ответил Гюи - очень спокойный.
   - Хватит, - оборвал Симон. -  Я  не  собираюсь  оставлять  Тулузе  ее
укрепления.
   Мне не нужен здесь мятеж.
   - Будет, если вы не перестанете показывать ей свою ненависть.
   - Плохо я понимаю, брат, о чем ведете вы речь.
   - Понимаете. Вы распорядились отделить Нарбоннский  замок  от  города
дополнительным рвом.
   - Распорядился, - охотно признал Симон. Он почитал себя в  этом  деле
правым.
   - Вы обещали стать для города добрым господином.
   - Я и не отказываюсь, - рявкнул Симон, раздраженный. -  Снесу  стены,
выкопаю ров - и сразу же сделаюсь добрым. Не выводите меня из  терпения,
брат.
   Гюи бесстрашно глядел в его бешеные серые глаза.
   И молчал.
   Симон замолчал тоже. Наконец, он отвернулся и  начал  постукивать  по
стене пальцами.
   - Я не  могу  уехать  в  Иль-де-Франс  и  оставить  вас  здесь  почти
беззащитными.
   Я думаю о своей семье!
   И тут Гюи взорвался.
   - Черт побери! - заорал  он  (Симон  даже  подскочил).  -