Проклятье,
брат!.. Вы с первых  шагов  показываете  этому  городу,  что  ничуть  не
доверяете ему. Как же вы будете управлять Тулузой?  Вы  чувствуете  себя
здесь как в осаде!.. Это же ваш город! - Он схватил Симона за  плечо.  -
Тулуза и без того сильно запугана.  Вот  увидите  -  она  ударит  вас  в
спину...
   Симон долго не отвечал. Наконец сердито высвободился и буркнул:
   - Для того и копаю ров, чтобы не  дотянулась.  Я  ведь  знаю,  о  чем
думали эти сраные консулы, когда присягали мне на верность. Их  от  меня
трясет. И от вас тоже, от всех  нас...  Они  о  своем  Раймоне  мечтают.
Подумайте сами, как я оставлю замок, Алису, младших детей, если...
   Гюи покачал головой и больше не сказал ни слова.

***

   Так были снесены стены Тулузы и выкопан ров,  отделивший  Нарбоннский
замок от города. Сенешалем  сделал  Симон  верного  человека,  Жервэ  де
Шампиньи, доверив тому беречь город и замок.
   И с успокоенным сердцем отправился на север - получать, как надлежит,
завоеванные им земли в лен от короля Франции Филиппа-Августа.

***

   На севере деревья другие. И небо более  синее.  В  Тулузе  оно  будто
выцвело от жары. И весна здесь более поздняя...
   Из буйного цветения Симон вернулся в мокрый исход зимы.
   Скрывая улыбку, ехал шагом. Мужланы  вываливали  на  обочину  дороги,
глазели голодными после зимы глазами на графа Монфора - как шествует  он
во главе уставшей, забрызганной грязью свиты. Встречали как святого.  Им
загодя растолковали это.
   Многие, увлекаясь, валились на колени. Кричали:
   - Благословен будь, победитель ереси!
   В этих краях прошло детство Симона. Пустые по весне поля,  деревянные
дома без окон, плетеные изгороди, мартовский разлив грязи на дорогах.
   Симон улыбался.

***

   Филипп-Август принял его сердечно.
   Покоритель Тулузы. Искоренитель ереси. Лучший друг Господа Бога.
   Осыпанный дарами, увязший  в  почестях,  обласканный  королем,  Симон
принимал знаки королевской милости сдержанно, с молчаливым достоинством.
   При  огромном  стечении  самых  знатных  людей  королевства   передал
Филипп-Август Монфору отвоеванные им у ереси земли. Даже на  коленях  не
выглядел Симон умаленным. Понимал ли, что сделался вровень  с  владыками
Европы? Ибо графы Тулузские всегда были нешуточными соперниками  королям
Иль-де-Франса...
   И дивился король: как удается держать в узде эдакого зверя?..
   Так ты хочешь Тулузу, мой Симон? Ты добыл ее  себе.  Ты  завоевал  ее
своей доблестью, своей верностью, своим мечом, своей  кровью.  За  шесть
лет неустанных трудов ты воистину заслужил ее.

***

   Во имя святой и неделимой Троицы, мы, Филипп, благословением  Господа
король Французский, в присутствии собравшихся сеньоров, передаем  нашему
вассалу Симону де Монфору как нашему истинно верному  человеку,  который
принес нам клятву верности и присягнул нашей короне, права  на  феоды  и
земли, которые он отвоевал у еретиков и  врагов  Господа  нашего  Иисуса
Христа  в  графстве  Тулузском,  герцогстве   Нарбоннском,   виконтствах
Безьерском и Каркассонском, а также  права  на  феоды,  которые  Раймон,
будучи графом Тулузским, держал от нас. Дано в год  1216,  апреля  10-го
дня, в 37-й год нашего правления...

4. ЧЕРНОЕ ЗНАМЯ

Июнь - август 1216 года

   В Авиньон стекаются отряды. Рыцари рвутся умереть за отца,  за  сына,
за Тулузу. Мятеж против  Симона  зреет,  наливается  соками,  набирается
града и громовых разрядов. Все гуще туча, готовая излиться новой войной.
   И  кипит  душа  у  молодого  Рамонета.  Началось!   Пресвятая   Дева,
началось!..
   Вместе с рыцарями приносят  ему  свою  жизнь  и  простолюдины  -  все
смертельно серьезные, как оно  обыкновенно  с  мужланами  и  происходит,
доведись им взять в руки оружие.
   И вот приходят в Авиньон десяток человек из Бокера и просят доставить
их немедля к доброму  графу  Раймону.  Завидев  графа,  они,  как  один,
валятся на колени и начинают кричать:
   - Наш граф вернулся! Слава Иисусу Христу! Господин наш вернулся!
   И говорит им старый граф Раймон, прежде дав накричаться вволю:
   - Друзья мои, встаньте, ибо время воздавать почести еще  не  настало.
Скажите лучше, что заставило вас проделать всю эту дорогу из  Бокера  до
Авиньона?
   Вот какую весть принесли эти люди. Город Бокер готов первым  сбросить
с себя ярмо ненавистных франков и зовет для того к себе графа Раймона...
   Прежде Бокер принадлежал Жанне Английской и был частью ее  приданого,
когда она сделалась - четвертой! - супругой графа Тулузы  и  родила  ему
Рамонета.
   Затем  этот  город  подчинялся   архиепископу   Арльскому;   тот   же
благополучно  сдал  его  Симону.  Оставил  Симон  в  Бокерской  цитадели
умеренный гарнизон и на том позволил себе более не тревожиться.
   Решили между собою прежний граф Тулузский и его сын, что будет только
справедливо отобрать у Монфора Бокер. С какого боку  ни  зайди  -  и  по
человеческим уложениям, и по Божеским - должен Бокер отойти Рамонету.  И
если уж развязывать с Монфором войну, то лучшего, чем  Бокер,  начала  и
измыслить невозможно.
   Отдал Раймон эту войну целиком на руки своего сына. Сам  ощущал  себя
утомленным. Тяжело на пороге старости лишиться всех достояний.  Да  и  в
прежние годы не столько на поле брани силен был Раймон Шестой Тулузский,
сколько в изощренной дипломатии. Умел  беречь  кровь  ловким  сплетением
слов и улыбок.
   Проливал же ее лишь по принуждению, без всякой охоты  и  искусства  -
оттого обильно.
   И потому захотел старый граф Раймон из  Лангедока  скрыться.  Наметил
провести дни в Арагоне, у родичей последней своей, пятой по счету,  жены
- Элеоноры. Думал также сидеть там не праздно, но  собирать  помощь  для
войны и присылать ее Рамонету.
   Впервые отпускал своего соколенка в ясное небо. Пусть летит. Силы ему
даны немалые,  а  дерзостью  не  в  отца  удался;  скорее,  в  дядьку  -
английского Ричарда, прозванного Львиным Сердцем.

***

   В Бокере  стерег  достояние  симоново  Ламберт  де  Лимуа,  рождением
каркассонец.
   Насадил его Симон в  бокерской  цитадели,  дал  ему  сотню:  двадцать
рыцарей, а сверх того - пехотинцев, арбалетчиков, конюхов, щитоносцев  и
оруженосцев.
   Берегли  гарнизон  от  внезапностей  и  неприятностей  крепкие  стены
цитадели.
   Город Бокер стоял на скале;  мысом  врезаясь  в  певучие  воды  Роны,
оседлал утес, стек по склонам, заканчиваясь  второй  стеной  -  внешней,
обносящей подол.
   С юга город хранила река. С северной же стороны можно было  подняться
к цитадели по пологому  склону.  Потому  выстроено  там  было  еще  одно
укрепление, дополнительное, именем Редорт. Там находились,  сменяя  друг
друга, арбалетчики.
   И сидел Ламберт с гарнизоном  в  цитадели,  предавался  скуке,  играм
азартным,  пьянству  необременительному  да   разврату   извинительному.
Следил, чтобы в Редорте не дрыхли свыше положенного  человеку  от  Бога.
Надзирал за тем, чтобы в цитадели не переводился  запас  хлеба,  сушеных
яблок и рыбы, живой птицы и, главное, воды в больших бочках (ибо колодца
в скале продолбить не озаботились). Гонял солдат, дабы не все были пьяны
одновременно; над рыцарями же такой властью не обладал.
   Было этому Ламберту сорок лет или около того. Рост имел высокий, лицо
и руки костлявые, голос хриплый, обычай некуртуазный. Желтые  волосы  на
солнце выгорели почти до белизны; лицо же загорело, как пергамент.
   Ламберт считался за человека скучного. Стихов не слагал и не  слушал.
Да и вообще чаще молчал, чем  разговаривал.  С  охотой  обсуждал  только
одно: устройство осадных башен.  Много  размышлял  над  этим,  неизменно
дивясь - сколь изобретателен ум человеческий.

***

   И  вот  однажды,  в  час  предрассветный,  неспокойный,  врывается  к
Ламберту лучник, ужасно пучит глаза и кричит громким голосом:
   - Мессир! Раймон! Раймон, мессир!..
   Ламберт подпрыгивает, будто его ужалили. Он выскакивает  из  кровати,
по неловкости наступив на спавшую с ним девицу, и поспешно облачается.
   - В Редорте знают? - спрашивает.
   - Еще бы не знать, коли проклятые еретики его сожгли...
   Ламберт шипит, как жаровня, когда на  нее  плюнешь.  Гремя  по  узкой
лестнице, сбегает во двор. Лучник поспевает следом, в оба уха зудит:
   - Будто ниоткуда повыскакивали...  Всю  ночь,  должно  быть,  шли.  А
горожане отворили им ворота.  Видно,  ждали.  Сговорились.  Весь  нижний
город занят еретиками...
   Ламберт почти не слушает. Во дворе уже седлают  лошадей,  разбираются
по отрядам.
   На северном склоне холма зарево  -  пылает  Редорт.  Внизу,  у  Роны,
блестят шлемы и доспехи. Небо занимается розовым светом зари.
   - Из Редорта есть кто? - кричит Ламберт наугад.
   К нему подбегают двое, оба - само угрюмство. В одном Ламберт признает
арбалетчика, в другом - щитоносца.
   И щитоносцу-то, не дав и слова молвить,  с  размаху  лепит  по  щеке:
хрясь!
   - Просрали Редорт, сволочи, - говорит Ламберт де Лимуа.
   Арбалетчика, однако,  и  пальцем  не  касается,  только  взгляд  тому
посылает - злющий! - и спрашивает:
   - Сколько их там?
   - Не считал, - говорит арбалетчик.
   - Что же ты делал там так долго?
   - Убивал, - говорит арбалетчик, мрачнее ночи.
   Ламберт дергает верхней губой - скалится.
   - Не похваляйся.
   И садится в седло и собирает к себе  людей,  думая  прорваться  через
мятежный подол к воротам нижней городской стены.
   С грохотом, с криками, щетинясь тяжелыми копьями, вонзается рыцарская
конница в узкие городские улицы и растекается по  холму  -  устремляется
вниз.
   Следом, по расчищенным путям, бегут пешие.
   Но вот передовой - длинное копье наперевес, ищет, кого бы подхватить,
кого бы пронзить, из живого сделать мертвым - вдруг  с  криком  летит  в
грязь вместе с запнувшейся лошадью. С хрустом  ломаются  кости.  Доспехи
только помеха; всадник и конь - оба бьются, кричат.
   Поверх упавших - новая заминка: еше двое наскочили и  сверзились,  не
удержались.
   Виной всему  протянутая  через  улицу  закопченная  цепь,  черная,  в
рассветных сумерках невидимая.
   И набегают  отовсюду  горожане,  доселе  скрытые,  и  умелыми  руками
добивают рыцарей, покуда  те  беззащитны.  То-то  радости,  что  ловушка
удалась.
   Вот из боковой улицы вылетают трое конных, на Ламберта устремляясь, -
бокерцам подмога и рыцарская защита от верховых.
   Один из троих без  шлема  -  бледное,  удлиненное  лицо  с  огромными
глазами, нежное, вдохновенное, почти девическое.
   И кричат ему бокерцы:
   - Раймон! Раймон!..
   Ламберт уже поухватистей берется за копье, вкладывая его в упор,  уже
разворачивается в сторону юного всадника.
   - Раймон! Раймон!..
   Однако Рамонет - хорошо научил его отец! - от этого  боя  уклоняется,
скрывается в дебрях улиц, а вместо себя оставляет Ламберту двух  других.
Те достаточно тяжелы, да и к тому же их двое.
   И отступает Ламберт, ибо видит - не пробиться  ему  через  подол,  не
выбраться из Бокера через  нижние  ворота.  Он  уводит  отряд  вверх  по
склону, обратно к цитадели, и страшно спешит при этом: как бы их и вовсе
не отрезали от крепости, как бы не перебили на узких улицах.
   - Монфор! - кричит Ламберт хрипло.
   Широко разевает рот в безобразной гримасе, чтобы дать  голосу  больше
воли.
   - Монфор!..
   Это имя будто силы придает. А может, так только чудится.
   Солнце заливает Рону ярким светом. Внизу, у  подножия  скалы,  хорошо
видны палатки и знамена Раймона Тулузского с золотым крестом на  красном
поле.
   Вот и цитадель - успели!  Ламберт  снимает  шлем,  сбрасывает  латные
рукавицы, проводит ладонями по влажным волосам.
   - Всех шлюх - вон из цитадели! - кричит он.
   Девицы и сами не прочь: смекнули, что крепость, похоже, скоро заморят
голодом, если только огнем не сожгут. Кто спал, тех скоро пробудили.
   Для всех неожиданно Алендрок де Пэм был изобличен в том,  что  держал
двух девиц одновременно. В иное время посмеялись бы -  известный  шутник
этот мессир Алендрок! - но тут не до  веселья:  Ламберт  спешил  закрыть
ворота.
   Вместе с девицами выбрался из цитадели и сам рыцарь Алендрок,  наспех
переодетый в простонародные тряпки, полные вшей и вонючей трухи.

***

   Пока Симон был на севере, в Тулузе вместо  него  оставался  его  брат
Гюи. О нем уже знали, что Гюи - это то же самое, что Симон,  только  еще
хуже.
   И  вот  сеньору  Гюи  докладывают,  что   некий   простолюдин,   вида
обтрюханного и гнусного, назойливо рвется повидать мессира де Монфора  и
утверждает при том Бог знает что.
   Гюи о ту пору пробовал сарацинский меч. Пояснял  старшим  племянникам
(а Филипп и Робер с Симоном-последышем поблизости терлись), какая хватка
в работе таким мечом надобна, какие повороты уместны  и  так  далее.  Не
бросать же ради какого-то мужлана столь увлекательное и нужное занятие.
   Однако вскорости  слуга  возвратился  опять.  Смущаясь,  сказал,  что
простолюдин тот  хоть  и  выглядит  сущей  скотиной,  на  деле  является
благородным сеньором Алендроком, которого оба брата Монфоры  помнят  еще
по походам в Святую Землю. И в замке тоже признали.
   Тут уж Гюи побросал и сарацинские мечи, и племянников, и поспешил  на
двор, где действительно сидел Алендрок де Пэм, вонючий и злой.
   - Иисусе милосердный!  -  вскричал  Гюи.  -  Что  это  с  вами  такое
приключилось, мессир Алендрок?
   И с добрым чувством протянул уж к  нему  руки,  чтобы  обнять,  но  в
последнее мгновение опамятовался и отдернул - побрезговал.
   Алендрок угрюмо молвил:
   - Велите сперва приготовить для меня горячую воду.
   Гюи отправил девушку Аньес - та поблизости вертелась, от  любопытства
изнывая:  что  за  мужлан  такой.  Наказал  Лизу  отыскать,  умаслить  и
попросить, чтобы пришла мессира Алендрока пользовать.
   Эта Лиза была одна старуха, черная от древности. Монфор привез  ее  с
востока и очень  берег,  ибо  Лиза  с  непревзойденной  ловкостью  умела
выбирать вшей.
   Алендрок вздохнул. На Гюи глянул. И сказал просто:
   -  Мессир,  Раймон  занял  весь  Бокер,  кроме  цитадели.  Мы  хотели
вырваться из города, да только двадцать человек даром потеряли.
   - А Ламберт? - спросил Гюи, собственным ушам не веря.
   - Заперт в цитадели и просит о помощи.
   Гюи скверно выругался по-арабски. Алендрок покраснел - понял.
   Тут явилась девушка Аньес и сказала, что самая-самая большая бочка  в
замке наполнена горячей водой по самое горло, а Лиза, хоть и ворчит,  но
ждет мессира.
   И в  бочку  постелено  полотно,  чтобы  не  обзанозиться.  И  в  воду
добавлено немного масла для мягкости.
   - Уж не знаю, что еще сделать, - заключила девушка.
   - Уйти с глаз, - сказал Гюи. Аньес обиделась, убежала.
   Алендрок встал.
   - Посылайте за вашим братом,  -  сказал  он  Монфору.  -  Чем  скорее
вернется Симон, тем лучше. Собирайте  вассалов,  не  то  Рамонет  уморит
наших людей в цитадели...
   - Рамонет?
   - А, я забыл вам сказать. Это не  старый  Раймон.  Это  его  сопливый
сынок, Раймончик.
   И бросив Гюи сживаться с услышанным, Алендрок исчез на кухне.

***

   Наутро  Гюи  приготовил  и  разослал  с  полдюжины  писем   сеньорам,
державшим земли от Монфора. Кроме того, направил послание их  с  Симоном
старшему брату Амори, на север, а также  альбийскому  сеньору  де  Леви,
женатому на сестре Монфоров - Гибурге. Всех сеньоров просил об  одном  и
том же: собрать, сколько возможно, вооруженных воинов и прибыть с ними в
город Ним. Оттуда Гюи хотел выступить на Бокер.
   Особое  письмо  он  обратил  самому  Симону,   умоляя   того   скорее
возвращаться в Лангедок.

***

   Рамонетовым людям радость глаза застит: думают, если  сумели  загнать
франков в цитадель и вынудили их запереться, так и  выкурить  их  оттуда
будет нетрудно.
   Ну-ну. Попробуйте.
   Ламберт скалит в недоброй усмешке крупные желтоватые зубы.
   Десятка два горожан подобрались под самые стены  бокерской  крепости.
Ров хотят засыпать. Наваливают мешки  с  песком,  вязанки  дров,  охапки
соломы. Особенно усердствуют перед воротами.
   И сами  же  вослед  своей  ноше  валятся!  Из  крепости  арбалетчики,
скрываясь за зубцами, посылают в них одну стрелу за другой.
   С угрюмым любопытством смотрит за этим Ламберт.  А  сам  прикидывает,
сколько воды для питья в бочках осталось и велика ли удача  Алендрока  -
хватит ли, чтобы до Тулузы довести или же где-нибудь  под  Кастельнодари
иссякнет. Но вообще слыл Алендрок за человека везучего.
   Между тем у ворот поднимается нехорошая возня. Арбалетчики  везде  не
поспевают.
   Хворост перед воротами  цитадели  с  веселым  треском  занимается,  и
жадные оранжевые пальчики огня тянутся уже к створам...
   И... Ламберт недоглядел! Сверху, со  стены,  на  пламя  обрушивается,
сверкая, широкая лава воды... Господи, целую бочку опорожнили!
   Ламберт подбегает, спотыкаясь. Ламберт страшно, хрипло орет:
   - Кто?..
   Все молчат.
   - Кто такой умный?..
   Находит, наконец, не в меру расторопного сержанта и  долго  бьет  его
перчатками по морде. Хотел бы повесить,  но  в  крепости  сейчас  каждый
человек на счету. Так и растолковал, когда бить утомился.
   Однако штурм цитадели не удался. Настал вечер, под стенами  сделалось
тихо.
   Ламберт выставил стражу, назначил смену, сам же повалился  во  дворе,
где еще по недосмотру оставалась мягкая травка, и безмятежно заснул.
   Пробудил его дождь.
   Во всяком случае, с неба на лицо Ламберта упало  что-то  влажное.  Он
засмеялся, еще не до конца проснувшись,  потянулся  рукой  к  щеке,  где
чувствовалась влага. Уже рот открыл, думая  крикнуть,  чтоб  подставляли
бочки - пусть хоть сколько воды прибавится.
   Но тут Ламберт пробудился окончательно. Отлепил от лица то, что  пало
откуда-то сверху. Поднес к глазам.  Губу  прикусил  мало  не  до  крови,
удерживая брань.
   Он держал в руке бесформенный кусок мяса, еще липкий.
   Огляделся.
   Весь двор был усеян кровавыми комками. Ламберт встал, прошелся  среди
них, нагнулся, поднял еще один. Этот сохранил форму.
   Неожиданно Ламберт всхлипнул - как-то бесслезно, горлом. То,  что  он
поднял с земли, было отрезанным человеческим ухом.
   Отбросив находку, Ламберт поднялся на  стену.  Часовой  встретил  его
хмурым взглядом.
   - Где у них катапульта? - спросил Ламберт.
   - Вон. - Часовой  показал  в  сторону  церкви  Святой  Пасхи.  -  Где
звонница.
   Ламберт  поглядел  на  смутный  в  сумерках  силуэт  церкви,  мельком
позавидовал отменному зрению часового. Потом сказал задумчиво:
   - Мы потеряли в городе человек двадцать, да?
   - Некоторые были живы, - сказал часовой. И посмотрел Ламберту прямо в
глаза.
   - Что у тебя во фляге? - спросил Ламберт.
   - Что?
   - Фляга пустая?
   - Нет, еще осталось...
   - Дай, - велел Ламберт. И видя, что солдат жадничает,  прикрикнул  на
него.
   Солдат нехотя отдал ему флягу.
   Ламберт влил в себя скудные солдатские  запасы  вина,  бросил  пустую
флягу под ноги и спустился со стены обратно во двор.
   Второй  залп  из  катапульты  Рамонет  дал  к  полудню.  На  цитадель
посыпался дождь из отрубленных кистей рук.  У  некоторых  были  отрезаны
пальцы - видать, снимали кольца.
   Ламберт велел собрать все бренные останки, завернуть  в  эсклавину  и
похоронить у маленькой часовни.
   Сам же снес все запасы съестного, какие были в крепости,  в  один  из
казематов, заложил засовом, привесил крепкий замок, а  ключ  на  цепочке
сунул себе под рубаху.
   У каземата его остановил капеллан, маленький, ворчливый старичок.
   Ламберт посмотрел на него устало.
   - Что еще случилось, святой отец?
   - Ваши люди хотят, чтобы я отслужил мессу, - сказал капеллан. У  него
был недовольный вид.
   Ламберт рявкнул:
   - Ну так отслужите! Для чего еще вы тогда здесь нужны?..
   - Они хотят, чтобы я отпел эти... руки...
   - А что, - спросил Ламберт, -  существует  какое-нибудь  каноническое
запрещение?..
   Капеллан наградил его пронзительным взором.
   - Кое-кто из тех, кому о