наречии  Иль-де-Франса.  Повернув
голову и морщась от боли, Симон разглядел шевелящийся под  ветерком  бок
шатра. Потом шатер натянули потуже, и он замер.
   - Брат, - позвал Симона знакомый голос.
   Симон осторожно перекатил голову  в  другую  сторону.  Зажмурился  от
боли. Немо шевельнул губами - голоса, оказывается, не было.
   Гюи наклонился к старшему брату, подставил ухо его бессильным губам.
   Симон прошептал:
   - Где Амори?
   - Цел, - ответил Гюи.
   Разом расслабив лицо, Симон мгновенно заснул.

***

   Наследием прошлых времен, когда мир был менее многолюден, а память  о
Христе куда более свежей, осталась в Нарбоннском  замке  римская  башня,
сложенная  крупным  серым  камнем,  прямоугольная,  почти   без   всяких
украшений, если не считать осыпавшегося барельефа над входом.
   Она стояла так, что слепящее  солнце  проникало  в  ее  широкие  окна
только к вечеру. За то и любил  ее  Симон,  хотя  зимой  жить  там  было
холодно.
   Едва оправившись от неудачной атаки, собрал  Симон  в  римской  башне
своих баронов и старших сыновей. Многие еще не остыли от обиды. Особенно
негодовали те, в отношении кого симонова недоверчивость была оправдана.
   Но вскоре разногласия позабылись. Всех увлекла трудная задача:  взять
город.
   А Тулуза, дразнясь, лежала перед ними, хорошо видная в окна. Полукруг
с почти ровными краями,  отсеченный  от  левого  берега  Гаронны,  будто
ножом, гладью реки. Два  моста  притягивают  берег  к  берегу,  длинные,
деревянные, с острой кровлей, густо крытой соломой.
   На левом берегу липнет к  Гаронне  предместье  Сен-Сиприен,  обсевшее
небольшую церковь святого  Киприана.  В  это  предместье  сбросила  дама
Тулуза все то, что немило ей в нарядных, богатых  кварталах:  таможню  и
склады, Гасконский порт, госпиталь святой Марии -  печальный  приют  для
дряхлых стариков и порченых женщин.
   Сердясь, смотрели на Тулузу франкские бароны. Слишком  близко  видели
они ее.
   Первым заговорил, противу ожиданий, не  Симон,  а  кардинал  Бертран.
Нарочно не замечая неприязненных взглядов (а этим  добром  его  со  всех
сторон одаряли щедро), поведал, что готовит и вскоре разошлет письма  ко
всем католическим государям и самым знатным лицам из тех, кто  не  носит
короны. И так узнают они обо всем, что происходит в Лангедоке. Легат  же
будет просить их прислать сюда больше рыцарей и пеших  воинов  в  помощь
Монфору. И  все  посильно  примут  участие  в  крестовом  походе  против
катарской ереси, плачевно изъязвившей эту землю.
   А когда падет Тулуза, надлежит графу  Симону  истребить  в  ней  всех
мужчин, кто только  не  погибнет  раньше  от  меча,  а  женщин  и  детей
разослать по монастырям.
   И многие внимали легату жадно, как будто он давал им напиться воды.
   Епископ  Фалькон  дождался,  пока  кардинал   Бертран   замолчит,   и
проговорил тихо:
   - Граф Симон, граф Симон, вы получите помощь от  всего  католического
мира и возьмете Тулузу, как брали  прежде  другие  города.  Но  пощадите
побежденных, как вам уже случалось делать. Я знаю этот город, Тулузу,  я
знаю ее людей. Они еще хорошо послужат вам.
   Легат перебил Фалькона:
   - А, мессир граф, не слушайте его. Своим словом  я  отдаю  вам  жизни
этих еретиков и пособников ереси, значит, вы можете казнить их  всех,  и
Господь не станет с вас спрашивать. Он не спросит: Симон, где Тулуза? Он
не будет мстить вам за эту кровь и не потребует отчета.
   Фалькон пробормотал, пробуя на вкус эти слова: "Симон, где Тулуза?.."
   Граф Симон вздохнул, будто ото сна очнулся. Заговорил резко и громко:
   - Бароны! Пока письма кардинала Бертрана не прочитаны теми, кому  они
назначаются, мы  располагаем  только  своими  силами.  На  это  и  нужно
рассчитывать.
   Вы видели Тулузу, мессиры, вы пробовали ее на зуб. Это большой город.
Она выдержит любую осаду, пока к ней  идет  продовольствие  из  Испании,
Гаскони...
   Бигорры.
   При последнем слове Симон встретился глазами со своим сыном Гюи.  Гюи
прикусил губу, но глаз не отвел.
   Симон хлопнул ладонью по колену.
   - Суть. Тулузу необходимо отсечь от ее  кормушки.  А  засыпают  ей  в
корыто через левый берег, через Гасконский порт.
   И махнул рукой в сторону Сен-Сиприена.
   - Уничтожить мосты, - тотчас предложил один из баронов.
   -  И  раскопать  брод  у  мельниц  Базакля,  -  подхватил  Симон.   -
Поздравляю, мессир, удачная мысль.
   Спорили долго, брызгали ядом. Фуко де Берзи предложил  не  мудрить  -
выстроить на левом берегу крепость и таким образом  взять  предместье  в
свои руки.
   - Хорошо бы, но не успеем, - сказал Симон с сожалением. - На это  сил
у нас нет. Придется нам просто занять Сен-Сиприен, а там будь что будет.
   И снова бросил взгляд в окно, на предместье. Он поймал себя на мысли,
что с некоторых пор присматривается к этому городу так, будто выискивает
в Тулузе то место, которое станет ему смертным одром.
   Заключил:
   - Я пойду первым. Я хочу, чтобы все вы шли со мной.
   Брат Симона протянул ему руку, а за ним - и  остальные.  Своему  сыну
Гюи сжал Симон пальцы чуть сильнее, чем прочим, словно  прощения  просил
за ту несправедливость.
   Сенешалю Жервэ сказал Симон с благодарностью:
   - Я прошу вас, мессир, оставаться в Нарбоннском замке  и  беречь  его
так же хорошо, как вы делали  это  и  прежде.  Думается  мне,  проклятые
еретики  воспользуются  нашим  отсутствием,  пока  мы  будем  заняты   в
Сен-Сиприене.
   И еще сказал Симон, прежде чем все разошлись:
   - Мы сделаем так, что с левого берега в Тулузу будет проникать только
ветер.

***

   Широкие плоскодонные корабли с низкими  бортами,  на  каких  по  реке
перевозят зерно, выстроились у правого  берега  Гаронны  почти  вплотную
друг к другу, покрывая спокойные воды почти сплошным настилом. Но  стоит
ступить на них, как тотчас же нетвердая эта опора начинает  покачиваться
под ногами, смущая: никакой рыцарь не любит воды и кораблей.
   На суда заводят лошадей, переходят сами -  в  доспехах,  с  мечами  и
копьями.
   Покрикивая, загоняют овец. В больших  клетках  галдит  и  трепыхается
птица. Все это свежее мясо для монфорова воинства.
   Пешие, вооруженные ножами и пиками,  несут  свернутые  и  перетянутые
кожаными ремнями шатры. В мешках хлеба на несколько дней.
   Стоит невообразимый шум. Животные кричат, каждое на свой лад, а  люди
- всяк по-своему - бранятся между собою.
   Грузятся у Мюрэ, в пятнадцати верстах  выше  по  течению  от  Тулузы.
Досюда, по крайней мере, не долетают камни из тулузских катапульт.
   И вот баржи, тесно трущиеся борт о борт, постепенно начинают отходить
от берега.  Большой  квадратный  парус  опущен,  лежит,  свернутый,  под
ногами.
   Бестолковые рыцари все время наступают на него.
   Отталкиваясь  длинными   шестами,   корабельщики   медленно   выводят
неповоротливую баржу на середину реки. За первой следует вторая, третья.
Всего их пять; больше не нашли.
   Разгрузка идет так же шумно и долго. Животные  пугаются,  хотя  баржи
подошли почти вплотную к берегу. Полоска воды, которую надо  преодолеть,
устрашает.
   С треском падают утлые сходни. Некоторые сержанты  спрыгивают,  минуя
сходни, прямо в воду - но только конные. Стоит октябрь, вода  в  Гаронне
уже холодная.
   Наконец, разобрали весь груз, собрали обоз.
   Симон - поверх доспеха плащ со львом - возглавляет  отряд.  Конь  под
Симоном  высокий,  широкогрудый,  сильный.  Несет  на  себе  и  тяжелого
всадника, и свой собственный доспех.
   Выступают, не дожидаясь обоза, - догонит.
   До предместья Сен-Сиприен добрались скоро и  заняли  его  без  лишних
хлопот.
   Из Тулузы, конечно, видели, да только поделать ничего не могли.
   Симон велел устраивать лагерь  вокруг  Гасконского  порта,  а  вместо
укреплений приспособить таможню, оба госпиталя и склады.  Мог  бы  и  не
объяснять: с ним были рыцари, которые понимали все это не хуже Симона.

***

   Пока подходил обоз, пока ставили шатры, пока  перегораживали  проходы
между складами, младший сын графа, Гюи, забрел в приют для убогих, сочтя
его пригодным для жилья.
   Вошел - темноволосый,  высокий,  в  длинной,  ниже  колен,  кольчуге.
Остановился в маленьком дворе, где над  густыми  грядками  приподнимался
деревянный колодезный сруб.  Грядки  потрогал  -  трава,  вроде  сорной.
Может, целебная. На вкус гадкая.
   Огляделся.
   За галереей, какие обычно устраивают в монастырях, крепкие  кирпичные
стены и, вроде бы, кельи. Вот эти-то кельи и думал занять Гюи для своего
бигоррского отряда. Монастырь удобно оборонять, если придется.
   Шагнул к галерее. А там, снятые со  стен,  стояли  в  ряд  водостоки,
какие обычно лепят под крышу большого собора, чтобы дождевая вода ловчее
извергалась и не размывала стен.
   Были они сделаны из камня в виде дразнящихся уродов и  воющих  собак.
Прежде нависали над головами, выблевывая потоки, теперь же словно сидели
на задних лапах, запрокинув голову с разверстой пастью.
   И показались они  забавными  симонову  сыну.  Больно  уж  старательно
задирали морды, больно уж потешно выли. Разглядывал их Гюи, посмеиваясь,
пока вдруг одна из фигур не шевельнулась.
   Гюи замер, оружие тронув.  А  уродина  повернула  голову  и  беззубой
пастью на Гюи надвинулась.
   Гюи мысленно призвал имя Господне, но уродина не каменела. Напротив.
   Встряхнулась, как из воды выбралась, поднялась и вприскок побежала  к
молодому бигоррскому графу. Обнюхала его, горбясь. Гюи от ужаса  сомлел.
А уродина головой трясла, лохмотьями мотала и бормотала что-то.
   И тут Гюи разглядел, что напугала его безумная старуха, видимо, здесь
живущая. Разом отпустил страх, пришли стыд и злоба. Пнул уродину  ногой,
чтоб убиралась. Несильно пнул, только чтоб отогнать.
   Она хихикнула, между грядок пробежала, петляя и не помяв ни одной,  и
уселась на краю колодезного сруба.
   Гюи хотел было повернуться и уйти  из  поганого  места,  как  старуха
завопила ему в спину, шамкая, но вполне внятно:
   - Я тебя знаю! Я тебя знаю! Сын Монфора!
   Гюи остановился. Его редко угадывали.  Амори,  старший  брат,  -  тот
действительно походил на отца. Иным,  кто  знавал  Симона  в  молодости,
жутко  делалось.  Словно  годы  вспять  повернули.  Прежде,  особенно  в
детстве, Гюи мучился завистью к брату; после же как-то забыл об этом.
   А безумная затряслась от смеха, скаля голые десны.
   - А, страшно? Бойся, бойся! Сын Монфора!  Сын,  а  не  Монфор!  И  не
будешь!..
   Разинув рот, Гюи глазел, как она копошится и возится  на  срубе.  Вот
забормотала опять себе под нос невнятное, вроде бы запела, а после вдруг
заверещала:
   - Ай, ай! Сын Монфора! Где похоронить?.. Где могила?..
   Принялась сдвигать крышку, которой был  накрыт  колодец,  лихорадочно
цепляя пальцами тяжелое дерево. Крышка не поддавалась.
   Визжа, старуха спрыгнула и посеменила обратно в  галерею  к  каменным
фигурам, но по дороге наткнулась на  неподвижно  стоящего  Гюи.  Влетела
головой ему прямо в колени.
   Он  с  отвращением  увидел,  как  сквозь  редкие  свалявшиеся  волосы
просвечивает серая кожа головы. Отшвырнул старуху от себя.
   Она повалилась на грядку и забилась  и  заверещала  -  все  тоньше  и
тоньше. Изо рта у нее потекли слюни.
   - Замолчи! - крикнул Гюи и выхватил меч.
   Старуха  заметила  оружие.  Быстро  оборотилась  на   четвереньки   и
поскакала на галерею. Там спряталась за спину воющей собаки  с  четырьмя
торчащими из пасти клыками и захныкала.
   Растерянный, Гюи так и остался  стоять  с  обнаженным  мечом  посреди
двора.
   Во двор заглянул один из гасконцев.
   - А, вот вы где, мессен, - молвил он, завидев  Гюи.  -  Как,  хорошее
здесь место?
   - Нет, - ответил Гюи, вкладывая меч в ножны.  -  Поставим  палатки  у
таможенных складов. Там надежней.
   И не оглядываясь вышел вон.

***

   Вечер наступил ясный и холодный. Симон стоял на берегу, один. Гаронна
струилась  тихая,  почти  безмолвная,  залитая  окровавленным   закатным
золотом, будто на дне ее таились сокровища Нибелунгов.  Впереди,  хорошо
освещенная, лежала Тулуза. Соборы, дома, башни, недостроенные деревянные
укрепления над старицей Гаронны - все это вылепливалось вечерним солнцем
так объемно и густо, что, казалось, - протяни руку и коснешься.
   Завороженный, Симон не двигался. В этот час  Тулуза  открывала  взору
всю свою красоту, не стыдясь и не насмехаясь. Она будто  говорила:  "Вот
я", утверждая свое присутствие на земле.
   И Симон видел ее узкие, полные эха, улицы, щедрые площади, монастыри,
богатые кирпичные дома, которые из-за снесенных по его, Симона,  приказу
башен кажутся обезглавленными. Он видел ее всю.
   Она была прекрасна.
   И эту прекрасную  даму  граф  Симон  намеревался  уморить  голодом  и
утопить в крови.

***

   Ночью, ближе к рассвету, в самые холодные  часы,  по  лагерю  франков
ударили одновременно с двух сторон: из предместья и с берега.  На  обоих
мостах были сметены симоновы кордоны и перебита стража.
   Пока на берегу шел бой, в лагерь ворвались жители  Сен-Сиприена.  Они
сломали заставу между двух складов и рассыпались среди палаток.
   Поначалу им, кажется, все удавалось. Вооруженные дубинами и  кольями,
горожане схватились с франками, пока те были  полуодеты,  пеши  и  почти
безоружны.
   Но вот один за другим начали  выходить  на  них  закованные  в  броню
рыцари.
   Мало кто  из  нападавших  остался  после  этого  цел,  а  большинство
полегли.
   Пока франки были заняты сумятицей в своем лагере, по мостам на  левый
берег переправилось немало воинов, и  впереди  арагонских  и  наваррских
рыцарей - братья Петрониллы, Рожьер де Коминж и молодой Фуа.
   Рожьер сосредоточен и хмур; в руке меч, за спиной  арбалет.  Ворвался
на коне в башню, охранявшую подступы к мосту  на  левом  берегу,  но  не
увидел там никого живых. Прошел ее насквозь, как  ворота,  и  ступил  на
берег, а там погнал коня вверх, к монфорову лагерю.
   Горели уже шатры франков, и  метались  по  высоким  стенам  госпиталя
черные тени, будто темные великаны. Чтобы лучше было видно, молодой  Фуа
велел запалить склады. Пламя ревело кругом, озаряя поле битвы.
   Из самого, казалось, пекла вылетели арагонцы и впереди всех, с гербом
Фуа на щите, молодой граф, такой же рыжий и яростный, как его отец.
   Сошлись, позабыв о пеших, конные с конными, со всех сторон окруженные
огнем.
   Пешие спасали свою жизнь, ища укрытия.
   Рожьер снял с плеча арбалет. Как и все, он  хорошо  различал  Симона.
Гордец Симон не поленился надеть свой плащ, и золотой лев метался по его
груди и спине: я здесь!
   Рожьер пустил стрелу,  но  в  суматохе  промахнулся.  Симон  приметил
арбалетчика и двинулся к нему, задерживаясь  для  кратких  поединков  по
дороге. Но Рожьер, как и в прошлый раз,  не  принял  боя  с  Монфором  и
отошел прежде, чем Симон успел приблизиться.
   Постепенно светало. Когда солнце приподнялось над  горизонтом,  стало
ясно, что франкам придется отступать. Они постепенно начали отходить  по
левому берегу в сторону Базакля, где был брод.  Арагонцы  теснили  их  и
гнали. Теперь, когда настало утро, Симон, наконец, увидел,  что  франков
вдвое меньше, чем их врагов.
   Вот уже слышен шум воды  на  перекате  и  на  противоположном  берегу
Гаронны хорошо видны мельницы. У мельниц  ждет,  не  скрываясь,  большой
отряд копейщиков.
   Да кто же вам, мессен де Монфор, позволит здесь переправиться!
   За спиной у Симона кричали:
   - Наварра! Наварра!
   Франки отходили к Мюрэ.
   Баржи по-прежнему покачивались у левого берега.
   Наваррцы достигли причала почти одновременно  с  франками.  У  самого
уреза воды снова закипел бой.
   В сумятице, теряя одного человека за другим, франки спешно  грузились
на баржи. Они торопились отплыть.
   Симон с небольшим отрядом повернулся  к  наваррцам  лицом  и  с  того
мгновения ничего больше не видел и не слышал.
   Не видел он, как легкая конница бросается вплавь  через  реку  и  как
многие тонут, не добравшись до середины потока.
   Как стрелы находят одну цель за другой.
   Как по сходням и прямо из воды лезут на баржи спешенные франки.
   Как затаскивают раненых, орущих от боли.
   Как бесятся и ржут испуганные кони, норовя цапнуть зазевавшегося.
   Роняя в воду сходни, рывком отходит от берега  первая  баржа.  Франки
берегут щитами корабельщика с багром и шестом, чтобы  того  не  поразила
стрела.
   За первой баржей, неловко кренясь, отходит вторая.
   Симон продолжает биться, не подпуская к переправе наваррскую конницу.
   Справа и слева от Симона погибают франки, но  он  и  этого  почти  не
замечает. Он сражается, будто погрузившись в смертельно опасный,  одному
ему внятный сон.
   А баржи одна за другой выплывают на стремнину, и река относит их вниз
по течению, к  знакомой  корабельщикам  отмели,  от  которой  начинается
удобный путь на правый берег.
   И вот  остается  последняя  баржа.  Сходни  уже  втянули.  Франки  из
симонова отряда, бросив бой, скачут к воде.
   Симон остается один, последний. И последним  отворачивает  от  врагов
своего тяжелого, закованного в броню коня и гонит его прочь.
   Багры уже впились в берег, медленно отводя неповоротливую посудину на
глубокую  воду.  Не  останавливаясь,  Симон  бьет  коня  шпорами.   Конь
взвивается и прыгает - огромный, как слон, с тяжелым всадником на спине.
   Царапнув  низкий  борт  и  разбив  доску  обшивки,  передние   копыта
срываются. С оглушительным плеском, подняв огромный  водопад  сверкающих
брызг, Симон уходит под воду.
   Вся Гаронна, казалось, взорвалась в тот миг криком.
   Орали арагонцы - несколько лет назад они  потеряли  под  Мюрэ  своего
короля и рвались отомстить за это Симону.
   Вопили наваррцы.
   Ликовали тулузцы.
   Смеялись братья Петрониллы - оба  потные,  окровавленные,  в  пыли  и
копоти.
   А на баржах молчали, онемев от ужаса.
   На несколько мгновений мир остался без Симона  де  Монфора,  и  вдруг
стало ясно, как много места занимал этот человек.
   Затем почти все на последней барже разом кинулись к тому  борту,  где
сгинул Симон.  Баржа  опасно  накренилась.  С  проклятиями  корабельщики
принялись отгонять рыцарей, чтобы те  не  опрокинули  судно.  Наконец  у
борта остались  всего  несколько  человек  и  среди  них  -  тот  злющий
копейщик, который у Базьежа не побоялся обвинить Симона в трусости.
   Сейчас  он  свесился  за  борт,  высматривая  что-то  в   воде.   Ему
показалось...
   Корабельщики налегли на шесты.
   Солдат поднял голову и заорал на провансальском наречии:
   - Мать вашу, стойте!..
   - Нас тут перестреляют! - крикнули ему в ответ.  -  Утопят  вместе  с
твоим Монфором!
   И снова оттолкнулись шестами. Баржа шевельнулась и пошла.
   Солдат вскочил, сбив корабельщика с ног, и выхватил у него багор.
   Замахнулся на лежащего, чтоб не помешал, и опять навис над бортом.
   Что-то темное медленно копошилось в глубине. Солдат  подцепил  багром
и...
   Темное  пошло  наверх  удивительно  легко.  Всплеск  -  и  показалось
запрокинутое лицо с раскрытыми глазами, по которым текла вода.
   Солдат бросил багор под ноги и подхватил Симона за подмышки.
   Полуобернувшись, крикнул:
   - Да помогите же!..
   Едва Симон поднялся из воды, как тотчас же стал очень тяжелым. Его  с
трудом втащили на баржу и брякнули.
   Симону  удалось  высвободиться  из  стремян.  Конь  пошел   ко   дну,
увлекаемый доспехом.
   Несколько стрел вонзились в борт баржи.
   - Берегите корабельщиков! - закричал кто-то из  франков.  -  Отходите
же!
   Отходите!..
   Баржа вышла на стремнину.
   Солдат ловко разрезал ножом ремни  на  симоновом  доспехе,  содрал  и
отбросил кирасу, перевернул графа вниз лицом и выдавил из него воду.
   Симон ожил: начал кашлять и  плеваться.  Солдат  засмеялся,  упираясь
локтями в широкую графскую спину. Симон выругался и велел отпустить.
   Солдат снял локти, помог Симону сесть. Симон обтер  лицо  ладонями  и
тут только увидел, кто вытащил его из воды.
   - Чума на тебя,