е, словно злой рок.
   Груз   ответственности   и  горя  казался  невыносимым.  Она
рванулась назад, к озеру, чтобы позвать на помощь, но  пробежав
несколько  ярдов, спохватилась, что не сможет вспомнить, где он
лежит. Тогда  она  вернулась,  опустилась  опять  на  колени  и
тронула юношу пальцем.
   Наверное, это прикосновение и прояснило ее разум. Виновата я
или нет, решила она, но мне следует как можно быстрее перенести
его  туда,  где ему смогут помочь. Ему нужно вправить ногу, а я
этого не умею, и лубка такого маленького мне не сделать - да  и
большого  тоже, всхлипнув, добавила она. И не хлюпать я должна,
а доставить его на Отдохновение, стараясь  не  растрясти.  Если
выпрямить ладонь и твердо держать ее, она, может быть, и сойдет
за калитку.
   Ужас,  сопряженный  с попытками переложить юношу на ладонь и
распрямить  вывернутую  ногу  (под  его  непрестанные  стоны  -
бессознательные,  ибо  он,  судя  по  всему, получил сотрясение
мозга); страшный переход к озеру, похожий на  кошмарный  бег  с
несомым  в  ложке  яйцом;  плавание  в ялике, во время которого
грести можно было только одной рукой,  -  со  всем  этим  Мария
как-то сумела справиться.
   В Храме не было ни единой души.
   Смертельно  бледная, она позвала, - никто не ответил. Теперь
она не сомневалась, что юноша  умирает.  Она  отыскала  большой
лист  рододендрона  и  подсунула  его под тело, словно носилки.
Сложив носовой платок, она поместила его в  середине  Храма  и,
как на матрас, поставила сверху носилки.
    Ему нужна помощь, - сказала она. - Выйдите кто-нибудь.
   Через  одну  из проделанных в колоннах дверей вышел Школьный
Учитель и молча показал ей рукой - уходи. Мария  ушла,  и  едва
она  скрылась  из виду, появились, чтобы унести убитого, люди с
носилками. На середине пути через озеро Мария отложила весло  и
разревелась,  -  а  потом  поплыла  дальше,  и  вид у нее был в
точности как у  щенка,  который  вместо  того,  чтобы  принести
охотнику подбитую куропатку, слопал ее.

     Глава XI

Профессор  возился с книгой, на обложке которой значилось:  "Библ.
Кембр.Унив. Ii. 4.26". Профессор застрял прямо на первом ее  листе
-  на  слове  Tripbarium. Он уже справился в  Льюисе  и  Шорте,  -
безрезультатно,   -  и  попытался  такжесверить   это   слово   по
средневековому манускрипту, озаглавленному "Трин. Колл. Кембр.  R.
14.9   (884)",   в  котором  обнаружил  частично  затертое   слово
Фтйхнрвбтйпо, только усугубившее чертову неразбериху.
   Когда   проштрафившийся   щенок,   поджавши   хвост,  бочком
протиснулся в коттеджик Профессора, последний рассеянно  указал
ему на ящик изпод мыла и сообщил:
   - Тут говорится "Hujus Genus Tripbarium Dictur", но вся беда
в том, что часть строки, похоже, пытались стереть.
   - Случилось что-то ужасное.
   - Убийство?
   - Может быть, - сказал щенок и залился краской.
   - И  кого  же ты убила? Хорошо бы, викария? Переписчики явно
застревали на этом слове и либо пропускали предложение целиком,
либо строили дикие догадки, либо, как в данном  случае,  частью
затирали строку, чтобы сделать ее еще более невразумительной.
   - Неприятный был человек, - добавил Профессор. - Никогда мне
не нравился.
   - Я не его убила, а одного из лиллипутов.
   - Да  что  ты!  Подумать  только!  Конечно, это может быть и
Фтйрбтфйфхн, только навряд ли кому-то пришло бы  в  голову  так
далеко уходить от столь ясного в написании слова.
   - Народ решил больше со мной не встречаться.
   - Ну, надо еще посмотреть, как они с этим справятся, - тоном
добродушного  участия  произнес  Профессор. - Желающих отнять у
человека время всегда предостаточно, что-нибудь вечно  мешается
под  ногами,  вот  как  эта дурацкая lapsus calami, о которой я
тебе тут рассказывал. Боюсь,  придется  писать  к  сэру  Сиднею
Кокереллу или доктору Бэзилу Аткинсону. А то и к мистеру Дж. К.
Друсу.
   - Ты должен мне помочь!
   - Нет,  -  твердо  ответил  Профессор.  -  У меня нет сейчас
времени. В любой другой день, дорогая моя Мария, но не сегодня.
У меня и так от Амвросия с Ктесием Книдским голова кругом идет.
   Набравшись решимости, Мария отняла у Профессора манускрипт и
сунула его на полку -  вверх  ногами.  Профессор,  увидев  это,
сморщился.
   - Ты хоть слово понял из того, что я тебе рассказала?
   Сняв  очки,  Профессор  с  тягостной миной воззрился на них.
Решительно ничего он не понял.
   Тем не менее, он сказал:
   - Я способен вспомнить  каждое  сказанное  тобой  слово.  Ты
говорила,  что  убила  викария,  ну  и  замечательно.  А как ты
избавилась от тела?
   Мария, стараясь ничего не упустить, рассказала всю историю с
самого начала, - как она испортила китовую охоту, как  донимала
Народ,  и  как  она  со  своим  дурацким  тряпичным  аэропланом
погубила, судя по всему, юного рыбака.
   - Боже мой, - сказал Профессор, когда Мария закончила. -  До
чего это все некстати.
   Некоторое время он размышлял над ее рассказом, затем подошел
к полке и перевернул манускрипт, поставив его как следует.
   - Знаешь,  -  сказал он, - вполне может оказаться, что монах
попросту ошибся в написании слова Trivialis, то есть "заурядные
виды", хотя, с другой стороны, они  очень  ценили  львов,  -  в
предложении  как  раз  упоминаются  львы,  -  потому  что  львы
ассоциируютс с  Евангелиями.  Самое  страшное,  что  я  куда-то
засунул Дю Канжа.
   Из глаз Марии брызнули слезы.
   - Милосердные  небеса!  -  воскликнул  Профессор,  едва  она
заревела. - Да в чем дело-то? Мария, милая,  все,  что  угодно,
только   не   это!  Позволь  предложить  тебе  носовой  платок,
скатерть, полотенце, простыню, наконец. Выпей  стакан  вина  из
одуванчиков. Можно еще жженых перьев понюхать, если я их только
найду. Все, что угодно, Мария, только не плачь!
   - Ты меня даже слушать не стал!
   - Слушать!  -  вскричал  Профессор,  трахнув  себя по голове
томом Льюиса и Шорта, весящим, судя по виду, фунтов  десять.  -
Слушать! Великие силы Педантизма, на помощь!
   Миг  спустя,  он уже сидел рядом с ней на ящике из-под мыла,
ожидая, когда затихнут рыдания.
   - Ты не могла бы, - смиренно попросил он,  -  повторить  всю
историю сначала?
   Мария, икая, повторила.
   - Мне кажется, мы можем с уверенностью считать, что пилот не
погиб.  Если  бы он сломал себе спину или шею, ты бы обнаружила
это, когда перекладывала его, - потому что он тогда гнулся бы в
таких местах, в которых человеку гнуться не положено.  Нет-нет.
Он  всего  лишь  сломал  ногу  и, должен сказать, поделом. Тебе
нужно будет  время  от  времени  приносить  ему  фрукты,  ну  и
журналы,  пусть  читает  в постели. Вот увидишь, он очень скоро
поправится.
   - Я так надеюсь на это!
   - Но даже если он поправится,  ты  все  равно  останешься  с
лиллипутами не в ладах.
   - Они не желают меня знать!
   - Да.  Это  я понял. Послушай, Мария, тебе нужно постараться
увидеть все это с  их  точки  зрения.  Положение  сложилось  до
крайности  любопытное.  Ты - ребенок, но очень большой, а они -
взрослые, только очень маленькие. Попробуй  представить,  чтобы
ты  чувствовала,  будь  ты  взрослой дамой, озабоченной всякими
семейными делами. Допустим, ты взяла зонтик  и  отправилась  на
вокзал,  чтобы  поехать  в  Лондон  и побеседовать с поверенным
насчет разных там закладных, и вот, ты только-только  добралась
до  вокзала,  как вдруг какая-то девчонка ростом в сорок восемь
футов перешагивает через забор и уносит  тебя  далеко  в  поле,
совершенно  в  другую  сторону,  ставит  тебя  там  на  землю и
объявляет,  что  ты  будешь   немцем,   а   она   -   генералом
Эйзенхауэром.  Подумай,  в  какое  отчаяние ты придешь, услышав
пыхтение уехавшего без тебя поезда.
   - Но я играла всего с двумя-тремя!
   - Все равно они поняли, к  чему  клонится  дело.  Стоило  им
уступить  тебе,  и  они  уже  не могли бы по праву считать, что
принадлежат сами себе, а весь их хозяйственный уклад  пошел  бы
насмарку  и ради чего - ради игры в королев и подданных? Как бы
ты ни была с ними мила, положение сложилось бы нестерпимое.
   - Так я же им  помогала.  Я  потратила  все  мои  деньги  на
шоколадки и самолеты!
   - Да  не  нужны  им  самолеты, и на одних шоколадках они все
равно  бы  не  прожили.  Им  нужно  добывать  себе  средства  к
существованию.
   - Я думала...
   - Пойми, Мария, до настоящего времени эта проблема возникала
всего  один  раз,  а  именно, когда маленький Гулливер в стране
великанов попал в собственность к  огромной  девочке  по  имени
Глюмдальклич.
   - Так ведь они отлично поладили.
   - Совершенно  верно.  Но  лишь  потому,  что  девочка его не
лапала. Ты разве не помнишь, какое отвращение он питал к другим
молодым дамам, которые норовили превратить его  в  игрушку?  Он
терпеть  не  мог, когда его тискали и пачкали, а к Глюмдальклич
испытывал благодарность, потому что она одна и  вела  себя  как
любящая  помощница и служанка. Вот кем тебе следует стать, если
ты хочешь примириться с лиллипутами.  Ты  никогда,  никогда  не
должна  насильно  принуждать  их  к  чему-либо.  Ты должна быть
вежливой с ними, совершенно как с любым другим существом  твоих
размеров,  и когда они поймут, что ты великодушно отказываешься
от применения грубой силы, вот тогда они  полюбят  тебя,  тогда
они станут тебя обожать.
   - Я  знаю,  -  мягко  добавил  он, - это нелегко, потому что
главная сложность  в  обхождении  с  любимыми  нами  существами
заключается  как  раз  в  том, что нам хочется ими обладать. Но
нужно владеть своими чувствами и всегда  оставаться  настороже,
чтобы  не совершить какойнибудь низости. Нет, правда, это очень
нелегко.
   - Школьный Учитель махнул мне рукой - убирайся, мол. Он имел
в виду, что мне не следует возвращаться.
   - Я полагаю, что один раз тебе можно вернуться,  -  хотя  бы
затем, чтобы попросить прощения.
   - С чего это я должна просить прощения, не понимаю! Я только
хотела помочь им научиться летать.
   - Они не просили тебя об этом.
   Но Мария уже закоснела в упрямом тщеславии.
   - Я  хотела  помочь  им, я ни разу никого не ударила, я ни к
чему их не принуждала. Не стану я извиняться.
   Профессор поднялся, протянул к манускрипту руку, и  выбросил
Марию из головы.
   - Ну  что же, Мария, очень хорошо. Уж я-то тебя тем более не
собираюсь ни к чему принуждать. А пока, ты меня извини, но  мне
необходимо  как  можно  яснее  разобраться  в  этой  истории  с
Фтйрвбтйхн.
   Больше Мария  не  добилась  от  него  ни  единого  слова,  и
удалилась   в  самом  дурном  расположении  духа,  ощущая  себя
виноватой вдвойне.
   Два дня ушло у нее на то,  чтобы  переварить  полученное  от
Профессора  наставление.  Временами она с возмущением объявляла
сама себе, что скорее сдохнет, чем пойдет  просить  прощения  у
каких-то  несчастных  мальчиков-с-пальчиков. Временами думала о
том, до чего, наверное, Профессору было  противно  смотреть  на
нее.  Временами  же  усваивала  небольшую  порцию  наставления,
признавая, что, может быть, и вправду досаждала Народу, но  все
равно,  -  им  стоило бы питать к ней побольше благодарности. Я
могла бы их целую кучу перебить, если бы захотела, думала  она,
- топнула  бы  ногой,  и  готово,  - а могла и вообще выдать их
тайну мисс Браун. А они  прогнали  меня  с  моего  собственного
острова и даже разговаривать со мной не желают!
   И  все-таки  за  два  дня она переварила его целиком, - пища
оказалась на вкус довольно противной, вроде  холодной  овсянки,
так  что  приходилось,  проглотив  очередную  ложку,  несколько
времени отдыхать, однако и этой пище пришел конец.
   Мария  села  и  сочинила  прямое  и  мужественное  письмо  к
лиллипутам, написав его самым мелким почерком. Письмо гласило:

              Уважаемые Господа!
   Я  молода,  но высока. Вы пожилые но короткие. Я прошу у Вас
прощения и исправлюсь. Надеюсь ему лутше.

   Искренне Ваша

   с тоннами любви

   от Марии.

   Вслед за тем она уговорила Стряпуху, чтобы та  выварила  для
нее улиточий домик покрупнее, - в парке водились Helix pomatia,
представляющие  в  Нортгемптоншире немалую редкость, - и, когда
домик очистился, проковыряла в нем булавкой две дырочки,  чтобы
приделать   к  нему  нитяную  ручку.  Получилось  что-то  вроде
корзины. Отыскав на  Верховой  дороге  пару  диких  земляничин,
Мария  уложила их в корзину, сунув туда же страничку, выдранную
из середины принадлежавшего мисс Браун "Пути паломника"  -  это
было  лучшее,  что ей удалось придумать по части журнала. Затем
она сложила письмо так, чтобы оно  занимало  как  можно  меньше
места,  запечатала  его  похожим  на конфетти обрывком бумаги и
отправилась на озеро.
   Достигнув острова, она обнаружила, что путь  ей  преграждают
перевитые ежевичные плети. Она не стала пробиваться сквозь них,
а оставила письмо и передачу для больного в одном из каноэ.
   Три  ночи подряд Мария с болью душевной приезжала на остров,
привозя журналы и фрукты, но только на  третью  ночь  ежевичные
плети  поднялись сами собой. За ежевикой, сияя улыбкой, замер в
ожидании Школьный Учитель, и оба они пали в объятья друг друга.

     Глава XII

   Шло  время,  и  в  Народе,   понемногу   убеждавшемся,   что
девочка-гора  исполнена  самых  благих  намерений,  стало вновь
укрепляться доверие к ней. Тем более,  что  пилот  поправлялся,
как  Профессор  и предсказал. Мария старательно следила за тем,
чтобы не заводить себе любимчиков, и о самолетах  с  резиновыми
моторчиками  не  упоминала. А когда ей в голову приходило слово
"королева", она густо краснела.
   Она взяла за  правило  проводить  с  лиллипутами  час-другой
ближе  к  полуночи,  поскольку  дни  занимала  алгебра,  да и о
подзорной трубе тоже не следовало забывать.
   Правду сказать,  по  утрам  она  чувствовала  сонливость,  и
Стряпуха   стала   поговаривать,   что  вид  у  Марии  какой-то
осунувшийся. Однако  мисс  Браун  ничего  такого  не  замечала,
поскольку мысли ее занимал заговор, составленный ею с викарием.
   Мария  же не испытывала решительно никакого желания забивать
себе голову какими-то скучными  заботами,  -  она  наслаждалась
жизнью.  Ей  нравилось  глухой  полночью  тайком отправляться в
опасное странствие мимо двери, за которой почивала ее  тиранша.
Ей  нравились краски прелестных лунных летних ночей - серебро и
черный бархат. И самое главное, ей нравилось проводить время со
старозаветным   Народом,   дивясь   чудесам   его    крохотного
Домоустройства.
   Одно из приобретенных ею полезных сведений сводилось к тому,
что   великаны,   выбирая  для  карликов  миниатюрные  подарки,
совершают ошибку.  Лучше  всего,  если  великан  выберет  самый
крупный подарок, каким карлик в состоянии пользоваться, карлику
же следует выбирать наименьшую и изящнейшую из вещей, способную
пригодиться  великану. Профессор со своими "Сотнями и Тысячами"
определенно впал в заблуждение. К примеру, наибольший  успех  у
лиллипутов имела кастрюлька без ручки, подаренная Марией, - ибо
Мария  старалась каждую ночь что-нибудь да приносить. Лиллипуты
именно в такой и  нуждались:  из  нее  получился  замечательный
кипятильный  бак  для  скотного  двора, позволявший за один раз
накипятить воды на  целую  неделю,  и  хоть  Мария  вручала  им
кастрюльку  с некоторой робостью, боясь, что лиллипуты обидятся
на столь жалкий подарок, они благодарили ее так  сердечно,  как
никогда.    Саму    же   кастрюльку   они   назвали   "истинным
совершенством".
   Впрочем, и ответный подарок Народа оказался не хуже.
   Вместо того, чтобы изготавливать  новый  дар  для  Марии  из
парусины,  лиллипуты  решили  преподнести ей тончайший шелковый
шарф. Шелк они получили  из  паутины  паука-кругопряда,  -  это
такой коричневый, с белым крестом на спине, - вымочив ее, чтобы
лишить   клейкости,  в  настое  цветов  дрока,  отчего  паутина
приобрела к тому же желтоватый  оттенок.  Затем  целая  команда
женщин-добровольцев   на  спицах  связала  из  паутины  полоски
(ткацких станков у них  не  было),  а  уже  полоски  эти  сшили
воедино.  Марии разрешили понаблюдать, как идет работа, так что
она  имела  приятную   возможность   увидеть   картину,   столь
заинтересовавшую  когда-то  Лемюэля Гулливера. Она увидела, как
шьет - невидимой иглой с продетой  в  нее  невидимой  ниткой  -
лиллипутская женщина.
   Шарф  получился чудный и на удивление прочный, такой же, как
из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный,
он обладал упругостью резины, - Мария могла, не повредив,  чуть
ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе
венчалась;  пока  же  -  из  страха перед мисс Браун - пришлось
спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини.
   Мария вдруг поняла, почему каждый раз,  когда  она  приносит
лиллипутам  подарок,  они стараются ответить ей тем же. Причина
была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее.
   И  вот  что  еще  обнаружила  Мария:  она  обнаружила,   что
лиллипуты  ведут  жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на
это жаловаться. Воевать они, правда,  не  воевали,  но  в  иных
опасностях  нехватки  у  них не было. К примеру, около тридцати
лун назад, их осадило семейство сорок,  возымевших  слабость  к
маленьким  лиллипутам  и утащивших дюжину младенцев, прежде чем
удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки  памятливы  и
сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух
из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов.
   Немалый  интерес  представляли  и  сами  луки  со  стрелами.
Древесина наших гигантских деревьев, - если говорить о  ветвях,
достаточно  тонких  для  изготовления  лиллипутского лука, - не
обладает потребной упругостью. Поэтому  лиллипуты  использовали
стволы  маховых  перьев крупных птиц (или деревенских кур, если
удавалось добыть их перья), сгибая  их,  чтобы  надеть  тетиву.
Стрелы   снабжались   железными   наконечниками,  кованными  из
гвоздей,  имевшихся  в  куполе   Храма,   правда,   наконечники
получались все-таки мягковатые.
   Кстати   сказать,   древние   лиллипуты   имели  обыкновение
пользоваться отравленными стрелами. Однако в Англии  подходящих
ядов сыскать не удалось, - возможно, к счастью для Марии. Здесь
они  применяли  добываемую  из пчел муравьиную кислоту, но даже
при том, что ее упаривали, смоченных в ней стрел  хватало  лишь
на то, чтобы убивать насекомых.
   При  набегах  на ульи, во время которых добывался яд (и мед,
что  также  немаловажно,  поскольку  сахара   им   взять   было
неоткуда),  лиллипуты  облачались в подобие доспехов из жучиных
надкрылий, чешуйки которых  нашивались  на  основу  из  мышиной
шкуры.  Но,  разумеется,  набеги  совершались преимущественно в
заморозки, и к тому же лиллипуты использовали дым.
   Еще одну опасность представляли совы, эти были похуже сорок.
Совы в  Мальплаке  водились  в  основном  трех  разновидностей:
сипухи,  неясыти  и  лилфордовы  сычи, которые охотятся также и
днем. Филины встречались редко, хотя порой и они залетали.  Все
эти  существа  обладали  большей, чем сороки, отвагой и меньшей
сообразительностью, отчего они так и не научились держаться  от
лиллипутов  подальше. К тому же, на добычу они налетали не так,
как это делают  представители  вороньего  племени,  а  снижаясь
почти  отвесно,  подобно  пикирующим  бомбардировщикам, так что
убить их не было  никакой  возможности,  -  просто  времени  не
оставалось. Оттого стоящему на куполе часовому полагалось ночью
высматривать  сов, и высмотрев, бить в колокол. Мария, когда ей
рассказали о совах, вспомнила, что нередко слышала  этот  звон.
Впрочем,   в  сельской  местности  раздается  такое  количество
удивительных звуков, - ослы, к примеру, ревут,  да  много  чего
еще,  -  что  люди  невнимательные в них особо не вслушиваются.
Звук колокол издавал низкий: дон-дондон, -  и  Мария  полагала,
что   это  каркает  черная  ворона.  Заслышав  звон,  лиллипуты
опускали головы и замирали,  -  в  этом  состояла  единственная