се,  рассказывая  викарию,  что
Марию  отправили  спать  на  пустой желудок, ибо такое развитие
событий через самое малое время непременно начнут  обсуждать  в
лиллипутской столице.
   Так  оно  и  случилось, а маленький Народ состоял не из тех,
кто покидает своих друзей  в  минуты  страдания.  Приготовления
начались  немедленно.  Сращивались  снятые  с  фрегата  канаты,
организовывались  транспортные  средства,  делалось  все,  чего
требовала  столь  решительная  минута. К десяти часам лиллипуты
тронулись в путь и достигли Южного фасада за час до  того,  как
мисс  Браун  отправилась  спать.  Две обитаемых комнаты им были
известны, поскольку вечерами они видели горящий в этих комнатах
свет.
   Прославленный   верхолаз,   занимавшийся   обычно   наружным
ремонтом  Храма  Отдохновения,  проник в ближайшую к окну трубу
водостока и полез по ней, как альпинист  по  скальному  камину.
Это означает, что он уперся спиной и ступнями в противоположные
стенки  трубы  и  так, в сидячей позе, начал медленно двигаться
вверх, прижимаясь к стенке спиной.  Длины  взятой  им  с  собою
веревки  на  всю огромную трубу не хватало, - а больше ему было
не утащить, - так что следом за ним поднимался второй  участник
восхождения,  он  нес вторую веревку и на середине пути срастил
ее с первой. Теперь  первому  верхолазу,  уже  забравшемуся  на
кровельный  желоб  водостока,  предстояло  выполнить  еще  одну
важную работу. Второй присоединился к нему - помогать.
   Вытащив длинную веревку из трубы, они спустили ее на  землю,
а  там  расторопные руки обмотали ее вокруг столба, уже вбитого
на краю лужайки. Теперь от желоба к траве  вела  сплетенная  из
конского волоса соединительная нить. Оставалось лишь пропустить
ее через выкованную из гвоздя металлическую скобу и привязать к
скобе  вторую  веревку.  После  этого в распоряжении лиллипутов
оказались две длинных веревки,  из  которых  одна  играла  роль
верхнего  троса  подвесной  канатной  дороги, а за другую можно
было металлическую скобу подтягивать вверх и  вниз.  Получилось
что-то вроде фуникулера.
   Когда  приготовления завершились, и было твердо установлено,
что  мисс  Браун  уже  храпит,  верхолаз  начал  спускаться  на
короткой веревке к оконному проему Марии.
   Та, стараясь не шуметь, открыла окно.
   - Как же я рада вас видеть!
   Верхолаз негромко ответил:
   - Привяжите Конец этой Веревки к вашему Столику, Мисс, или к
чему-нибудь  внутри  Комнаты.  Говорите  потише,  чтобы  нас не
учуяли.  Мы  установили  наверху  Полиспаст.   Желаете   видеть
Школьного Учителя?
   - Да!
   - В таком Случае, Минутку.
   И  он  исчез,  словно  крошечная  обезьянка,  оставив  Марию
закреплять нижний конец веревки.
   Следующим появился, сидя в люльке, Школьный Учитель.
   Он прошептал:
   - Добрый Вечер, Мисс.
   - Добрый Вечер,  Сэр,  Ваша  Честь,  Мистер!  -  с  чувством
отвечала  она. - Вы - лучшее, что я видела за сегодняшний день,
уж вы мне поверьте.
   - К вашим Услугам, Мисс. Позвольте  предложить  вам  немного
Провизии.
   И  действительно,  к  ним  на  веревке  медленно  опускалась
провизия - три зажаренных вола, два бочонка  бузинного  вина  и
четыре дюжины хлебов из травяного семени.
   - Боже ты мой! - сказала Мария.
   Она готова была задушить его в объятиях.
   К  Марии явилось целое посольство. Помимо зажаренных волов и
прочих  даров,  повергнувших   ее   в   состояние   блаженства,
присутствовали  также  Школьный  Учитель,  Адмирал,  верхолаз и
престарелый  городской  советник,  вручивший  ей   изукрашенный
приветственный  адрес.  Все  они  явились  сюда, исходя из того
принципа, что больных и узников следует развлекать. Они сказали
ей, что время далеко уже перевалило за  полночь,  и  замолчали,
наблюдая, как она уписывает свой обед, расстелив на подоконнике
вместо скатерти умывальное полотенце.
   - Я вас вконец объем, - покраснев, сказала она.
   - Нас  послали,  чтобы  вручить  вам, Мисс, Благодарственный
Адрес за неизменное Постоянство, с  которым  вы  защищаете  наш
Народ.  Адрес сей подписан всеми Гражданами Народа Лиллипутов В
Изгнании.
   - И Военно-морским Флотом, - твердо сказал Адмирал.
   - Это  вы  меня  защищаете,  -  сказала  она,  со  смущением
принимая  адрес.  -  Как  бы  там ни было, а мы с вами попали в
жуткий переплет. Мне нужно так много вам рассказать.  Только  с
полным  ртом  все  равно  ничего не получится. Вы не обидитесь,
если я пока почитаю?
   Мария читала, а лиллипуты воспитанно осматривались - гораздо
воспитаннее, чем она на острове. Комната ее  представлялась  им
такой  же  удивительной,  как  ей  остров,  но они старались по
возможности не пялить глаза.
   В Адресе написанном чернилами из ягод терновника на  тонком,
как   китайская   бумага,   пергаменте,  выделанном  из  шкурки
мыши-полевки, объяснялось, как нынешнее  и  грядущие  Поколения
будут  помнить,  что  Женщина-Гора  сдержала  данное  ею Народу
Слово, несмотря на Голод  и  тюремное  Заключение  и  прочее  и
прочее.  Лучшего аттестата не приходилось и желать, и поскольку
Мария не знала, как ей отблагодарить  лиллипутов,  она  сложила
Адрес,  с нежностью поместила его поближе к сердцу (в нагрудный
карман пижамы) и вернулась к обеду.
   Покончив с едой, Мария сказала:
   - Благодарю Лиллипутов за столь добрый обед.
   - К вашим Услугам, Мисс.
   Мария заметила, что они теперь называют ее не "Ваша  Честь",
а  "Мисс",  -  общепринятое  в  восемнадцатом  веке обращение к
девушке, - и почувствовала, что ей  это  приятно.  Почему,  она
толком не знала.
   - Не уходите. Хотите посмотреть мои вещи? Правда, показывать
особенно нечего.
   Простыни,  вернее  ткань простыней, наполнила лиллипутов, не
имевших своего ткацкого производства, восхищением, а бескрайний
простор линолеума сам по  себе  внушал  благоговейное  чувство.
Скаредность  не  позволяла мисс Браун расщедриться на ковер для
Марии,  так  что  ничего  кроме  этой   холодной   клеенки   да
дешевенького  шерстяного  коврика у кровати, пола не покрывало.
Мебель, как мы знаем, была чугунная.
   Мария  развлекала   гостей,   как   могла.   Самое   большое
удовольствие  они получили от стоявшего на ее туалетном столике
зеркала. Мария наклонила его,  так  что  зеркало  уставилось  в
потолок,  и  лиллипуты  стояли на нем, с увлечением разглядывая
свои  перевернутые  отражения.   Адмирал,   восхищенный   видом
собственных подошв, даже сыграл на губах матросский танец.
   Вслед за тем настало время рассказать им всю историю - как в
тайнике  обнаружился спруг и о воззрениях Профессора на Закон и
Работорговлю, и о мисс  Браун,  которой  не  терпится  отыскать
химерическую   потаенную   комнату.  Вопреки  ожиданиям  Марии,
Школьный  Учитель,  услышав  про  этот  ложный  след,  никакого
восторга  не  выказал. Он, подобно Профессору, сразу сообразил,
что  отныне  безопасность  Народа  зависит  лишь  от  стойкости
маленькой  девочки и, хоть ему не хотелось говорить ей об этом,
начал  подумывать,  что  его  соотечественникам   лучше   всего
перебраться  куда-то  в  другое  место, пока еще есть для этого
время, скрыв это  место  даже  от  Марии.  Впрочем,  он  сказал
только, что ему нужно как следует все обдумать.
   Когда   наступила   пора   прощания,   лиллипуты  поочередно
поцеловали  кончик  ее  мизинца.  Городского  советника  первым
усадили  в  люльку  подъемника,  а  все  прочие  уже кланялись,
улыбались, махали ладошкой, - тут-то и грянул гром.
   В  замке  с  внезапным  щелчком  повернулся  ключ,  дверь  с
грохотом  распахнулась,  и на пороге ее обнаружилась мисс Браун
во фланелевой ночной рубашке и со свечою в руке.
   Дальше события пошли с такой быстротой, что казалось,  будто
движения участников этой сцены замедлились. Сцена включала мисс
Браун,    которая,    услышав    разговоры,   поначалу   решила
разгневаться, потом изумилась и не поверила собственным глазам,
потом, на кратчайший миг, в  помраченном  разуме  ее  мелькнула
мысль - не следует ли ей вежливо поздороваться с гостями, потом
разум  ее  озарила  догадка,  потом  она  поняла  что к чему и,
наконец, ясно узрела возможность переловить  гостей,  присвоить
их  и  нажить  на  них целое состояние. Включала сцена и Марию,
кричавшую: "Бегите!", и посольство, бросившееся было бежать  да
только  посшибавшее друг друга с ног, и старика-советника кулем
уезжающего кверху в люльке, и  Адмирала,  вытаскивающего,  дабы
защищать,  подобно  Горацию, предмостные укрепления, свою новую
шпагу, кованную из булавки из "Вулвортса".
   Мисс  Браун  скакнула,  норовя  зацапать  всех   сразу,   но
нарвалась  на  удар шпагой, пронзившей ей палец. (Доброе оружие
едва не пронзило жадную лапу этруска насквозь.)  Укол  задержал
ее на секунду. (Она отшатнулась, оперлась, чтобы отдышаться, на
каминную  полку  и,  словно  обезумевшая  от  боли дикая кошка,
метнулась к Адмиралу, целя  когтми  ему  в  лицо.)  Мисс  Браун
поймала  его  за  ногу, но в тот же миг на нее налетела Мария и
впилась зубами в другой ее палец, прокусив его  до  кости.  Тут
уже  началась  куча  мала,  во  время которой люлька подъемника
успела дважды взлететь наверх. Затем на поле боя остались  лишь
Адмирал,  лезущий на руках вверх по канату, задыхающаяся Мария,
укатившаяся в угол,  словно  дуб  с  горы  Аверно,  и  наконец,
торжествующая   мисс   Браун,   сжимающая   в  мясистом  кулаке
полузадохшегося Школьного Учителя.

     Глава XVI

   Славнейший среди лиллипутских следопытов носил имя Градгнаг.
Это был жилистый, седой и немногословный мужчина, редко  с  кем
разговаривавший,  но  зато  способный по пению определить любую
птицу. Вот уже многие луны он обдумывал самый дальний из  своих
походов. Градгнаг принадлежал к людям того же рода, что и Аллан
Квотермэйн,  и  ныне  он  достиг,  наконец, внутренних областей
континента, исследованию которого посвятил всю свою жизнь.  Для
него  эти  области были чем-то вроде Копей Царя Соломона, ибо в
преданиях народа Лиллипутов В Изгнании повествовалось о стоящем
за необъятными пределами Парка  таинственном  доме,  в  котором
обитало   чудесное   племя   пегих  мышей.  Шкуры  их  обладали
баснословной  ценностью,  поскольку  на  острове   Отдохновения
имелась  всего  одна  такая,  используемая  в качестве общинной
регалии. Рассказывали, что шкуру  эту  триста  лун  тому  назад
добыл легендарный следопыт, тот самый, что ослепил лису и вошел
в  историю, как величайший среди мастеров своего ремесла. Звали
его Бламбрангрилл, он был  человеком,  грезившим  о  невиданных
горизонтах  и великих свершениях, и Градгнаг, хоть никогда и не
упоминавший об этом, унаследовал его грезы.
   Приготовления к  путешествию  заняли  много  дней.  Градгнаг
всегда странствовал в одиночку и налегке, поддерживая силы тем,
что  ему  удавалось  добыть,  но  на  этот раз он счел разумным
подготовить несколько промежуточных складов с самым необходимым
припасом, расположив их на расстоянии четырех часов  пути  один
от  другого.  Человек  он  был основательный. Несколько даже не
дней, а лун он посвятил одним только разведывательным  походам,
имевшим   целью  уточнить  направление  поисков,  ибо  предания
сообщали только, что  мышиный  дом  стоит  где-то  за  западной
порубежной  стеной,  но  точного азимута не указывали. Совершая
поход за походом, Градгнаг восходил на  эту  чудовищную  стену,
ежеминутно  рискуя,  что предательская опора рассыпется под его
ногою в прах, и озирал Великое  Неведомое  выцветшими  голубыми
глазами.  Градгнаг накапливал факты. Он прочитал в архивах все,
имевшее отношение к Бламбрангриллу, включая и покрытый  пятнами
крови  пергамент  с  крестиками  на  нем,  найденный когда-то в
расщелине   этой   самой   стены   рядом   с   иссохшим   телом
Бламбрангрилла,  забравшегося  в расщелину, чтобы умереть в ней
от ран, ибо внизу его дожидалась кошка.
   Ныне Градгнаг достиг своей  цели.  Он  пересек  стену,  ров,
колоссальную дорогу, сверкавшую, как малахит. Он увидел экипажи
высотою  в  сто  двадцать  футов,  которые  безо всяких лошадей
проносились мимо него, громыхая, словно бегущее  стадо  слонов;
он  увидел  бесчисленное  множество похожих на гуляющие деревья
гигантских людей и собак в тридцать футов ростом. Он таился, он
разведал и  исходил  множество  троп.  В  дневное  время  он  в
философической   задумчивости   сидел   у   крохотного  костра,
поджаривая крысиный бекон.  И  вот  наконец,  он  отыскал  свое
Эльдорадо.  Он находился уже в самом Доме. Уютно завернувшись в
спальный мешок, он лежал на ветке оплетающего стену Дома плюща,
рядом со стрельчатым окном, и подушкой ему служили шесть  пегих
мышиных шкур.
   То был дом викария.
   За   тридцать  лет  до  начала  нашей  истории,  во  времена
предыдущего приходского священника, этот неудобный, построенный
в разгар викторианской эпохи дом наполняли счастливые  люди.  В
ту пору по его выстланным красной плиткой коридорам разносилось
не  носовое  гудение  одышливого  угрюмца,  а  веселые возгласы
старого священника, любителя псовой  охоты,  отдававшего,  едва
только  у  кого-то  из  его  паствы  возникала  малейшая резь в
желудке,  распоряжение  немедля  послать   страдальцу   бутылку
портвейну  и  баночку  джема.  В ту пору около дюжины шумных, с
головы до пят перемазанных ребятишек, предавались в  этом  доме
бесчисленным   наслаждениям   детства.  Старший  сын  увлекался
соколиной охотой,  следующий  по  старшинству  коллекционировал
марки,  третий с утра до вечера бродил по окрестностям, собирая
растения, четвертый соорудил кукольный театр, пятый  плотничал,
а шестой, совсем еще маленький, держал белую мышь.
   Даже  и  теперь  чердак, на который мистер Хейтер ни разу не
удосужился заглянуть, в беспорядке заполняли  пыльные  удилища,
сценические  выгородки, стекленные ящички с крупными бабочками,
соколиные клобучки, и кучи изгрызенной  в  лохмотья  бумаги,  в
которых  поколение  за поколением селилось мышиное семейство, -
потомки той самой белой мыши, некогда сбежавшей и скрестившейся
с серыми.
   Спальный мешок Градгнага  располагался  за  окном  кабинета.
Немного  вытянув шею, Градгнаг мог увидеть и мистера Хейтера, и
кабинет, в котором тот восседал.
   Кабинет представлял собой мрачную  комнату  с  обоями  цвета
книжной   плесени  и  единственным  оконцем  в  толстой  стене,
наподобие готического. На  двери  висело  облачение  викария  -
капюшон,  мантия, стихарь - увенчанное походной шляпой, которую
он надевал при  воскресных  выездах  с  мальчиками-хористами  в
летний  лагерь на голом выметенном ветрами восточном побережьи.
На стене у двери красовалась  фотография  викария  с  друзьями,
сделанная  в  СидниСассекс-Колледже, - викарий был там заметным
участником  Студенческого  христианского  движения.  Висели  на
стенах и еще две фотографии - Помпей и колонны Траяна. Стол, за
которым  викарий  писал  проповеди,  был  изготовлен  из дерева
какого-то  мыльного  цвета,  а  перо  имело   форму   весла   с
изображенным  на  лопасти  гербом  Сидни-Сассекса.  На каминной
полке стояла фарфоровая банка с табаком, несущая тот  же  герб.
Над  полкой  же размещалась картина, изображающая сэра Галахада
верхом  на  битюге,  заехавшего  в  колючий  кустарник  и   там
призадумавшегося.  Присесть  в кабинете можно было либо на один
из  двух  плетеных  стульев,  отзывавшихся  на  такую   попытку
бамбуковым  взревом,  либо  на софу, набитую конским волосом, -
столь  скользкую,  что  присевший  тут   же   начинал   с   нее
скатываться.  Софа  предназначалась  для  детей,  готовящихся к
конфирмации, и приводила их в полное замешательство.
   Обстановку кабинета Градгнаг уже изучил и теперь  непременно
улегся  бы  спать,  чтобы  ввечеру  со  свежими силами заняться
мышиной охотой, если бы не увидел, как  по  подъездной  дорожке
плавно  катит  на  велосипеде  Стряпухи  мисс  Браун. Последняя
принадлежала к числу обитателей Парка, известных ему в лицо,  и
Градгнаг  перебрался поближе к оконице, чтобы узнать, зачем она
сюда заявилась.
   Мисс Браун, колыхаясь и не произнося ни единого слова, вошла
в кабинет. Мистер Хейтер, не терпевший, когда его тревожили  по
утрам,  уставился  на  нее с подавленной ненавистью. Мисс Браун
водрузила  на  стол  перед  ним  обувную  коробку  из  прочного
картона.  В  крышке  коробки,  несколько раз обмотанной крепкой
веревкой, были проделаны дырки,  как  будто  в  ней  перевозили
гусениц.  Мисс  Браун  развязала веревку и осторожно приподняла
крышку,  готовая  в  любой  миг   захлопнуть   ее.   Градгнагу,
разместившемуся   в  самом  верху  окна,  не  составляло  труда
заглянуть в коробку. В ней, съежившись в углу  и  глядя  вверх,
сидел   помятый   и   жалкий   Школьный  Учитель,  беспомощный,
испуганный, плененный, не уверенный, может ли он позволить себе
улыбнуться.
   Викарий немного посидел, замерев, глядя  на  экспонат  через
очки,  отражавшие  свет  и прятавшие глаза, складки его толстой
шеи понемногу наливались краснотой. Затем он потыкал  Школьного
Учителя предназначенным для писания проповедей пером, заставляя
его  шевельнуться.  Затем  дрожащими  пальцами вернул крышку на
место,  вновь  завязал  коробку,  вытащил  из  буфета   бутылку
красного  вина, которое держал для епископа, и налил мисс Браун
целый стакан.
   Верхняя часть окна была раскрыта, так  что  Градгнаг  слышал
каждое произносимое ими слово.
   Мисс   Браун   поведала,  как  она  ночью  застала  врасплох
посольство,  явившееся  утешить   Марию,   как   она   упустила
нескольких  человечков,  поведала  она  и  о  своих подозрениях
насчет того, что их, возможно, гораздо больше, чем она  видела.
Она  не  преминула упомянуть о баснословной, вероятно, ценности
трех упущенных ею существ, далеко превосходящей ценность  каких
угодно  сокровищ,  хранящихся  в потайной комнате, и о том, что
подразумеваемые сокровища наверняка попали к Марии от этих  вот
самых  существ. Она высказала также предположение, что Барнум и
Бейли, лорд Джордж Сангер или  Цирк  "Олимпии"  могут  выложить
если,  конечно,  удастся  изловить  этих уродцев, помногу тысяч
фунтов - за каждого.
   Мистер Хейтер выдохнул всего одно слово:
   - Голливуд.
   Оба неторопливо обдумали его, потягивая красное вино.
   - Деньги придется положить на счет Марии.
   - А кто сможет доказать, что мы обнаружили этих созданий  не
в доме викария?
   - Если они - люди, продажу их могут счесть незаконной.
   - Они не люди.
   - Никому  ни слова о вашем открытии, мисс Браун, нам следует
опасаться конкурентов. Ни единого упоминания  о  них,  пока  мы
всех не переловим.
   - Ребенок отказывается говорить, где они обитают.
   - Возможно,   нам   удастся   получить  нужные  сведения  от
пойманного вами карлика.
   - Он не желает отвечать на вопросы.
   - Я надеюсь вы не... не наказали Марию?
   - Хотя она с невиданным свирепством укусила меня  за  палец,
мистер  Хейтер, - совершенно как дикий зверь, - я не подняла на
нее руки.
   - Весьма разумно.
   - Мне пришло в голову, что, поскольку она знает, где они...
   - М-м-м-м. Вы ее заперли, надеюсь?
   - Заперла, у нее в спальне. Пусть пока посидит.
   - Да, но мы можем в любую минуту выпустить ее на свободу.
   Мисс Браун вдруг подняла украшенную пучком  волос  голову  и
хихикнула.  Засмеялась она, вполне вероятно, впервые в жизни, и
результат получился пугающий. В стеклянных глазах викария  тоже
обнаружился некий льдистый проблеск.
   - Как  это удачно, - сказал он, - что ей приходится навещать
их по ночам! Под покровом тьмы, мисс Браун. Она и  не  заметит,
что за нею следят.
   И   оба  поспешили  в  Мальплаке,  чтобы  освободить  Марию.
Впрочем, сначала мистер  Хейтер  извлек  Школьного  Учителя  из
обувной  коробки, на его взгляд недостаточно прочной, и запер в
металлической  шкатулке,  где  у  него  хранилась   наличность,
жертвуемая Обществу распространения христианского знания.
   Градгнагу  оставалось  только  взобраться  по  плющу немного
по