це концов надумала следующее: в качестве  полезного  подарка
можно  бы купить им пару морских свинок, лиллипуты разводили бы
их как рабочий скот или даже на мясо; а  для  украшения  хороши
рождественские  открытки  -  не слюнявые, конечно, а вот те, на
которых изображены корабли под парусами или заснеженные экипажи
восемнадцатого века, вообще что-нибудь, знакомое Народу по этим
его Анналам, - и хорошо бы еще вставить  открытки  в  картонные
рамочки,  чтобы их можно было развесить по стенам зала советов.
А в самой середине висел бы старинный портрет Императора, с его
"австрийской"  губой  и  в  костюме   покроя   среднего   между
"азиатским"  и  "европейским".  При  свете тростниковых свечей,
полагала Мария, выглядело бы все это очень величественно.
   Тут ей пришла в голову еще одна мысль:  Ой,  да  я  же  могу
научить  их  выращивать  картофель, как сэр Уолтер Рэли. На мои
деньги можно купить кучу картофеля.
   При  появлении  Марии  Народ  вздохнул  с   облегчением,   -
лиллипуты уже не чаяли дождаться ее.
   Фрегат  качался  на водах озера, и как же прекрасен он был с
раскрытыми в серебряном свете парусами! - матросы стояли все по
местам и ожидали лишь гостью, чтобы выйти в поход.
   Жаль, конечно, что Мария не могла подняться на борт фрегата,
- всей длины в  нем  было  едва  ли  пять  футов.  Впрочем,  ей
посоветовали  встать  в  ялике,  привязав  его к лиственничному
стволу, и смотреть оттуда, а Школьный Учитель вызвался побыть с
ней, сидя в бочонке и объясняя все маневры корабля.
   Шахматное озеро заросло настолько,  что  свободной  от  трав
остались   лишь   самые  глубокие  места,  лежащие  вблизи  его
середины,  ибо  водоросли,  не  считая,   конечно,   ряски,   в
большинстве  своем  держатся корнями за дно и ниже определенной
глубины расти не способны. В одной  из  таких  бочаг,  в  самой
просторной,  как  раз и обитала большая щука, а потому и фрегат
устремился к этим широтам.  По  достижении  назначенного  места
матросы спустили с носа насаженную на крюки наживку, после чего
фрегат  отошел  под  парусом  к ближним кувшинкам, где и бросил
якорь в глубоких водах. Крючки с наживкой сидели на  сплетенных
в  восемь  жил  из  конского  волоса тросах, пропущенных сквозь
носовые клюзы и намотанных на оснащенный тормозом барабан.
   Фрегат едва успел встать  на  якорь,  а  бедная  наживка  не
успела  еще  заснуть  и билась, как наживке и полагается, когда
послышался громкий всплеск и вода забурлила. Трос стал свободно
отматываться и отматывался, пока Школьный  Учитель  возбужденно
считал  до  десяти;  затем  приставленная  к  барабану  команда
включила  сцепление  и,  торопливо  вращая  барабан,  принялась
выбирать   трос,  чтобы  крюки  вошли  поглубже.  После  дюжины
оборотов сцепление выключили, а тормоз включили.
   Фрегат сдернуло с якорной стоянки фута на два или три вперед
(на тридцать пять глюмглеффов,  сказал  Школьный  Учитель),  он
рыскал  то  в  одну,  то  в  другую  сторону, следуя за рывками
чудовища. Когда последнее рвалось слишком сильно, тормоз слегка
приспускали, вновь закрепляя его при всяком  проявлении  щучьей
слабости,  а стоило рыбине замереть хоть на миг, команда тут же
начинала выбирать слабину.
   Адмирал, стоя на полуюте, командовал.
   Работа была непростая, ибо щука  выматывалась  благодаря  не
столько  усилиям  тех,  кто  вываживал  ее,  работая  на  борту
фрегата, сколько крепости якоря. Так что следить приходилось не
за одним, а за двумя тросами сразу.
   Уже через минуту Школьный Учитель печально сказал, что  щука
попалась некрупная. Приблизительное представление о ее размерах
он  смог  составить по тому, как она плещется, - большая рыбина
упиралась  бы  гораздо  сильнее,  -  а  также  по   тому,   как
подвигалась  работа  на борту корабля. Учитель прибавил, что на
его взгляд в щуке  окажется  примерно  четыреста  снорров,  или
девять   фунтов,  а  при  таком  весе  они  обыкновенно  бьются
неистово.
   Основная опасность состояла в том, что щука могла перекусить
трос. Ближе к крюкам трос лучше бы ставить железный, вроде  тех
металлических поводков, какие в ходу у рыболовов, но подходящей
проволоки  в  Парке  отыскать  невозможно.  Колючая  проволока,
которой пользуется арендующий парковые  земли  фермер,  слишком
толста.
   После  двух  минут  вываживания,  чудище  стало сдавать. Оно
медленно  всплыло  на  поверхность  у  самого  борта   фрегата,
рванулось  при  виде  ловцов,  пытаясь  удрать,  но  его  опять
подтащили к борту, и на этот раз оно лишь перекатилось на бок и
замерло, как бы признав себя побежденным.  Впрочем,  до  победы
оставалось пока далеко. Щукам присуща такая живучесть, что они,
даже  вытащенные  на сушу, не засыпают несколько часов, так что
подлинные трудности охоты только еще начинались.
   Едва поблескивающее тело вытянулось вдоль  фрегата,  как  за
дело  взялась  пятерка  отборных  гарпунеров.  Гарпуны  глубоко
вгонялись в спину щуки примерно в шести дюймах один от другого,
- с помощью привязанных к ним веревок  тело  рыбины  крепили  к
борту  корабля.  Затем  с  полуюта  сошел Адмирал, - последнюю,
самую рискованную работу он делал всегда сам. С шестым гарпуном
в руке Адмирал  спустилс  по  брошенному  за  борт  веревочному
трапу.  Ему  предстояло перебить щуке спинной хребет, поближе к
голове.
   Надо сказать, что с каждым вонзаемым  в  нее  гарпуном  щука
приходила  все  в  большую  ярость,  отвечая  на удары громкими
шлепками по воде. Если  бы  Адмиралу  удалось  с  первого  раза
попасть  в  нужную точку, он перебил бы щуке хребет и тогда все
страхи остались бы позади. В противном же случае,  щука  вполне
могла,  забившись,  сбросить  его в воду, а там он уже рисковал
попасться ей в зубы,  ибо  эти  свирепые  твари,  даже  умирая,
норовят  кого-нибудь сожрать и, случается, вторично хватают уже
выпущенную ими наживку.
   Выбрав   место,   Адмирал   нанес   удар.   Огромное   тело,
вытянувшееся  более  чем  в  половину длины корабля, изогнулось
наподобие лука, разинуло широкую  пасть  с  несколькими  рядами
голых зубов и обмякло.
   Три  гарпунных  троса  провели  через оба борта и под днищем
фрегата, закрепив ими, прежде чем отплыть в гавань,  норовившее
затонуть  тело  чудовища.  Корабль  стронулся  с  места,  вода,
протекая сквозь жабры,  заставляла  рыбину  извиваться,  словно
жизнь  не  покидала  ее,  но  перебитый  хребет  не позволял ей
устроить бучу и все, что она могла, -  это  щелкать  челюстями,
удары  которых,  как  рассказал  Марии  Школьный Учитель, часто
ощущались даже сквозь борт корабля.
   Наконец, тросы вывели на берег. Команда  крыс  и  с  нею  по
двадцати  мужчин,  впрягшихся  в  каждый из тросов, потянули по
мелкой уже воде продолжавшую скалить зубы  тушу  к  отмели,  на
которой предстояло начать разделку. Адмирал рапирой, выкованной
из  добытого  в куполе и затем закаленного гвоздя, пронзил мозг
чудовища.
   Мария подплыла поближе, чтобы увидеть, как  добычу  поднимут
на  берег.  Она жаждала помочь победителям и была возбуждена до
того, что  едва  не  наступила  на  умниц-крыс,  тянувших  себе
потихоньку  за  семь веревок под щелканье кнутов, - точь в точь
такой же звук могла бы издать Мария, потирая ногтем  о  ноготь.
Она закричала:
   - Эй, дайте мне! Дайте я потяну! Я ее вытащу!
   Ухватив  в  ладонь  несколько тросов сразу, Мария дернула, и
тросы полопались. Слишком уж  велика  оказалась  она  для  них.
Множество  маленьких  кулачков  еще  могли управиться с конским
волосом, способным в ее руке только порваться.  Мертвая  рыбина
тяжело  ушла под кувшинки - безвозвратно. Теперь предстояло еще
нырять  за  драгоценными  гарпунами.  Мария,  поняв,  что   она
натворила,  замерла,  лиллипуты же сделали все посильное, чтобы
остаться с ней вежливыми.

     Глава X

   С той ночи, когда Мария вмешалась в китовую  охоту,  счастье
изменило  ей  во  всем,  что касалось острова Отдохновения. Она
хоть и обладала душевной тонкостью, проявившейся,  например,  в
предложении  носить  Школьного  Учителя  в бочонке, но все-таки
оставалась маленькой девочкой. Чем большее изумление и  восторг
возбуждали  в  ней деяния ее шестидюймового Народа, тем сильнее
охватывала ее потребность господствовать над ним.  Ей  хотелось
играть  с  лиллипутами,  как с оловянными солдатиками, она даже
мечтала стать их королевой. Слова Профессора о том, что  нельзя
обращать людей в свою собственность, она начала забывать.
   Между  тем, лиллипуты не были игрушками. При малом их росте,
они-то  как  раз  и  были  взрослыми,  цивилизованными  людьми.
Лиллипутия  и Блефуску обладали высокоразвитой культурой, - как
обладала ею  в  восемнадцатом  столетии,  когда  капитан  Бидль
привез  их  сюда,  и  Англия.  У  лиллипутов имелись художники,
которые, следуя всем канонам живописи, изображали на растянутой
кожице гриба-дождевика замечательные пасторали  с  архаическими
пастухами  и  пастушками  в  кринолинах и лентах. У них имелись
поэты, и до сей поры не оставившие принятого некогда на  родине
размера.  Героический  куплет,  с  которым  они познакомились в
Англии. представлялся  им  слишком  громоздким,  и  оттого  они
по-прежнему  сочиняли  на  родном языке, разработав чрезвычайно
изысканную поэтическую форму  короткого  стихотворения.  Первые
слова  в  его  строках  рифмовались  так  же,  как последние, и
поскольку строка  редко  включала  больше  двух  слов,  а  само
стихотворное  произведение - больше четырех строк, создание его
было задачей не  из  простых.  Вот  одно  из  таких  лирических
стихотворений:

                           Мо Рог
                           Глоног,
                           Куинба
                           Глин варр.

   Это  означает:  "Поцелуй  меня,  девица. Мне твой нос ночами
снится."  Другие  авторы  писали  трагедии   в   пяти   сценах,
выдерживая   в  них  все  необходимые  единства,  трагедии  эти
разыгрывались оперной труппой в  верхней  комнате  моноптерона,
где  среди оркестровых инструментов присутствовал изготовленный
по приказанию капитана  Бидля  миниатюрный  клавесин,  звучащий
словно  призрак  призрака. Были у них и писатели, прославленные
своими "Опытами", редко выходившими за  пределы  двух  строк  и
трактовавшими  в  основном о предметах нравственных. Один такой
"Опыт" гласил: "Ничто не подводит  сильнее  Удачи";  а  другой:
"Нарклабб повстречал Осла со счастливым Именем, сулившим Удачу.
Много встречал я Ослов, но все без счастливых Имен".
   Коротко говоря, хотя Народ, как нам еще предстоит убедиться,
вел  жизнь  полную  забот  и  опасностей,  он  обладал развитой
культурой  и  обходиться  с  ним,  как  с   набором   оловянных
солдатиков,  было  негоже. Собственно, он и укрылся на острове,
чтобы избегнуть именно этой судьбы.
   Но Мария уже утратила власть над собой и покатила по дороге,
ведущей к краху, с быстротою Хогартова Мота.
   Первый из ее безумных поступков заключался в  том,  что  она
обзавелась  фаворитом.  Им  стал  красивый,  но  глупый молодой
рыбак, - настолько  глупый,  что  он  только  радовался,  когда
Мария,  в ущерб его основному занятию, целыми днями таскала его
с собой. Он чувствовал себя избранным, оттого что Мария  отвела
ему  роль  Человека  в  Бочонке,  и будучи малым тщеславным, не
испытывал неудовольствия, обратившись в ее игрушку. (В  отличие
от  него,  Школьный  Учитель  после  истории  со  щукой лезть в
бочонок отказывался.) Мария увлеклась новым любимцем  и  вскоре
уже  носила  его  просто  в  кулаке,  а  то и в кармане. Носила
повсюду. Один раз она даже притащила его в свою спальню,  и  он
провел   ночь  в  ящике  ее  туалетного  столика,  что  было  и
рискованно в рассуждении мисс Браун, и дурно сказалось  на  его
репутации,  ибо  прочие  лиллипуты  стали  относится  к  нему с
презрением. Мария же, переплывая с ним вместе Шахматное  озеро,
часами просиживала на пастбище, выдумывала разные увлекательные
истории  и  заставляла  его  разыгрывать их перед нею. Время от
времени она, чтобы пополнить число участников этих  спектаклей,
утаскивала с острова еще одного-двух лиллипутов, лиллипутов это
лишь  раздражало,  а Мариин фаворит чувствовал себя польщенным.
Мария, словно дитя, жадное до игрушек и от жадности  их  только
ломающее,  принялась  уже  хвататься  за что ни попадя, говоря:
"Нетнет.  Делай  вот  так.  Нет,  лучше  вот  так.  Ты   будешь
военнопленным,  а  я  генералом  Эйзенхауэром. Дай сюда. Я буду
королевой, а вы - подданными."
   Ее уже не  приветствовали,  когда  она  ступала  на  остров.
Лиллипуты  приобретали  все  более  встревоженный  вид  и  даже
прятались при ее появлении.
   Еще одна вздорная мысль, которая втемяшилась  ей  в  голову,
касалась   аэропланов.  История  полетов  на  галке,  сколь  бы
сдержанно  не  отзывался  о  ней  Школьный  Учитель,  до   того
понравилась  Марии,  что  она  заняла  у  Стряпухи  два пенса и
уговорила Профессора  купить  для  нее  в  Нортгемптоне  модель
аэроплана   с   резиновым   моторчиком.  Модель  была  дешевая,
плохонькая и стоила всего-навсего три  шиллинга  одиннадцать  с
половиной пенсов, но, если судить по внешности, молодого рыбака
выдержать  могла.  У  Марии  хватило  ума  понять, что самолету
требуются еще элероны, хвостовой стабилизатор  и  хвостовой  же
руль,  однако весь справочный материал по этой части, каким она
располагала, состоял из завалявшегося  в  гостиной  мисс  Браун
старого  экземпляра  "Иллюстрейтед  Лондон  Ньюс",  содержащего
схематическое  изображение  этих  средств  управления  полетом.
Схему  эту Мария стянула и затем собрала недовольных лиллипутов
на  совещание,  намереваясь  выработать   программу   овладения
воздушным пространством. Она несколько раз запустила перед ними
модель,   которая   неизменно   теряла   скорость  и  втыкалась
пропеллером в землю, и объяснила, что  им  придется,  пользуясь
схемой,  соорудить  элероны,  поскольку  для  ее  пальцев такая
работа слишком тонка.
   Школьный Учитель участвовать в этом предприятии не  пожелал.
Он  указал  Марии на то, что резинка, раскручивающаяся за сорок
секунд, для практического применения бесполезна,  поскольку  за
такое  время  машина  едва  ли  успеет  пересечь  озеро;  что в
конечной точке каждого короткого прыжка машину должна поджидать
целая команда, необходимая, чтобы завести ее снова;  что  рыбак
понятия  не  имеет,  как  пользоваться  изображенными  на схеме
рулями; и наконец, что аэроплан слишком заметен,  а  вся  жизнь
Народа на Отдохновении основывается на скрытности.
   Мария  заявила,  что  они маленькие, а она большая, и что им
все равно придется этим заняться.
   Лиллипуты отказали ей наотрез, но тут молодой рыбак  сказал,
что  всю плотницкую работу он берет на себя. Став фаворитом, он
преисполнился ощущения собственной значимости, к тому же  блеск
и   величие   воздухоплавания  ударили  ему  в  голову.  Прочим
лиллипутам пришлось уступить.  Но  после  этого  совещания  они
стали полностью избегать Марию, предоставив ей и ее паяцу самим
осуществлять  свою  затею. Школьный Учитель предпринял неловкую
попытку прочитать Марии нотацию, но она рассмеялась  и  слушать
не стала.
   Не  нужно думать, что Мария питала склонность к тиранству, -
просто ей недоставало опыта и обыкновения думать над  тем,  что
она  делает.  Кроме  того, в нетерпеливых мечтах она уже видела
крошечный аэроплан, совершающий всамделишный полет, а как к  ее
мечтам относятся другие люди, она почти и не замечала.
   Рули  у  рыбака  получились  прекрасные:  приводные тросы он
сделал  из  конского  волоса,  а  для  изготовления   различных
закрылков  использовал  парусину,  натянув  ее  на  серебристые
березовые веточки. По окончании  всех  работ  модель  приобрела
сходство  с  первым летательным аппаратом, построенным братьями
Райт, с той лишь разницей,  что  эта  машина  была  монопланом.
Сидеть   в   своем   самолете   рыбаку,  как  и  братьям  Райт,
приходилось, вытянув перед собою ноги.
   Великий день испытательного  полета,  наконец,  наступил,  и
пилот  уже сгорал от желания покрыть себя бессмертной славой. И
он, и Мария испытывали слишком большое воодушевление, чтобы еще
и думать о чемто.
   С земли самолет  подняться  не  мог,  мешала  высокая  трава
Праздничного  поля,  так  что  он только бегал кругами, жужжа и
клонясь на крыло, а там и вовсе перевернулся.  Пилота  выкинуло
вон и счастье еще, что не зацепило пропеллером.
   Обеспокоенные   испытатели,   подергав   рычаг   управления,
проверили работу рулей, и  лошадиный  волос  одного  из  тросов
лопнул.  Пришлось  его  заменить.  Пока  шла работа, испытатели
обменялись несколькими словами и решили, что  следующий  запуск
лучше  произвести  с  ладони  Марии,  как уже делалось во время
показа модели.
   - Ты готов?
   - Да, Ваша Честь.
   - Уверен, что все будет в порядке?
   - Да, да!
   Мария разжала ладонь, и самолетик полетел.
   Полетел он поначалу прямо к ее ногам, но когда  до  крушения
осталось не более дюйма, вышел из пике, затем, клонясь на левое
крыло,  все  быстрей  и  быстрей  заскользил в шести дюймах над
травой, отлетел ярдов на двадцать,  с  громким  гудением  взмыл
вверх и на высоте в двадцать футов перевернулся кверху брюхом.
   Пилот еще падал, - комком, будто подбитая куропатка, - когда
порыв  ветра  развернул  самолетик правым крылом кверху. Машина
легла набок и по серповидной дуге  пошла  вниз,  грохнулась  на
крыло,  лишилась  его,  и  замерла,  немощно  пощелкивая, - это
резинка все еще пыталась провернуть пропеллер.
   Тем временем пилот,  распластавшись  в  воздухе,  падал.  Он
ударился оземь чуть раньше аэроплана.
   Для   шестидюймового   человека   один  наш  фут  составляет
двенадцать. Высота, для Марии равная двадцати футам,  для  него
равна двумстам сорока. Вот с нее-то он и упал.
   Сердце  Марии  подскочило  к  самому  горлу, перевернулось и
ухнуло кудато в живот. Кровь, обратившись в  шипучую  жидкость,
принялась  покалывать  иголками  кончики пальцев, а ноги словно
лишились костей. Она побежала, страстно желая  повернуть  время
вспять, сделать так, чтобы этого ужаса не случилось.
   Где  он упал, она не заметила и теперь не могла отыскать его
в траве.
   Словно безумная,  она  бежала  кругами,  отмахивая  ладонями
метелки  травы,  затем  вдруг застыла, сообразив, что могла уже
наступить на него. И  когда  застыла,  услышала  его  стон.  Он
вытянулся рядом с пучком травы: одноногий! Нет, все же ног было
две, вторую, загнутую под жутким углом, накрыло собой его тело!
Лицо совершенно белое, но ведь не мог же, не мог же он умереть!
   Будь на его месте человек, он, пролетев даже двадцать футов,
мог  расшибиться  насмерть, а уж двести сорок прикончили бы его
наверняка. Но кости,  большие  они  или  малые,  образованы  из
одного  и того же вещества, и потому мелким зверькам вроде крыс
и кошек удается выжить, упав с такой высоты, с какой нам  лучше
не падать. Весу в них меньше, а соответственно этому и кости их
оказываются крепче.
   Мария  опустилась  рядом с ним на колени, не понимая, что же
ей делать и как вынести жалкие звуки, которые  он  издавал.  Он
явно  сломал  ногу и хорошо еще, если только ее. Она попыталась
припомнить ту малость, какую знала об оказании  первой  помощи.
Человека со сломанным позвоночником ни в коем случае не следует
двигать с места, а того, кто ломает себе ноги во время охоты на
лис, иногда, вспомнила Мария, относят домой, уложив на калитку.
Она чувствовала, что принять решение ей не по силам. А что если
он  сломал спину? Как она выяснит это, не сдвигая его? И во все
это время какая-то  часть  ее  разума  старалась  не  допустить
случившегося.
   Они  же  ее  отговаривали,  но  она  настояла  на своем. Она
позволила себе увлечься  игрой,  не  заметив,  что  игра  стала
жестокой;  вот  теперь она пробудилась от дурацкого сна, и один
из людей чудесного Народа лиллипутов искалечен, а может быть  и
убит. Все это обрушилось на не