чтобы  его
кошечки могли ходить взад-вперед.
   - Остроумно.  М-м-м-м-м.  Вы  предлагаете  проделать дырку и
поставить с нашей стороны крысоловку, чтобы их переловить?  Да.
А Профессор с Марией тем временем будут сидеть внутри...
   - Доносчик и его доказательство.
   - Это вы предложили воспользоваться кандалами.
   - Нет. Это вы предложили.
   - Я или вы, но если на нас натравят Общество предотвращения,
мы оба сядем в тюрьму.
   - Именно.
   - Мисс   Браун,   нам  должно  противиться  искушению.  Ваше
предложение слишком опасно. Об убийстве не может идти  и  речи.
Конечно,  о преднамеренном убийстве в данном случае говорить не
приходится, поскольку мы же не обязаны  кормить  Профессора  до
скончания  его  дней,  но мы должны думать о том, как это могут
истолковать другие люди. Нет, мисс Браун, нам следует подойти к
ситуации  с  большей  осмотрительностью.  Мы  можем,   как   вы
предложили,  просверлить дырку, переловить человечков, через то
же отверстие снабдить пленников водой и  пищей  и  продать  наш
улов.  Как  только мы обменяем чеки - то есть, я хотел сказать,
чек, - на наличные, мы отправимся во Флориду или в какой-нибудь
роскошный отель на Азорских островах, отправимся  самолетом.  А
уж  попав  туда,  мы  можем  спокойно телеграфировать Стряпухе,
чтобы она их выпустила. Что же касается убийства, - на убийство
я  не  согласен!  Удивляюсь,  как  вам  пришло  в  голову  даже
упомянуть о чем-то подобном!
   Мисс   Браун   задумалась,   уминая  толстым  пальцем  сало,
стекающее со свечи. Наконец, она произнесла:
   - Вам придется  принести  из  дома  долото  и  коловорот.  И
крысоловку, конечно. Или птичью клетку.
   Она  как-то сразу перестала называть его "мистером Хейтером"
и обращалась с ним теперь как с равным, если не подчиненным.

   Между тем в погребах Профессор пытался справиться с  дверью,
орудуя   топором   короля   Карла.   Дверь   оказалась  той  же
конструкции, что и прежняя, так что топор  ее  не  брал.  Петли
находились по другую от них сторону. Они попали в ловушку.
   Профессор   вернулся  в  тюремное  подземелье,  где  сидела,
оглядываясь, Мария. Умственное напряжение, которого потребовали
от него сначала дверные петли, а после ссадины Марии,  изнурило
Профессора,   и   он  начинал  понемногу  впадать  в  сварливое
состояние. Ему хотелось домой - почитать книжку.
   - Ну вот, мы и попались.
   Мария весело произнесла:
   - Должна сказать, это приятнее, чем сидеть тут одной.
   - Тебе, может, и приятнее, а мне нет. Я люблю одиночество. И
надо нам было поднимать такой шум! Скакали тут с топорами. А  у
меня дома копченая селедка осталась, на ужин.
   - Придется ей подождать.
   Профессор взмахнул фонариком, обводя взглядом стены.
   - Должен  же  существовать  какой-то выход. Где здесь задняя
дверь? Где окна? До чего все-таки неудобный дом!
   - Вон там, за дыбой, есть маленькое окошко.
   - Значит нужно просто разбить его и вылезти наружу.
   - В нем всего дюймов шесть в ширину да еще решетка.
   - А решетка зачем?
   - Наверное, затем, чтобы не дать нам вылезти наружу.
   - Какие-то разгильдяи все это строили!  Могли  бы,  кажется,
сообразить,  что  окно  нам  понадобится.  Все  только о себе и
думают. А спать я где буду?
   - Ваша Честь и Мисс, - произнес Школьный Учитель, -  Размеры
сего   Окна,   если   мне   дозволено  будет  сделать  подобное
Наблюдение, не смогут составить Препоны моим Соплеменникам, при
Условии, что Стекло будет выбито. Получив же Свободу, мы сумеем
сыскать Дорогу к противуположной  Стороне  подвальной  Двери  и
отомкнуть Засовы.
   - О, Господи! Ну конечно!
   - Даже если вам не удастся открыть дверь, - сказала Мария, -
вы сможете  принести  нам  какой-нибудь  еды.  Я за эти два дня
немного проголодалась. Мисс Браун с викарием сюда  не  полезут,
они  знают,  что  у нас топор, так что они, скорее всего, решат
морить нас  голодом  и  уморят,  если  вы  нам  чего-нибудь  не
принесете.
   - Пусть только сунутся, - сказал Профессор.
   Он  отдал  Марии  фонарик  и  двинул  по  стеклу  упомянутым
топором, словно перед ним было не стекло, а викарий.
   Затем  пришлось  одного  за  другим  поднять  лиллипутов  на
каменный подоконник. Они уходили, посуровевшие и молчаливые, не
оглядываясь  назад,  и  узники  поняли,  что лиллипуты понимают
серьезность положения и полны решимости сделать все, что  в  их
силах.
   Окно подземелья выходило в угольную яму, расположенную между
Котельной   и   Оружейной.  Выкарабкавшись  из  нее,  лиллипуты
очутились под открытым небом, с висящим в нем обрезанным ногтем
месяца, почти таким же маленьким, как они сами.
   Небольшой отряд ушел за провизией для узников, еще несколько
отрядов  отправились  собирать  основные   лиллипутские   силы,
попрежнему  рассеянные  по  дворцу.  Оставшиеся  направились  к
запертой   на   несколько   засовов   двери.   Они   прихватили
доставленные  кораблем  лестницы,  веревки  и железные костыли,
какими пользуются верхолазы. Для них путешествие по дворцу было
тем же, чем является для нас поход в горы, - потому они и взяли
с собой снаряжение.
   Мальплаке и впрямь представлялся островному народу настоящей
горой. Вернее, горным хребтом. Чтобы представить себе ожидавшие
их трудности,  достаточно  задуматься  о   том,   как   бы   мы
чувствовали  себя  в доме высотою с Селборнские утесы и имеющем
больше шести миль в  длину.  Каждая  из  бесчисленных  ступеней
террасы  вставала  перед  ними  в  человеческий  рост.  Если им
встречалась закрытая  дверь,  повернуть  ручку  они  не  могли.
Мраморный  пол  под колоннадами расстилался чередою аэродромов.
Даже колонны поменьше вздымались  над  ними  на  двести  футов,
большие  же,  те,  что  подпирали фриз, были еще в полтора раза
выше. Чаши  фонтанов  им  представлялись  озерами.  Изваяния  -
колоссами. Внутри головы короля Георга могли свободно отобедать
восемь человек.
   Отвесный  обрыв  Южного  фасада  возвышался над лиллипутами,
матовосеребристый в звездном и лунном свете, резко прочерченный
глубокими   полосами    бархатной    тьмы,    наполовину    уже
развалившийся.   Впрочем,   распад  дворца  облегчал  трудности
путешествия.  Встык  обшитые  филенками  двери  (да  еще  и   с
планками,  набитыми на стыки), останься они исправными, были бы
для лиллипутов непроходимыми, теперь же они  свисали  с  петель
или  просто стояли настежь. Камни в стенах, некогда выровненные
и пригнанные один к другому настолько,  что  на  стене  и  ногу
некуда было всунуть, ныне выкрошились и предоставляли множество
точек  опоры.  Окна,  зияющие  зубьями  выбитых  стекол, вели в
обширные залы. Ласточки и пауки, мыши -  летучие  и  простые  -
давно  обжили  доставшиеся  им  в  наследство удобные выступы и
углы.
   Препятствия, которых мы  бы  и  не  заметили,  требовали  от
лиллипутов утомительных усилий. Гравиевые дорожки выглядели для
них усеянным валунами взморьем, на пустынных просторах которого
так  легко  своротить  лодыжку. Высокие травы представлялись им
джунглями, полными вывернутых из  земли  корней.  Там,  где  мы
прошли  бы  гуляючи,  им  приходилось  передвигаться, взбираясь
наверх, спрыгивая, карабкаясь, выбиваясь из сил.
   Лестницы  лежали  на  куче  мусора  у   подножия   ступеней,
поднимающихся  к  Южному  фасаду. Теперь их следовало пронести,
обогнув три стены Оружейной, через арочный проход,  через  двор
Котельной  и  вниз к ведущим в погреб ступеням. По лиллипутским
меркам предстояло покрыть три мили весьма непростого пути.
   Первый его участок пролегал запущенной гравиевой дорогой, по
которой любила когда-то кататься увечная Четвертая Герцогиня, -
она выезжала на эту дорогу в запряженной пони тележке, а  рядом
с  каждым колесом вышагивало по лакею в пудренном парике, и еще
один, несший нюхательные соли, шел за тележкой  следом.  Теперь
дорога заросла муравой, для Народа же травы были кустарником, а
уцелевшие  камушки  -  гладкими  скалами. Поход через эти места
выматывал, хоть они и отличались в лучшую  сторону  (на  самую,
впрочем,  малость)  от  зарослей  таволги,  пырея,  скабиозы  и
щавеля, лежавших по  сторонам  от  дороги.  Этот  участок  пути
кончался  у  западного  угла Оружейной, откуда чугунная калитка
высотой в пятьдесят футов и каменные ступени  в  рост  человека
выводили на Дорогу к Зверинцу и к Оранжереям.
   Отряд  повернул  направо и двинулся по другой полосе гравия,
столь же запущенной, как и прежняя. Здесь к  прочим  опасностям
добавились  жабы,  раздувавшиеся,  приподымавшие  заднюю  часть
тулова и строившие  ковылявшим  мимо  спасателям  жутковатые  в
свете  месяца  рожи. Здесь также имелся риск нарваться на ужей,
выползавших к Фонтану Босуэлла охотиться на лягушек.
   Для достижения Арочного Прохода требовалось вскарабкаться на
шесть каменных ступеней. Лестницы приходилось держать и держать
крепко, потому что  камни  здесь  были  скользкие.  Высоко  над
головами спасателей заграждала кусок окропленного звездами неба
огромная     Арка,     посвященная     незабвенной     королеве
Каролине-Матильде и украшенная королевскими гербами Дании.
   Двор Котельной, являл собою Аравийскую пустыню камней, между
которыми сплеталась с подорожником крапива, а для  людей  столь
малых крапивный ожог все равно, что для нас укус гадюки.
   Спасатели  пробирались  извилистой  тропой между омертвевших
деревьев,  и   летучие   мыши   скрипели   над   их   головами,
пронзительнее зимородков. Снаружи двора, за Храмом Граций пилил
себя  по  хохолку дергач. С запущенной клумбы доносился сладкий
запах левкоев.
   Подвальная  дверь  была  закрыта  и  заперта  на  замок,  но
когда-то  над  нею  имелось  стекленое  окошко.  Теперь  стекло
отсутствовало.
   Им пришлось связать вместе несколько лестниц, но и при  этом
до  окошка  они не достали на целый человеческий фут. Верхолаз,
вбивая в дверь костыли, так что получилось  подобие  перекладин
на  телеграфном столбе, полез наверх и достиг проема. Отсюда он
спустил  вовнутрь  веревку  и  крепко   ее   привязал.   Прочие
взобрались  по  лестницам,  затем  по  костылям и спустились по
веревке вниз. Последний из взбиравшихся остался,  чтобы  помочь
верхолазу подтянуть лестницы и опустить их внутрь.
   Теперь  лиллипутов окружала полная тьма. Подвальный коридор,
прямой, уходящий вдаль на четыре фарлонга, - то есть достаточно
длинный, чтобы даже мы могли проехаться по нему легким галопом,
- и днем-то был темноват.  По  ночам,  когда  в  него  выходили
крысы,  он  обращался  в  долину  мрака.  Здесь  даже охотились
летучие мыши,  если  им  случалось,  свернув  с  прямого  пути,
влетать  внутрь  через  разбитые  окна.  Смутно  тянувшиеся над
головами лиллипутов трубы водопровода и канализации  и  мириады
шнурков,  идущих  к  невесть каким колокольчикам, больше уже не
освещались фонариком Профессора.
   Впрочем, лиллипуты привыкли работать  ночами.  Глаза  у  них
были столь же остры, сколь и малы. Через минуту они уже кое-что
различали вокруг.
   Пол  подвала  устилали  каменные  плиты,  просторные,  будто
теннисные  корты.  Лиллипуты,  рассыпавшись  цепью,   безмолвно
пересекали их. Даже шептаться было запрещено.
   Снаружи    у    них    все-таки    оставалась    возможность
рассредоточиться. Они могли убежать или  замереть,  слившись  с
тем,  что  их  окружало.  Внутри  же,  в  четырех  стенах,  все
переменилось. А ну как из темноты вдруг возникнет мисс  Браун,-
выступит из-за колонны или выскочит со свечою в руке из зияющей
двери?  Как  укроешься на каменном полу, куда рассредоточишься,
когда вокруг одни только стены,  и  куда  убежишь,  если  дверь
заперта  и  нужно  карабкаться  вверх?  Один шаг преследователя
покрывал двенадцать лиллипутских шагов. А впереди еще  ступени,
целая   череда   отвесных   обрывов,   преграждающих   путь   к
отступлению, обрывов, по которым мисс  Браун  пробегает  легко,
как по лесенке, каковую они и составляют.
   Так  что  продвигаться  вперед  следовало беззвучно, подобно
вышедшим на тропу войны индейцам,  да  еще  и  высылать  вперед
разведчиков.   Последним  надлежало  выглядывать  из-за  углов,
определяться на местности, прислушиваться и даже принюхиваться.
Человеческие существа издают острый запах, ясный для  животных,
как   белый  день.  Носы  маленького  народа  различали  его  с
неменьшей ясностью.
   Унюхавшему викария  разведчику  полагалось  трижды  пискнуть
по-мышиному.  Тогда  бы  все  молча развернулись и отступили во
тьму, - ибо только на беззвучие им и оставалось надеяться.
   Если же викарий набросится  сзади,  если  он  тоже  способен
затаиться  так,  что его не унюхаешь, если он отрежет им путь к
отступлению,  в  этом  случае   нужно   разбегаться   во   всех
направлениях,  и каждому стараться, чтобы поимка его обернулась
делом нелегким. Пока викарий  будет  пытаться  поймать  одного,
пока он будет хватать увертливое существо, стараясь при этом не
слишком  его  повредить в интересах предстоящей продажи, что ж,
может быть остальные за  это  время  успеют  одолеть  несколько
ступенек.
   Дверь,   ведущая  в  погреба,  съехала  с  петель  несколько
столетий  назад.  Ступени  лестницы  -  старейшей  во   дворце,
ровесницы  подземелий,  -  были  стерты  бесчисленными  ногами.
Лиллипутам приходилось опускать свои лесенки, спускаться на две
ступени, затем, стоя на третьей, подтягивать лестницы  и  снова
спускать их, раз за разом повторяя одно и то же.
   Под  тяжкими норманнскими сводами они прошли мимо кладовых и
мимо бутылочных клеток, оставляя в пыли  крошечные  следы.  Они
миновали заплесневелые пробки и заложенные кирпичами ниши.
   Сквозь  запертую  на  засовы  дверь  смутно слышались голоса
увлеченных беседой Профессора и Марии. По  какой-то  причине  и
тот, и другая внезапно заржали.
   До  нижней  щеколды  спасатели  легко  добрались  с  помощью
лестницы. Примерно в шести наших дюймах  от  ее  края  в  дверь
вогнали  железный  костыль, привязали к ручке щеколды веревку и
перебросили оную через костыль. После этого один из  спасателей
развернул  ручку  вверх  и остался придерживать ее, а остальные
налегли на веревку. Щеколда легко вышла из скобы.
   Верхней щеколды не достигали даже связанные вместе лестницы.
Верхолазу снова  пришлось  ползти  вверх,  вбивая  костыли  под
небольшим  углом,  пока  он  не  оказался от нее в тех же шести
дюймах. Понадобилось вбить еще три костыля, чтобы добраться  до
ручки  и  привязать к ней веревку. Поднять ее оказалась трудно,
хотя щеколда едва-едва входила в предназначенную для нее скобу.
Прежде чем ручку удалось сдвинуть, верхолаз  долго  простукивал
ее костылем. Веревку он перекинул через заменяющий блок костыль
и спустил вниз.
   Стоявшие  внизу лиллипуты потянули, что было мочи, некоторые
даже влезли по веревке вверх, чтобы увеличить усилие.
   Щеколда не шелохнулась.
   За много столетий дверь перекосило, и она налегла на  скобу.
Чтобы  сдвинуть  железный  запор,  требовалась  сила  взрослого
человека.

     Глава XXV

   Профессор  прохаживался  с  фонариком  вдоль   стен,   читая
латинские надписи.
   - Никаких  следов  Tripbarium,  - печально сказал он, - хотя
вон там, за  плахой  имеется  интересный  пример  использования
каким-то  продавцом индульгенций слова "questeur", датированный
тысяча триста восемьдесят девятым годом. О, я вижу, дама  Алиса
Кителер, ирландская колдунья, приезжала сюда на уикэнд в тысяча
триста двадцать четвертом году.
   Мария  отдыхала,  лежа  на дыбе и подсунув под голову вместо
подушки знаменитое Профессорово пальто.
   - Месяц тому назад, - сказала она, - Народ подумывал о  том,
что хорошо было бы навестить Лиллипутию, посмотреть, остался ли
там  кто-нибудь.  А я им сказала, что когда ты разбогатеешь, мы
купим яхту и отправимся ее искать.
   - Да, это будет приятный отдых. Мы можем посетить все четыре
страны, похитить Бробдингнега, заглянуть к  Бальнибарбианцам  и
полюбоваться издали на Лошадей.
   - К Бальнибарбианцам?
   - К  народу,  который  живет на летающем по небу острове, на
воздушном острове под названьем Лапута.
   - Вот здорово! Мы могли бы, если бы захотели, захватить  его
с помощью Летающей Крепости!
   - Зачем?
   - Пригодится  на  что-нибудь.  Можно будет в следующую войну
подвесить  остров  над  Лондоном,  пусть  прикрывает   его   от
воздушных налетов.
   - К  сожалению,  он может летать только над Бальнибарби. Так
сказано в книге.
   - Ну   тогда   устроим   на   нем   курорт.   Или   займемся
исследованиями стратосферы, как профессор Пикар.
   - У  него  потолок высоты составляет четыре мили. Самолеты и
те выше взлетают.
   - Тогда можно...
   - Да нет, я прежде всего не  понимаю,  с  какой  стати  тебе
понадобилось   его   захватывать!   -   раздраженно  воскликнул
Профессор. - Почему бы не оставить его тем людям,  что  на  нем
обитают? Им там и без тебя хорошо.
   - Так  они  же дураки. Все эти старые философы со свешенными
набок головами, с обращенным внутрь одним глазом и со  слугами,
которые хлопают хозяев, когда те слишком задумываются.
   - И что же в этом дурного?
   - Да ты посмотри, чего они там наизобретали, это же помереть
можно со смеху. Помнишь, один даже разработал проект извлечения
солнечных лучей из огурцов!
   - Почему  же  нет?  Он  всего  лишь  несколько опередил свое
время. Как насчет рыбьего  жира,  витаминов  и  прочего?  Ты  и
опомниться  не  успеешь, а люди уже начнут извлекать из огурцов
солнечные лучи.
   Мария приняла озадаченный вид.
   Профессор перестал прохаживаться и присел на плаху.
   - Ты знаешь, - сказал он, - на мой взгляд, насмешки  доктора
Свифта   над   Лапутой  не  делают  чести  его  уму.  По-моему,
высмеивать людей лишь за  то,  что  они  привыкли  думать,  это
ошибка.  В  нашем  мире на одного думающего человека приходится
девяносто тысяч таких, которые  думать  совсем  не  хотят,  вот
они-то  и  ненавидят  думающего  пуще  всякой отравы. Даже если
некоторые мыслители кажутс нам  странноватыми,  потешаться  над
ними  не  стоит.  Все же лучше обдумывать огурец, чем не думать
совсем.
   - Но...
   - Понимаешь, Мария, нашим миром правят люди  "практические":
то  есть  те, которые думать не умеют, - никто их этому никогда
не учил, да им и не хочется. Куда проще врать,  лупить  кулаком
по кафедре, мошенничать, дурить избирателей, убивать - в общем,
заниматься  практической  политикой. Так что, когда к ним вдруг
приходит мыслящий человек, чтобы объяснить, в чем они не  правы
и как это выправить, им приходится изобретать что-то такое, что
позволит  забросать  его грязью, потому что они и власти боятся
лишиться,  и  боятся,  что  придется  хоть  что-то  делать   по
справедливости.  Поэтому они хором начинают визжать, что советы
мыслителя -  это  "визионерство",  что  они  "неосуществимы  на
практике",  и  что  "все только в теории гладко". А уж когда им
удается,  играя  словами,  опоганить   принесенную   мыслителем
крупицу  истины,  -  вот  тут  можно,  не  торопясь, на досуге,
заняться очернением самого мыслителя, после  чего  они  вольны,
как  прежде,  предаваться  войнам  и сеять бедствия, являющиеся
неизменными следствиями практической политики. Я не думаю,  что
мыслящему  человеку  вроде  доктора Свифта следовало, высмеивая
мыслителей,  помогать  практическим  политикам,  даже  если  он
намеревался   высмеять   только  мыслителей  глупых.  И  должен
сказать, время отомстило  Декану.  Те  самые  изобретения,  над
которыми  он так потешался, в конце концов оказались совершенно
реальными.
   - А что бы ты стал делать, - с подозрением спросила Мария, -
если бы мы очутились на Лапуте?
   - Нанял бы слугу-хлопуна и обосновался там навсегда.
   - Так я и думала.
   - В любом случае, я не очень верю в существование Лапуты.  Я
подозреваю,    что    Гулливер    тут   малость   приврал.   Из
путешественников  столь  многие  приобретают  в  конце   концов
сходство с сэром Джоном Мандевиллем...
   - А почему ты в нее не