те  ведь
живет много летателей, правда?
   - Не очень, -  ответила  она.  -  Тут  находится  академия  "Деревянные
Крылья", и живут здесь главным образом мечтатели,  которым  еще  предстоит
выиграть крылья, и наставники, которые давным-давно сняли свои, как  я.  Я
тоже была наставником, пока не заболела, а  теперь  лежу  здесь  и  только
вспоминаю, когда могу.
   Певец провел пальцами по струнам, и нежный аккорд  постепенно  замер  в
тишине.
   - Так что бы ты хотела послушать? - спросил  он.  -  В  Штормтауне  все
просто помешались на новой песне... -  Внезапно  его  лицо  порозовело.  -
Правда, она немного непристойная. Может, тебе не нравятся...
   Старуха засмеялась.
   - Как знать! Как знать! Ты бы вытаращил глаза, если бы  знал,  что  мне
порой вспоминается! Но я позвала тебя не петь.
   Он уставился на нее широко раскрытыми зелеными глазами.
   - Как? Но мне сказали... в гостинице, в Штормтауне...  Я  только-только
вчера приехал с Востока... А тут прибегает мальчишка  и  говорит,  что  на
Шотане нужен певец.
   - И ты отправился. Из Штормтауна. Дела у тебя шли не очень удачно?
   - Да нет, неплохо, - возразил он. - На Шотане я ведь раньше никогда  не
бывал, а постояльцы в гостинице и не глухие, и не скупые... Но мне же... -
Внезапно смутившись, он умолк.
   - Но тебе сказали, что  умирающая  женщина  попросила  привести  к  ней
певца. И ты сразу поехал.
   Он промолчал.
   - Не принимай близко к сердцу, - сказала она. - Ты не выболтал  никакой
тайны. Я знаю, что моя смерть близка. Мы с Одерой ничего друг от друга  не
скрываем. Наверно, мне следовало бы умереть несколько лет  назад.  У  меня
все время болит голова, я слепну, и я пережила  почти  всех,  кого  знала.
Только не пойми меня превратно: умирать я не хочу. Но и тянуть так мне  не
слишком нравится. Боль, беспомощность... Смерть меня пугает, но  она  хотя
бы освободит меня от запаха этой комнаты. - Она разглядела  выражение  его
лица и мягко улыбнулась. - Не притворяйся, будто ты его не  чувствуешь.  Я
же знаю, он все тут пропитал.  Запах  болезни...  -  Она  вздохнула.  -  Я
предпочла бы другие, более  приятные  запахи  -  пряностей  и  моря,  даже
трудового пота. Ветров. Бури. Я еще помню запах, который оставляет молния.
   - Но я мог бы спеть, - неловко сказал юноша.  -  Веселые  песни,  чтобы
развлечь тебя. Смешные. Или, если хочешь, грустные.  Может,  они  облегчат
твою боль.
   - Ее облегчает кива, - ответила старуха. - Одера делает крепкую киву, а
иногда добавляет в нее перелив-трапу или еще что-нибудь. И дает мне тесис,
чтобы я заснула. Я не нуждаюсь в твоем пении для облегчения боли.
   - Я знаю, что еще молод, - сказал певец, - но я хорошо пою. Позволь,  я
покажу тебе.
   - Нет. - Она улыбнулась. - Я верю, что ты хорошо  поешь,  правда  верю.
Но, боюсь, не  сумею  оценить  твой  талант  по  достоинству.  Может,  уши
отказывают, а может, из-за старости, только все певцы, которых  я  слышала
последние десять лет, по-моему, хуже тех, кого я слышала в давние времена.
А слышала я самых лучших! На Ведете я наслаждалась пением дуэта С'Ласса  и
Т'реньян. Давным-давно Джеред с Гира играл и  пел  мне,  как  и  бездомный
Герри Одноглазый, и Колль. Я была знакома с певцом  по  имени  Холланд,  и
слышала от него песни, бьюсь об заклад,  куда  непристойнее  той,  что  ты
выучил в Штормтауне. А в юности я слышала Барриона, и не один раз.
   - Я не хуже любого из них! - упрямо сказал певец.
   Старуха вздохнула и прикрикнула на него:
   - Не злись! Я не сомневаюсь, поешь ты  чудесно,  но  дряхлая  развалина
вроде меня этого не признает, как ни старайся.
   Он нервно щипал струны своего инструмента.
   - Если ты не хочешь, чтобы тебе пели на смертном одре, - сказал  он,  -
зачем ты послала в Штормтаун за певцом?
   - Я хочу сама спеть тебе! - ответила старуха. - С  болью  я  как-нибудь
справлюсь, но играть мне не по силам. Я буду просто говорить нараспев.
   Певец отложил  инструмент  и,  скрестив  руки  на  груди,  приготовился
слушать.
   - Странное желание! - заметил он. - Но слушать я научился куда  раньше,
чем петь. Кстати, меня зовут Дарен.
   - Отлично, - сказала она. - Рада познакомиться с  тобой,  Дарен.  Жаль,
что ты не мог знать меня, когда я еще была  полна  сил.  А  теперь  слушай
внимательно. Я хочу, чтобы ты выучил слова и пел эту песню, когда меня  не
станет. Конечно, если ты решишь, что она стоит того. Но в этом  ты  сейчас
убедишься.
   - Я знаю очень много песен, - сказал он.
   - Но не эту.
   - Ты сама ее сочинила?
   - Нет, - ответила она. - Это как бы прощальный  подарок  мне.  Ее  пел,
умирая, мой брат. Он заставил меня выучить все слова. Его  мучили  сильные
боли, и смерть была для него  желанным  избавлением,  но  он  цеплялся  за
жизнь, пока не убедился,  что  я  запомнила  каждое  слово.  Я  плакала  и
старалась выучить песню как можно скорее, только тогда он  спокойно  умер.
Было это в селении на Малом Шотане почти десять лет назад. Так что видишь,
как много эта песня для меня значит. А теперь слушай!
   И она запела.
   Голос у старухи был очень слабый  и  дребезжащий,  ей  приходилось  все
время напрягаться, так что она часто кашляла и задыхалась. У нее  не  было
музыкального слуха, и даже в юности верно петь она не умела, а уж теперь и
подавно, это она понимала.
   Но  слова  она  знает!  Да,  знает!  Печальные  слова,  положенные   на
бесхитростный, нежный,  грустный  мотив.  Песня  о  смерти  прославленного
летателя. Когда эта женщина состарилась, рассказывалось в песне, и дни  ее
были сочтены, она нашла крылья и, как во времена своей легендарной юности,
надела их и побежала к обрыву. А все ее друзья  побежали  за  ней,  крича,
чтобы она остановилась, вернулась: она ведь очень стара, слаба, не  летала
уже многие годы, и ее разум  помутился  настолько,  что  она  даже  забыла
развернуть крылья! Но летатель не послушалась их,  добежала  до  обрыва  и
прыгнула вниз. Ее друзья, вскрикнув, закрыли глаза, не желая смотреть, как
она упадет в море. Но в последнюю минуту крылья  внезапно  развернулись  у
нее за плечами - серебряные, тугие, ветер подхватил ее, поднял в вышину, и
все услышали ее смех. Она кружила  высоко  над  ними,  ветер  развевал  ее
волосы, а крылья были светлыми, как надежда, и друзьям показалось, что она
вновь стала юной. Она помахала  им  на  прощание,  приветственно  покачала
крыльями и полетела на запад, исчезнув в лучах заходящего  солнца.  Больше
ее никто никогда не видел.
   Когда старуха кончила петь свою песню,  в  комнате  воцарилась  тишина.
Певец зачарованно смотрел на мерцающий огонек светильника, словно не  видя
его.
   Наконец старуха раздраженно кашлянула.
   - Ну? - спросила она.
   - А? - Он словно очнулся.  -  Прости.  Замечательная  песня.  Я  просто
представлял, как она прозвучит под музыку.
   - И если ее будут петь не дребезжащим осипшим голосом! - Она кивнула. -
Тогда песня прозвучит чудесно, вот как она прозвучит! Ты запомнил слова?
   - Конечно. Хочешь, чтобы я спел?
   - Да, - ответила старуха. - А то как же я узнаю, что  ты  запомнил  все
правильно?
   Певец весело ухмыльнулся и взял инструмент.
   - Я знал, что ты не откажешься, - сказал он радостно  и  прикоснулся  к
струнам. Пальцы его двигались с  обманчивой  медлительностью,  но  комнату
обволокла тихая скорбь. И тут он запел высоким, звонким, чудесным голосом.
   Закончив, он улыбнулся.
   - Ну как?
   - Не задирай нос! - сказала она. - Все слова ты запомнил верно.
   - А как я пою?
   - Хорошо, - признала она. - И будешь петь еще лучше.
   Комплимент ему понравился.
   - Вижу, ты действительно разбираешься в пении. -  Они  улыбнулись  друг
другу. - Странно, что я не знал этой песни. Конечно, все другие  о  ней  я
пел, но только не эту. Я даже не знал, что Марис выбрала такую  смерть.  -
Он не спускал с нее зеленых глаз. Отражавшийся в  них  свет  придавал  его
лицу тихую задумчивость.
   - Не лукавь, - сказала старуха. - Ты прекрасно знаешь, что она - это я,
что этой смерти я не выбирала, как и никакой  другой.  То  есть  пока.  Но
скоро, скоро.
   - Ты правда еще раз украдешь крылья и прыгнешь с обрыва?
   - Чтобы пара хороших крыльев пропала зря! - Она вздохнула. - Не  думаю,
что в таком  возрасте  мне  удастся  "Падение  Ворона".  Хотя  мне  всегда
хотелось попробовать. За всю свою жизнь я  видела  этот  полет  не  больше
шести раз, а последней была девушка, у которой сломалось крепление, и  она
погибла. Сама я так и не попыталась. Но я  мечтала  об  этом,  Дарен,  как
мечтала! Единственное в моей жизни, что я хотела сделать - и  не  сделала.
Не так уж плохо для такого долгого пути, как мой.
   - Совсем неплохо! - сказал он.
   - Ну, а что до моей смерти, - продолжала она, - думаю, умру я здесь, на
этой кровати и не в столь отдаленном будущем. Может быть, я попрошу, чтобы
меня вынесли наружу, и в последний раз посмотрю на закат. А может быть,  и
нет. Глаза у меня никуда не годятся, так  что  даже  заката  я  толком  не
увижу. - Она прищелкнула языком. - Все равно, когда я  умру,  какой-нибудь
летатель подвесит мое тело на ремнях, с трудом наберет  высоту  и  полетит
над морем, чтобы предать мое тело волнам но обряду  летателей.  "Воздушное
погребение", как его называют. Но почему, я не знаю - труп ведь не летает.
Когда перерезают ремни, он падает вниз, точно камень,  и  тонет.  Или  его
съедают сциллы. Тогда зачем все это? Но такова традиция. - Она  вздохнула.
- Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в  большой
каменной гробнице, а  над  ней  стоит  его  статуя.  Все  сделано  по  его
собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций,  как
Вэл.
   Он кивнул.
   - А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как  ты  умрешь
на самом деле?
   Старуха презрительно поморщилась.
   - А я думала, ты певец, - сказала она, глядя  мимо  него.  -  Певец  бы
понял. Песня... она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда
слагал ее для меня.
   - Но... - нерешительно начал Дарен.
   Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой  в  одной
руке и с кружкой в другой.
   - Довольно пения, - сказала она. - Ты переутомишься. Пора выпить сонный
настой.
   - Да.  -  Старуха  кивнула.  -  Голова  у  меня  совсем  раскалывается.
Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если  пролетишь  вниз
тысячу футов, побереги голову. - Она взяла кружку и выпила тесис. -  Какая
мерзость! - сказала она. - Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила!
   Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился.
   - Песня... - сказал певец. - Я буду ее  петь.  И  другие  будут.  Но  я
подожду, пока... пока не узнаю, понимаешь?
   Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое
тесисом.
   - Да, конечно, - сказала она.
   - Но как она называется? Песня?
   - "Последний полет", - ответила старуха с улыбкой. Ее последний  полет,
но и последняя песня Колля тоже!
   - "Последний полет", - повторил он. - Марис, по-моему, я понимаю. Песня
- это же правда, ведь так?
   - Да, правда, - согласилась  она,  но  подумала,  что  он  ее  вряд  ли
услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже  увела  его  и  закрыла
дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла,  а
она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной  запахом  болезни.  Под
древним залитым кровью камнем "Деревянных Крыльев".
   Почему-то  тесис  не  действовал.  Ею  овладело  странное  волнение   -
пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала.
   Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как
дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость  построена  прочно  -  так
прочно! - и не  могла  обрушиться.  И  все  же  что-то  говорило  ей,  что
наступает та ночь, когда  через  столько  лет  она  наконец-то  отправится
навестить своего отца.