незримого  провала  у  стены
появился Никита. Он стоял около картины, где рука из могилы  протянулась
ввысь к небу. Недалеко от Марины зияло пустое место -  только  оно  было
мертвое, точно приготовленное для  выходцев  с  того  света.  И  Никита,
ошарашенно и недоуменно, покачиваясь, но уверенно пошел к  нему  и  сел.
Его, как известно, никто не понимал, кто он и откуда, да и молчалив  был
Никита, поэтому на него никто особенного внимания и не обратил.
   Только у Марины дернулись губы в загадочной усмешке, и она  взглянула
на Корнеева. Никита с ужасом посмотрел на стол, на угощение, и ни  есть,
ни пить не  стал.  Впрочем,  он  всегда  глядел  на  еду  с  ужасом.  Но
Слава-шептун, который оказался рядом с Никитой, сразу  же  начал  что-то
ему шептать на ухо величественное и лихое. Не то про смерть, не  то  про
бессмертие. Лицо Никиты,  лишенное  возраста,  вытянулось,  в  ответ  он
закричал, а потом  поцеловал  шептуна  -  но  как-то  сверхабстрактно  и
отчужденно, точно целовал камень. Но крикнул  тонко  и  истерично,  даже
по-бабьи. Облик  его  и  вид  были  довольно  страшной  и  ассиметричной
конфигурации. Глаза же светились странным тупоумием, как будто он  видел
этот мир в первый раз и так и застыл в изумлении. К тому же  глаза  эти,
бледные, совсем водянистые, как у  жабы,  ставшей  вдруг  человеком,  по
нашим понятиям казались даже потусторонними. Пальцы же его  были  весьма
тонкие и длинные.
   - Захохочи, Никита! - вдруг уже третий раз обратился к нему диковатый
старичок.
   И Никита наконец захохотал. И  на  такой  смех  все  разом  повернули
головы. Хохотал Никита неестественно, и непонятно было, хохотал  он  или
плакал - настолько неопределенны были эти звуки. Но водянистые глаза его
при этом были неподвижны и лишены всякого доступного выражения.
   Семен, как главный администратор при  Марине,  к  тому  же  наводящий
ужас, прикрикнул на диковатого старичка:
   - Уймись, родной! Не трогай непонятного человека!
   - Правильно, Сема, правильно!  -  завизжали  вдруг  на  другом  конце
стола. - Не трогай! А то сам непонятным станешь!
   Диковатого старичка напугало это последнее восклицание,  и  он  полез
под стол, боясь стать непонятным.
   Но веселие продолжалось.
   Роман сразу выпил подряд четыре рюмки и отпал, почувствовав  ласку  к
своему бытию. Корнеев, разгадав его  суть,  тихо  взвизгнул,  подошел  и
погладил Нарцисса в гробу по головке. Чем хуже было Роману,  тем  нежнее
он чувствовал себя и ласковей. Коля не переставал выть. С перерывами,  и
тоже хлестал водку.
   "Кто бы мог среди них быть моим сыночком? - раздумывал  Павел.  -  Не
иначе как этот старичок под столом".
   Семен, труп, вдруг ожил, и мрак сошел с него, никуда далеко не уходя.
Труп стал рассказывать анекдоты.
   Но Марина, царствуя надо всем, над  этой  безумной  жизнью,  глаз  не
сводила с Никиты, несмотря на то, что временами отключалась на свое.
   - Жить, жить надо  долго!  -  кричал  на  своем  конце  преподаватель
древней истории.
   Вдруг встал с места с рюмкой водки,  словно  хотел  произнести  тост,
художник, друг Самохеева.
   Но вместо этого провыл, и довольно надрывно, стихи:
   ...Но снова был я опозорен.
   Бежали бесы от меня, Сам Сатана с протяжным стоном Сказал: "Мне жутко
за тебя"...
   И  вот  тут-то  Никита  вдруг  преобразился   или,   скорее,   что-то
внутреннее, запрятанное вышло у него наружу. Он прервал поток  стихов  и
грозно на весь подвал заголосил:
   - Бежать надо им, бежать!... На нас тучи  из  крови  нашли,  и  черти
среди нас в ужасе... Не пьют душу, а носятся,  как  полоумные...  Машины
все погибли - зачем они?.. Пространство взяли, а время - нет... Плясать,
плясать надо!
   Он встал, не такой уж огромный, но лохматый, вдруг похожий на  седого
старика, табуретка рухнула, и он стал  приплясывать,  вертясь  на  одном
месте, подняв одну руку вверх. Но при этом продолжал голосить:
   - А жизнь для  этих  короткая  стала...  Ой,  короткая!  Не  успевают
созреть, раздуться - и раз... помирать пора!.. Я ушел, я ушел,  я  ушел!
Ужо не приду назад... Ку-ка-ре-ку!! Ку-ка-ре-ку!!!
   Потом понесся поток каких-то диких формул,  на  слух  математических.
Стал рисовать руками в воздухе  геометрические  фигуры  и  бормотать  во
время этого - причем звуки были то нечленораздельные, то, может быть, из
какого-то уж совершенно  загробного  языка.  Глаза  при  этом  у  Никиты
вылупились, со лба лил пот, и длинные пальцы дрожали.
   Все замерли, глядя  на  него,  даже  Коля  перестал  выть.  Диковатый
старичок вылез из-под стола.
   - Хочу домой, хочу домой, но не туда! - заорал, вдруг  остановившись,
Никита.
   Шептун подполз к нему и только тихо сказал: "Прости меня, Никита!"
   Но Никита сел куда-то и неподвижно уставился в одну точку, точнее,  в
пространство перед собой, и только грозил в  пустоту  пальцем.  И  потом
вымороченно, но спокойно добавил:
   - Тело у тех меняется... И у нас  тоже  тела  страшнеют...  Страшнеют
тела.
   И потом заорал вдруг: "Где я?!"
   Семен в трансе подбежал и велел вывести Никиту на воздух, в утро.  Но
никто не пошевелился.
   - На луне плохо тогда стало, - горестно возразил Никита. Семен слегка
отпрянул.
   Никита вдруг рассердился, глаза его помутнели, и он выпалил опять:
   - Мы им покажем!!. Да-да!.. Я к Повелителю  уйду,  чтоб  не  горевать
здесь от вас... Уйду... Уйду.
   И потом вдруг успокоился, поднял табурет, сел и внезапно выпил рюмку.
   Коля завыл, но  уже  не  своим  голосом.  Марина  внезапно  встала  и
отозвала Корнеева и Далинина в сторону.
   - Ну, надеюсь, вы все поняли, - сухо сказала она. - Этот тоже попал в
дыру, как и вы, Павел. Но не вернулся. Он из будущего, из очень далекого
будущего. Хуже того, вероятно, он еще и безумец. Безумец -  пришедший  к
нам оттуда, из грядущих времен.
   ...Возвращались втроем на все той же машине,  которую  Марине  иногда
одалживала ее родная сестра. Паша еще с утра плохо  себя  чувствовал,  и
Марина обещала его подбросить.
   - Отчего же он спятил-то? - мрачно  спросил  Корнеев.  Москва  мигала
дальними огоньками.
   - Видно, хорошие времена нас,  человечество,  ожидают  под  конец,  -
усмехнулась Марина. - Я знаю его историю. Когда он попал к нам, сюда,  в
наше время, его приняли за  обычного  душевнобольного.  Его  лечили,  но
ничего не поняли и быстро отказались. Врач был идиот.  Но  Никита  потом
попал в крепкие, тайные руки, неофициальные, конечно. Его исследовали, и
я  по  своим  каналам  совсем  недавно  все  уточнила.   Хотя   и   сама
догадывалась...
   - И как же убедились, что он из будущего?
   - Долгая история. Во-первых, язык,  с  которым  он  заявился  к  нам.
Такого языка еще никогда не было, хотя какие-то корни  есть.  Во-вторых,
одежонка, и кое-какие вещицы. Ну и  исследование  психики...  Хорош  он,
одним словом, вылупился...
   - Какой кошмар. Вот несчастный!
   - Такое ощущение, что наоборот: он и сбежал к нам от  очень  большого
горя.
   - И что потом?
   - Тяжело ему было и легко.  Назвали  его  Никитой.  Ни  отчества,  ни
фамилии, ни отца родного, ни матери... Где-то прятали... Но он попривык,
стал говорить по-нашему...
   - И какая же картина будущего?
   - Трудно отделить, где он якобы бредит,  а  где  действительно  черты
этого будущего, - вздохнула Марина. - Но кое-что любопытное найдено.  Но
это не моя сфера интересов, как вы понимаете,  мальчики...  Надеюсь,  вы
постигнете...
   Павлуша во время этого разговора подавленно молчал.
   - Но я хочу найти себя в будущем, а не психопатов там, -  отпарировал
Корнеев. - И надеюсь, в лице Никиты я не увидел свою судьбу.
   - О, ну что вы, Егорушка... Но ведь бывает  гораздо  хуже,  чем  этот
случай...
   Лучше бы вы сейчас, в данной жизни подумали о себе, пока не поздно...
Впрочем... ну да ладно, - прервала себя Марина.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 12

   Клим Черепов вылез из канавы. Отряхнулся и  пошел  вперед.  Было  уже
раннее утро.
   В его окружении Клима иногда называли просто "череп". И даже в потоке
истерики читали ему стихи:
   Ты - череп, пляшущий на троне Под обезумевшей луной...
   Но в сущности Черепов был одинок. И это несмотря на свои  тридцать  с
лишним лет.
   Да и трон тоже не виделся. Но он неутомимо  шел  по  пути,  которому,
казалось, не было конца.  Вокруг  -  поле-полюшко,  шоссейная  дорога  с
редкими машинами, и пространство бесконечно,  втягивает  в  себя,  и  до
Москвы пешком не добредешь...
   Но железнодорожная станция при  подмосковном  городке  не  так  уж  и
далеко.
   Бесконечность сама по себе, а городок и пивная там  -  тоже  сами  по
себе.
   Лицо Черепова  выражало  полное  отсутствие  всякого  беспокойства  и
тревоги. Он был уверен, что мир этот рано  или  поздно  рухнет,  его  не
будет, поэтому отчаиваться не в чем. Не будет, так и  не  будет.  И  без
Вселенной можно обойтись.
   Шел он не спеша и наконец достиг полужеланного городка. Сразу отыскал
странно-пустую не то пивную, не то столовую, почти какую-то деревенскую,
взял три пива и присел у столика с мухами, но у  окошка.  Летнее  солнце
светило, но не очень. Черепов хмуро поглядел  на  него,  потом  на  баб,
полных скрытой жизни, и бредущих по улице гусей, и кур в стороне.
   Удовлетворенно зевнул, но тут заметил кота, тупо глядящего на него  с
подоконника.
   Как только Черепов взглянул на него, кот сам пошел и прыгнул на  стул
рядом.
   "Вот он прав, - подумал Черепов. - Он не рвется незнамо куда, как эти
все московские, метафизические, мистики, эзотерики, а просто ждет, что с
ним будет.
   И никаких истерик, никаких вопросов".
   Черепов и сам себя считал таким "ожидающим", потому и почесал кота за
ухом.
   Подошла кухарка и сказала, что кота нельзя чесать, он волнуется после
этого.
   Черепов не  удивился,  это  качество  давно  исчезло  в  нем,  но  он
посмотрел на кухарку так, что она ушла. А кот замер на стуле.
   Клим довольно  хорошо  знал  метафизическую  московскую  компанию,  и
Далинина и  Корнеева,  и  Таню  и  Марину,  практически  всех,  наиболее
сложных, и даже Орлова видел один раз, но слышал многое о нем.
   И все их стремления он отрицал, хотя перед Орловым испытывал какой-то
неприятный ужас. Отрицал он их потому, что считал, что человеку не дано,
просто невозможно  проникнуть  в  абсолютно  запредельное,  в  последние
тайны. Метафизическая революция возможна только сверху,  то  есть  когда
Нечто высшее, что люди обычно называют Богом (хотя, Черепов полагал, что
это слово слишком измызгано мелким человеческим разумом), или  уж  лучше
сказать, Абсолютная Реальность  смахнет,  как  бред,  этот,  до  комизма
несовершенный мир. Сверху придет Новая Бездна и сметет все (и природу, и
культуру, и религии, и надежды на единство с Ней Самой, с этой Бездной),
и из ее Пропасти воздвигнется совсем иное, иное  Бытие...  Но  вовсе  не
глупо-райское,  а  непостижимо-бездонное,  великое,  сверхзагадочное,  и
воссозданное вовсе  не  для  так  называемого  счастья  каких-то  глупых
тварей. В этом Черепов был убежден. Но немыслимо людям как-то  вызывать,
хотя  бы  косвенно  участвовать  в  этом  космическом  перевороте,   они
бессильны в этом, могут только предаваться иллюзорным играм в постижение
последних тайн. Совершить  такое  может  только  Бог,  Пропасть  сверху.
Человек должен только сидеть и ждать такого  исхода,  и  ничего  больше.
Правда, у него был приятель, которого он называл  "Юродивый  Бездны",  -
этот считал, что метафизически сделать что-либо невозможно, не по  рылу,
мол, задача, но  можно  как-то  провоцировать  Бездну  на  ее  скорейшее
вторжение. Как провоцировать?  Нелепым  поведением,  действием,  образом
жизни, показывающим, что этот мир, с  его  фокусами,  бредом,  короткими
жизнями и т. д. окончательно  надоел  людям.  И  этот  парень  выкидывал
такое, что при воспоминании  об  этом  ничему  не  удивляющийся  Черепов
жмурился, как кот, сидящий сейчас напротив него на стуле.
   Но их пути разошлись (ученик отошел от учителя),  ибо  Клим  полагал,
что даже такое, и даже еще более изощренное  провоцирование  бесполезно:
Бездна придет сама и только  когда  захочет.  Глупо  ее  торопить.  Воля
человеческая тут не играет никакой роли. Надо  сидеть  и  просто  ждать,
поэтому  Черепов  и  относил  себя  к  абсолютно  ожидающим,  а   своего
"юродивого" - к психопатичным, нервным ожидающим.
   По поводу всех этих путей  в  потустороннее  у  Черепова  была  такая
схема:
   1) Все религии - детский сад, они хороши для приготовишек, для "малых
сих", и действительно, дают облегчение, спасение, но, по большому счету,
временное,  и,  конечно,  только  в  пределах  этого  "творения"  и  его
принципов. В Откровениях Бог сообщил людям только  те  истины,  которые,
во-первых,  им  необходимы  и  понятны,  а  во-вторых,   чтоб   избежать
окончательного  распада  и  гибели  "погибших",  и  наконец,  только  то
немногое  из  океана  высшей  Реальности,   что   мог   вместить   узкий
человеческий ум. И это они все же вместили, но в  достаточно  искаженном
виде, сквозь туман", особенно благодаря вмешательству "посредников" и по
мере удаления от Первоисточника.  Но  и  это  хорошо,  иначе  бы  совсем
пропали. Многое, как известно, мир не вместил.
   2) Метафизическая реализация,  великая  адвайта-веданта,  не  дуализм
между душой человека и Богом - это, конечно,  иное  дело,  это  тебе  не
"погибшие", не приготовишки, но с точки зрения Бездны - все  равно:  то,
что связано с принципами этой духовности и этой Вселенной будет сметено.
   Например, считал Черепов, возьмем самое элементарное:  соблюдать  или
нет законы религий? Лучше, конечно, соблюдать (для спасения), но с точки
зрения Бездны, это безразлично. В некотором  смысле  неплохо  даже  быть
"атеистом", спокойно полагал Черепов, ибо Бездне лучше войти  в  пустое,
не загруженное ничем сознание.
   Относительно  Бездны  для  человека  нигде,  ни  в  каких  законах  и
религиях, ни в метафизике, ни в абсолютном повиновении - нет  опоры.  Он
может только жутко ждать.
   О  запредельных,  типа  Орлова,  частично  Марины,  Черепов   полагал
следующее: они думают, что идут в Бездну, но сами идут не в  ту  Бездну,
которая придет и сметет.
   Их Бездна еще в этой цепи, в этой "иерархии"  бытия  и  небытия.  Она
отступит, эта их Бездна.
   И все же здесь Черепов чуть-чуть колебался. Он  испытывал  непонятный
ему трепет перед Орловым,  ибо  последний,  практически,  был  там,  где
Черепов не мог быть.
   Клим только ждал.  Кроме  того,  во  время  их  единственной  встречи
Черепов смешался, потерял себя,  ум  его  провалился  под  одним  только
взглядом Орлова. Но он быстро вышел из этого внезапного состояния.
   "Иначе бы я погиб", - думал впоследствии Клим.
   Нет, относительно Орлова было очень и очень непонятно, подозрительно,
но Клим не сдавал свою позицию:  должна  прийти  новая  Бездна,  которая
сметет все существующее, всю эту Вселенную, этот мир Абсолюта...
   Все это молниеносно пронеслось снова в сознании Черепова,  как  некое
заклинание, пока он сидел в этой пивной лачуге, пил пиво  и  смотрел  на
кота.
   Вспомнил он сейчас и то, что сам  Орлов  считал  его  позицию  весьма
опасной. Почему - Григорий Дмитриевич не объяснил.
   Черепов вздохнул и вдруг проявил слабость  в  душе.  Зачем  ему  надо
было, подумал он, разойтись со своим "юродивым от Бездны"  -  тихеньким,
странным существом, несколько фантастическим, но способным целовать руки
Черепову, настолько он обожал гениальность и прозрения Клима. "Юродивый"
считал, что он провоцирует Бездну, но ведь и сам Черепов - в  этом  Клим
иногда признавался себе - имел  порой  женственность  считать,  что  сам
факт, простой факт ожидания Бездны может способствовать Ее приходу....
   Черепов, если бывал сентиментален, то только на минутки две-три...
   И вдруг прямо на него с кружкой пива попер совершенно дикий  человек,
но главное  -  загадочный.  На  вид  ему  было  всего  лет  тридцать,  а
загадочность состояла, во-первых, в сгорбленности, какой-то  непотребной
асимметрии тела, не так чтобы уж совсем в уродстве, но близко к этому, а
во-вторых, в проницательно-безумных глазках, незаурядном выражении лица.
Все вместе и давало ощущение какой-то  хищной  затаенности.  К  тому  же
уродство скрашивалось внутренней энергией и извращенным светом в глазах.
Черепов даже слегка вздрогнул и вспомнил, что он человек, и  к  тому  же
смертный. Но на лице незнакомца засияла  весьма  добрая,  но  с  извивом
улыбка.
   - Я к вам, я к вам, - заскрипел он странным голосом. - Я-то вас давно
знаю, хе-хе...
   - Садитесь поближе, - хмуро ответил Черепов, сразу пришедший в себя.
   Незнакомец сел и назвал себя Севой. Черепов тоже  представился.  Сева
хлебнул из кружки и вдруг истерично, как ворона, затараторил.
   - Вы ведь сюда давно ходите. Я вас  приметил.  Вы  из  Москвы  в  эту
пивную почему-то приезжаете. Всегда один. Сидите обычно  у  окна,  такой
задумчивый. Мне интересно, хи-хи...
   - У меня родная сестра здесь живет, - холодно ответил Клим, - Ульяна.
А сам я Клим Черепов.
   - Так, так, так, сестренка, значит. Хорошо иметь близкого человека. И
фамилия какая у вас любопытная. Мне бы с такой фамилией жить да жить.
   - А вы-то кто?
   - Да как вам сказать?! Сам не знаю.
   В глазах Черепова мелькнул слабый интерес.
   - Значит, бродяга,  бомж,  недотыкомка,  персонаж  из  потустороннего
мира.
   При  слове  "потустороннего"  незнакомец  подскочил  и  вдруг   прямо
зарычал:
   - Ненавижу, ненавижу...
   - Кого?
   - Потустороннее, Загробный мир ненавижу. И слова эти. Помешались  все
на них.
   Какой  потусторонний  мир,  с  нас  этого  мира  хватит!  Вон,  какой
огромадный... Не хочу, не хочу!
   - Да кто вас туда тянет? Вы  же  молодой,  хоть  и  с  горбом,  прямо
скажем.
   - Я в принципе ненавижу... Развелись тут. Здесь, у нас  в  мире  этом
страшно-о, но хорошо-о-о!! - и незнакомец даже широко раскрыл рот.
   - Нравится? - холодно спросил Черепов.
   - А вам как будто нет?! Вот вы сидите  все  время,  пиво  пьете  и  о
чем-то размышляете - разве плохо? Я бы все время так сидел.  Только  без
всяких дум.
   Наслаждался бы и все... Мне и горб не  помеха...  Кстати,  о  чем  вы
думаете? О чем можно сидеть и так долго думать?
   Незнакомец положительно развеселил Черепова. Даже  его  горб  веселил
Клима. Он расхохотался и решил поиграть в кошки-мышки с этим Севой.
   - О чем думаю? Ну конечно,  о  Вечности,  о  чем  еще  можно  думать.
Точнее, погружаюсь  в  нее  внутри  себя,  как  делают  великие  индусы,
созерцаю, но это  с  одной  стороны.  Это  слабость  моя.  Бессмертия-то
хочется. Да, слаб человек... Но с главной стороны - ни о чем не думаю, и
жду, когда придет свыше иная Вечность, иная  Запредельность  и  разнесет
этот мир вдребезги. Но при любом раскладе - времени больше  не  будет...
Вот так призываю, можно сказать.
   Незнакомец вдруг прямо-таки опупел. Он вскочил со стула, стал  бегать
вокруг стола, махать руками, горб у него почему-то немного съехал, и  он
стал причитать:
   - Да вас в тюрьму надо, в тюрьму!.. Дорогой мой, разве  можно  так?!.
Вы что, шутите?! Времени не будет! А как же пиво, как же бабы?! Какой же
вы не сладострастный все-таки! В тюрьму, в тюрьму!
   Тут уж Черепов удивился.
   - Тюрьмой высшие силы не напугаешь... А я-то тут при чем?!
   -  При  чем,  при  чем!..  Никаких  высших  сил  нету,  если  их   не
призывать... А вы природу и людей смущаете. Закона международного на вас
нет. Платон вы поганый!
   Черепов опять удивился.
   - Вы и про Платона слышали? Непохоже на вас.
   - А вот и похоже. Вы еще не  знаете,  с  кем  я  знаюсь.  Только  вас
удавить надо.
   Черепов снова изумился такой прыти.
   - Какой вы, однако ж, нервный. То, что вас лично не  касается,  и  то
вас тревожит...
   Незнакомец остановился и как бы протрезвел.
   - Извиняюсь, конечно, - сказал он. - Это у меня от жизни. От  реформ.
С ума сойдешь, когд