расширились  и  совино
повернулись на Марину. - Вам этого не понять! В теле-то, в  форме,  вами
проклятой, в виде существа, страшнее, ответственней, таинственней  быть,
чем там - и он указал на Небо, - в стране Чистого Духа и Чистого  Бытия.
Вот так-то!
   Пусть я мерзок, похотлив, блюю от злобы,  как  все  люди,  хочу  жить
бесконечно здесь, в мирах, а не там. Пусть хоть все грехи  человеческие,
тошнотворные, смрадные, змеиные копятся во мне -  но  путешествовать  по
мирам буду! Марина развела руками.
   -  Вольному  воля,  -  сухо  сказала  она.  -  Но  все-таки,   может,
откроетесь, почему вы Павла тогда, с этого ведь и началось, подставили?
   - А это уж мои дела, Марина Дмитриевна. Профессиональные  секреты  не
разглашаются. Но зла я никому не хочу.
   - Неужто?! Но выходит-то не по-вашему.
   - Правильно. Не все гладко у меня получается. - И Безлунный  погладил
себя по животику. - У кого все гладко-то?.. Вот если  Павлуша  нашел  бы
ключ к Никите, а я все-таки надеялся, что именно  он  доберется,  -  все
было бы по-иному. А где он сейчас, если убит, то как, извините, с  душой
- ведать не ведаю, сам озадачен.
   Или, вы думаете, я не бываю озадаченным?
   Марина чувствовала: не врет старичок, не врет.
   Она уже рассеянно глядела вокруг. И внезапно встретилась  глазами  со
взглядом одиннадцати-двенадцатилетнего мальчика, пристально  смотревшего
на нее.
   Неожиданный холод и ток прошли по спине Марины.
   "Неужели узнал? - подумала она и внимательно посмотрела на  мальчика,
- вот этот будет сверхнаш, а если сложится благоприятно, все перевернет.
А может, и уйдет - года через два-три".
   - А все-таки вы лукавите, Тимофей Игнатьич.  Иногда  бывает,  что  вы
можете  определить  "куда",  в  какую  эпоху,  и  даже  в  другой   цикл
человечества, ну насчет этого я шучу, - и она подмигнула Безлунному.
   - Не так ли?
   Тимофей Игнатьич хохотнул даже  как-то  похотливо,  но  не  совсем  в
человеческом плане, и пробормотал:
   - "Иногда"  не  считается.  Но  учусь,  учусь.  Ученье  -  свет,  как
известно, - захихикал опять старичок и замахал ручками.
   Но  потом  вдруг  жуткая  многозначительная  мрачность  овладела  им,
возникло молчание, и он проговорил:
   - Я знаю, в какой точке времени мне надо  быть.  Но  чтоб  определять
"куда" занесет... - и Безлунный как-то рассвирепел.
   - Нужны такие тайные знания, Боже мой! Марина Дмитриевна! Господь Бог
ближе нам, чем все это!..  Хотя,  кстати,  к  разговору,  у  нас  еще  с
дореволюционных времен в этом направлении работали. Кое-кто и в глубокой
норе. Такие уж у нас люди... А Павла жалко...
   Марина встала.
   - Я пошла.
   Но пошли они вместе - Марина домой, а Безлунный неизвестно куда.
   - Интересные дети стали появляться, не правда ли, Тимофей Игнатьич? -
отстраненно спросила Марина, поглядев, пока они шли, на лица детей.
   - То ли еще будет, - буркнул Безлунный и исчез в толпе.
   ...Как только хохотун Боренька появился в Москве, его тут же взяли  в
меру компетентные органы, уже  изучающие  дело  о  тайном  обществе,  об
убийстве его главаря Крушуева и о диком Юлике. Допрашивали Бореньку часа
два с глазу на глаз в тихом кабинете,  но  когда  кто-то  из  чиновников
проходил  по  бесшумному  коридору  мимо,  он   вздрагивал   от   звуков
неестественного хохота, раздававшегося из кабинета. Такое им приходилось
слышать впервые: ведь такие места не очень располагают к юмору.
   ...Бореньку, разумеется, выпустили. Но после этого он замолк.  Замолк
в том смысле, что о всей этой туманной истории он  никому  -  ни-ни.  Ни
одного слова.
   Может, просто предупредили о чем-то неопределенном, но пугающем, но в
остальном Боренька вел себя почти весело.
   ...Так что его появление в Москве ничего не изменило - слух  ходил  в
основном тревожно-простой: Павел пропал, но куда, где и что с ним  стало
и тьме неизвестно.
   ...Павел медленно приходил в себя, глаза  еще  были  закрыты,  словно
сдавлены непонятной тяжестью,  но  внутреннее  ощущение  определило:  он
будет жить. Не текла кровь. Значит, кто-то помог. С трудом  он  открывал
глаза, но когда открыл -  закричал.  В  тумане  на  него  смотрело  лицо
Верочки.  Потом  вдруг  лицо  растаяло,  исчезло,  точно  снятая   маска
прошлого, и на Него уже смотрели пронзительные, непомерно широкие  глаза
неизвестной женщины. Она  была  неподвижна,  как  мумия,  и  в  странном
одеянии, но глаза были живые и  наполненные  тоской  и  полнотой  такого
фантастического знания что Павел понял: все кончено с его прошлой жизнью
там, в XX веке.
   Отсюда он уже никогда и никуда не вернется.
   ЭПИЛОГ  В  конечном  итоге  исчезновение   Павла   внесло   странное,
неожиданное изменение в жизнь тайной Москвы.
   Больше всего это коснулось Егора Корнеева. Однажды вечером он впал  в
глубокое забытье и даже, когда очнулся, не понял, что с ним происходило:
сон или виденье наяву. Он прозрел в этом своем состоянии огромную черную
тень. Тень надвигалась на него, как тень его собственного непознаваемого
будущего. И вдруг среди этой тьмы будущего стали появляться...  Нет,  не
существа, а, скорее, одно существо.
   Оно по своей сути отличалось от всего, что содержалось в нашем  мире.
От него исходил взгляд, но глаз не  было.  Форма,  казалось,  все  время
менялась. Была ли это только  тень?  Или  сам  он  в  будущем?  Но  Егор
чувствовал,  что  это  существо  имеет  прямое  отношение   к   нему   в
бездонно-далеком грядущем.
   Может быть,  это  были  лишь  сгустки  огня  или  бытия,  которые  то
появлялись, то исчезали, но где? В его сознании или извне? Он  не  знал.
Но было тупое, дикое ощущенье, что вот оно - его почти конечное будущее.
И вместе с тем оно здесь.
   Оно входит в  его  душу,  сковывает  его.  И  одновременно  наполняет
какой-то бесконечной радостью. И в то же  время  это  существо  вызывало
страх. Особенно, когда Егор видел его взгляд.  Взгляд  был  поглощающий,
внеземной по своей пронзительной жестокой бесконечности. И Егор не хотел
погружаться в него. Но какой-то внутренний голос сказал ему: "Не  бойся,
иди туда... Не бойся".
   И таким образом, одна сила толкала его туда, в  бесконечность,  может
быть,  в  жестокую  бесконечность,  а  другая  сила  останавливала  его.
Говорила: "Не иди". Весь в поту он очнулся. Была ночь. Изнеможенный,  он
подошел  к  окну.  Над  Москвой  все  то  же  звездное  небо,  такое  же
таинственное, как всегда.  И  вдруг  молнией  в  его  сознании  возникла
неожиданная мысль: "Хочу к Павлу!" При чем здесь Павел и это  существо?!
Но он опять чуть не взвизгнул в душе: "Хочу к Павлу!"
   Среди ночи позвонил Тане. К его счастью и ужасу, среди этой тьмы  она
сняла трубку. Он истерически закричал: "Хочу к Павлу! К Павлу! К Павлу!"
В трубке никто не ответил. Егор остался один, без ответа. Стал  метаться
по квартире, бросая взгляды то на бездонное звездное небо в окне, то  на
картины, развешанные по стенам. Но, естественно, несмотря на эту мысль о
Павле, образ ночного виденья не оставлял его.
   Он подошел к шкафу, открыл, достал водки, налил, но  не  выпил,  стал
ходить по комнате, думать, а потом  думы  прерывались,  и  он  впадал  в
безмолвие, полное, абсолютное безмолвие, и, наконец, оно победило, и  он
оставался в этом безмолвии до утра.
   Но утро заставило  его  опять  думать,  снова  появились  эти  мысли,
беспомощные мысли, перед лицом великого  неизвестного.  "Хочу  к  Павлу!
Хочу к Павлу! - стояла, как огненный гвоздь в его сознании, мысль, -  но
где Павел?" Никто не знает, погиб он? Смешное слово! Наверное, он где-то
"там", в невидимом для нас.
   Но Егор все же вышел из своей квартиры  и  решил  сначала  поехать  к
Кириллу, к тому странному человеку с необычайной манией величия,  такого
страшного величия, которого Егор не знал никогда и ни у кого. Откуда был
источник этого величия?
   Было непонятно. В конце концов Кирилл не  совершал  ничего,  чтобы  в
глазах человеческих хоть  на  десятую  долю  оправдать  это  величие.  И
поэтому Егор решил ехать именно туда,  к  человеку,  который  был  менее
всего понятен ему, ибо само видение  Егора  и  исчезновение  Павла  было
непонятно. И в  этом  смысле  существовала  какая-то  связь  между  этим
видением и поездкой к Кириллу. К тому же Кирилл мог знать,  где  Никита.
Может быть, в руках Никиты лежит ниточка, которая привела бы к открытию,
что случилось с Павлом...
   Егор подъехал к бесконечно угрюмому, но стандартному дому, в  котором
жили, впрочем, странно живые люди. Было дико передвигаться по Москве  на
трамвае, но это точно соответствовало состоянию Егора, потому что, когда
он ехал медленно-медленно, возникали какие-то образы и  Москва  казалась
ему обширнее, таинственнее. Пока едешь -  смотришь,  как  все  меняется,
хотя, казалось, внешне ничего особенного не виделось.
   Он  постучал  в  квартирку  Кирилла.  Тот  открыл.  Сохранялась  мода
приезжать без телефонного звонка, обычаи, который исчез в Москве,  но  в
подпольном мире еще действовал. Егор вошел. Кирилл был одет как  всегда.
Он проговорил:
   "Проходи-проходи... Угощу кофе или чаем...  Хочешь?"  Егор  присел  в
маленькой кухне. Ленивый кот лежал на окошке, самовар  стоял  на  столе.
Кофе уже был готов.
   Егор вдруг вспомнил чьи-то слова, что за  мировоззрением  Кирилла,  с
его величием и единственностью, кроется нечто тайное или скрытая истина.
Это заставило Егора забыть о своем сне и включиться в ауру  Кирилла,  но
на большее он не был способен. Контакт не возникал, хотя  Кирилл  был  в
меру вежлив. Тихонечко расспрашивал о том о сем, о выставках, о  книгах,
о художниках, даже о какой-то мистической группе. И Егор отвечал ему тем
же, в том же русле шел и дальнейший разговор. Во время этой беседы  Егор
постоянно чувствовал, что в глазах  Кирилла  присутствует  нечто  такое,
чего он не мог объяснить. Это присутствие в Кирилле чего-то неизвестного
по своему истоку, бесконечного, заставило Егора не  особо  включаться  в
разговор, который принял бы даже до смешного светский характер, если  бы
не поблескивание чего-то тайного и безумно могучего в зрачках Кирилла.
   Наконец Егор тихонечко спросил: "Что там слышно о Павле? О Никите?"
   В ответ и так довольно молчаливый Кирилл только пожал плечами.
   Егор встал с смешанным чувством ужаса и тяжелого восторга и вышел  из
квартиры Кирилла, зная, что вряд ли когда-нибудь к  нему  опять  придет.
Причины восторга были  слишком  непознаваемы.  Чтобы  рассеяться,  чтобы
найти какую-то нить к исчезнувшему Павлу, Егор решил тут  же  поехать  к
Трупу.
   Труп все так же жил в своей однокомнатной квартирке. Его посещали, но
в точности, что с Семеном происходит, Егор не знал. Он быстро  доехал  к
нему  на  метро.  Поглядывал  на  глаза  сидящих  рядом  людей,   иногда
сталкивался со взглядами, которые были слишком загадочны и не  нравились
ему...
   Труп, радостный, открыл ему дверь. Эта радость удивила Егора, и когда
он вошел в саму квартирку, он почувствовал, что у Семена это, скорей, не
радость, да-да, это была не радость, а это было изумление. Изумление  не
перед тем, что Егор пришел, а просто вечное  изумление  перед  миром,  в
котором вдруг он родился. Егору показалось, что теперь Труп так и  будет
ходить и сидеть с открытым ртом. В глазах Трупа застыло  сонно-неистовое
изумление, точно он видел перед собой не  обычный  мир,  дома,  деревья,
трамваи, автобусы,  троллейбусы,  а  что-то  сновиденческое,  но  истоки
которого были для него абсолютно непонятны.
   Уселись на сей раз не на кухне, а в комнатке Трупа, там было  странно
чистенько, сидели за столиком, и Семен даже особо и не предложил ничего,
да и Егор не просил. Семен  вдруг  посмотрел  на  него  своими  большими
глазами и тихонечко сказал: "Знаете, Егор, я вам  прямо  скажу,  хотя  и
видел вас мало, но слышал много, вы обо мне многое знаете наверняка. Так
вот, последнее время наши друзья говорят, что моя трупность ушла..."
   - Я бы не сказал так, - спокойно ответил Егор.
   - Нет. Живой труп опять появляется во мне, хотя уже не только он.
   Егор задумался.
   - Ну-ну, -  пошутил  он,  -  то  есть  в  вас  сочетается  глобальное
изумление - я не понимаю перед чем, передо мною, что ли? - и живой труп.
Изумление и труп. Ничего себе... Эдакое объединение.
   Труп вдруг захохотал.
   -  Егор...  -  прохрипел  он,  -  но  теперь  изумления  больше,  чем
трупности. Выпьем за это. Я никогда не пил,  но  сейчас,  пожалуй,  могу
выпить за это сочетание.
   И он достал  бутылку  паршивого  вина.  Егор  из  вежливости  не  мог
отказаться.
   - Ну что делать... Ладно. Тогда сразу.
   Егор с трудом отпил глоток этого вина и сказал:  "Семен,  что  же  вы
все-таки думаете о Павле, и где Никита?" Семен ответил резковато:
   - О Павле я ничего не думаю.  И  вообще  о  Павле  нельзя  думать.  А
Никита... Бродит, говорят, где-то... Может быть, его не трудно  найти...
Ведь вы знаете адрес?
   - Да, - ответил Егор, - я знаю.  Но  его  там  нет,  давно  нет.  Так
говорят.
   - Ладно. Съездите еще. Вдруг увидите его на  полпути.  {Егор  ответил
тогда на это дикое "полпути":
   - Семен, я слышал, что-то произошло за это время в  вашем  знаменитом
подвале. С того момента, как исчез Павел...
   Труп вздохнул и ответил:
   - Подвал распался. Все кончилось. Пришли другие люди. И я не  уверен,
что вам там теперь понравится, вам и всем иным  господам  из  невидимого
мира, Марине, Тане, Орлову, - пробормотал он, как во сне,  и  вдруг  так
же, как во сне, повернулся.
   Егор задал несколько вопросов и, вспомнив, что ему говорили,  выяснил
наконец для себя действительную картину.
   Оказывается, после ухода  Трупа  Марина,  разумеется,  перестала  там
бывать. И странным образом подвал  понемногу  стал  распыляться.  Никита
тоже уже никогда там не бывал, за редчайшим исключением.  И  вот  совсем
уже недавно совершилось еще одно неожиданное событие.
   Роману, Нарциссу в гробу, дали комнатку, маленькую, скорее  это  была
однокомнатная квартирка, настолько малюсенькая,  что  ее  и  от  комнаты
трудно было отличить. Получилось, что его родственница, умирая, завещала
ему эту квартирку, да и Марина, говорят, помогла. И вот Роман из  такого
подземельного подвала, где встречались самые фантастические люди,  попал
в каморку на окраине Москвы и, естественно, он взял с собой Шептуна.
   Он извлек из подвала своего  Шептуна,  чтобы  тот  нашептывал  ему  о
невидимом. А потом они выпивали вместе или  молчали.  Тем  более,  Роман
стал получать пенсию, да и у Шептуна были странные источники.
   И после  их  ухода  подвал  стал  разваливаться,  как  метафизическое
явление, правда, диковатый старичок оставался, и стал тем более дик, что
появлялись  там  совсем  уже  обычные  бомжи,  стандартные   неудачники,
выброшенные из жизни, суровые ребята - и все это было донельзя обыденно.
И в конце концов даже диковатый старичок, видимо,  на  время  сбежал  из
подвала,  и  тот  превратился  в  обычное  убежище  бездомных,   которые
медленно, но верно погибали.
   И все это пронеслось легкой, эдакой звездной картинкой в  уме  Егора.
Вот и конец подвалу, больше там никто не шепчет, не  появляется  Никита,
человек из будущего, и Марины уже там никогда не будет, думалось Егору.
   - Ну что ж, - Егор встал, походил по комнате, опять  попрекнул  себя:
"Хочу к Павлу! Хочу к Павлу!"
   Труп поморщился:
   - Эка вас тянет в неизвестность, вечную какую-то даль, а?
   - Да ответьте вы толком, Семен, ответьте!
   - Ладно, я сейчас даже на жалость стал похотлив, что-то  во  мне  все
время шевелится. Знаете, если уж хотите поймать Никиту, по крайней мере,
надо вам к Шептуну сходить, который сейчас у  Романа  Любуева  живет.  Я
адрес знаю, сходите, сходите, Шептун-то вам  нашепчет,  где  Никита.  Он
такой у нас, прыткий шептун.
   Раз-раз - в  один  лабиринт  зайдет,  пошепчет,  в  другом  лабиринте
пошепчет, - вдруг каким-то для себя необычным языком заговорил  Труп.  -
Видите, сколько во мне, - уловив  изумленный  взгляд  Егора,  -  ответил
Семен. - Так вот, Шептун может кое-что вам сказать...  Вы  ведь  будущим
человечества интересуетесь через Никиту?
   Егор вспыхнул:
   - Сомневаюсь, что это будущее. Это просто  один  срез  грядущего,  по
Никите можно узнать!
   - Ну хорошо, - немножко усмехнулся  Семен.  -  Думайте,  что  хотите.
Никита - есть Никита, а Шептун - есть Шептун. Это их адресок я вам,  так
и быть, дам, дорогой.
   Труп вынул из брюк  какую-то  засаленную,  мрачную  записную  книжку.
Долго листал ее, выругался, не по-матерному, а так. Наконец сказал:
   - Вот. Слушайте...
   Егор быстренько переписал.
   - Ну что же, тогда в дорогу, - ответил Егор, - спасибо за встречу. Вы
уж такой необычный Труп... Всех одариваете то своим изумлением, то живым
своим  трупом,  то  фантастической  речью  своей.  Ишь...  О   лабиринте
заговорили. Дайте, я вас поцелую.
   И  Егор  подошел  к  Семену.  Холодно,  подчиняясь  какой-то  ледяной
нежности,  поцеловал  его  в  щечку.  Семен  невозмутимо  стоял  посреди
комнатки и был он почему-то в пальто, точно собирался в  далекое-далекое
путешествие.
   Егор выпорхнул из квартиры, как некая райская птичка. Адресок  был  в
кармане, день стоял туманный, до ночи было еще далеко.
   Он вышел  на  улицу,  и  что-то  нежное,  какие-то  бульвары,  зелень
охватили его.
   Запахи Москвы...
   "Жить! Сейчас или потом?! Жить! - бессвязно подумал Егор.
   - Скорей, скорей!"
   И он пошел,  побежал,  вскочил  в  автобус.  Остановки,  потом  опять
трясучка, и лица людей, некоторые - загадочные...  Девушки,  или  просто
какой-нибудь странный субъект...
   Наконец Егор добрался до квартиры Романа.
   Робко постучал и первое, что увидел  -  лицо  Шептуна.  Оно  было  не
только измято, но губы его медленно шептали, может быть, на этот раз  он
шептал себе некое внутреннее откровение...
   - Где Роман-то? - вежливо спросил Егор. - Вы-то меня узнаете?
   Губы Шептуна продолжали шептать, но глаза его гостеприимно улыбались.
   - Входите, входите, молодой человек. Внутрь  войдите,  здесь  мы  вас
встретим хорошо.
   И Егор вошел. Квартирка, при всей своей малости,  была  необыкновенно
странной. В чем же была странность этой  квартиры?  Она  была  уютная  и
вместе с  тем  безобразная.  Именно  в  этом  безобразии  и  заключалось
странное   уютство,   верней,   непонятное   безобразие    было    такое
гостеприимное, такое безграничное, как пещера.
   Пещера в аду, которая говорила, что безобразие  -  есть  уют,  особый
уют.
   Роман лежал на кровати. Лицо его было светлое-пресветлое. Он улыбался
так, как, наверное, улыбался бы и при смерти. Ничего его  не  брало.  Он
мечтал умереть с улыбкой. Шептун, однако, вернулся к столу.
   Быстро посмотрел на Егора, и вдруг шепот его прекратился. Он,  вроде,
стал полунормальным  таким  человечком.  Сел  на  стульчик  прямо  около
кровати Нарцисса в гробу.
   Но вместо того чтобы шептать  ему  на  ухо,  как  шептал  когда-то  в
подвале, посмотрел опять на Егора, загадочно улыбнувшись, и сказал:
   - Я знаю, зачем вы пришли, дорогой.
   Егор не смутился. Он уже привык к таким неожиданностям.
   - Если знаете - тогда и говорите, зачем я пришел. Шептун посмотрел на
Романа и спросил его:
   - Сказать?
   Лицо Романа светлело все больше и  больше,  как  будто  это  странное
просветление могло идти внутрь, все дальше и дальше внутрь...
   - Да мне все равно, - ответил он, - говорите ему, что хочет. Мне  все
равно...
   Егор смотрел на них с удивлением,  скорее  с  любопытством.  "Вот  уж
парочка", - подумал он.
   - Вы пришли ко мне, - тихо сказал Шептун, - потому что хотите  знать,
где Никита именно сейчас проживает, чтобы  выведать,  дорогой  мой,  его
тайну...
   Егор замер.
   - И что дальше? - внезапно спросил он.
   - А дальше... Я могу дать вам адресок  один.  -  Шептун  вдруг  опять
перешел на шепот:
   - И найдете там Никиту-то своего.
   Он подошел к комоду и  достал  оттуда  записочку.  В