го по
квартире, не всегда можно найти. И тогда  Никита  привстал  и  предложил
себя. Дескать, "станцуем вместе, чего гордиться горем", - сказал он.
   - Потерять труп - это плохо, очень плохо, могила будет  пуста,  а  на
луне могил нет, - пробормотал Никита, - жалко труп.
   Семен хватил водки, совсем немного, и они стали танцевать  -  простой
разгульный человек и по-своему реальный старичок из пятого или  седьмого
тысячелетия нашей эры, кто его точно знает. Танцуя с Никитой,  Семен  не
раз приближал свое лицо к будущему, ощущал его тело  и  дыхание.  И  вот
тогда Семен окончательно обалдел, и, может быть, навек. Благодаря  своей
исключительной интуиции, Семен  вдруг  почувствовал,  что  тело  старика
словно  пустое,  но  не  то  чтобы  в  буквальном  смысле,  а   какая-то
существенная неопределимая стихия нашего тела в нем отсутствует.
   И  глаза  старичка  странно  менялись,  то  в  них  мелькала  детская
простота, то бабья нежность, то ученость, то поэзия, то испуг  -  и  все
это слегка, моментами, и тут же исчезает, проходит, как мираж  столетий.
В  самих  же  себе  эти  глаза  оставались  леденящими,  неподвижными  и
безразличными ко всему, смотрелись страшно в безумии своего покоя.
   "Король, он - король! Как я раньше не догадался" - вскрикнул про себя
Семен.

Глава 21

   Следующим утром Семен еще спал, с  измененным  нутром,  как  раздался
истерический звонок в дверь. Кружалов открыл, хотя был в  одних  трусах.
Как вихрь, в квартиру ворвался Павел - приехал с  дачи,  еще  тепленький
после ночной встречи с Безлунным.
   - Не узнаете разве? - с отчаяньем в  голосе  сказал  Павел.  -  Я  от
Марины и от Черепова! Помните, еще у Марины встречались?
   - Да все я помню, - угрюмо сказал Семен, натягивая одежонки. - Раз от
Марины, то проходите.
   - Мне о вас столько рассказывали, - добавил Далинин. Семен промолчал.
Сели.
   Но Кружалов сразу взял быка за рога.
   - Хочу вас предупредить, Павлик,  что  труп  из  меня  вышел,  -  без
обиняков, с народной  прямотой  высказался  Семен  и  высморкался.  -  С
помощью Марины. Если вы надеялись  на  мою  трупность,  то  зря  тратили
время.
   Павел прямо подпрыгнул.
   - Что вы, что  вы,  Семен!  -  вскрикнул  он.  -  Меня  больше  всего
привлекало то, что вы из простого народа, а контакт у вас с нами полный!
Конечно, Марина подсказала, но ведь какую же нужно интуицию иметь, какое
свое нутро!
   - Нутро у нас есть. Вы вот диковатого старичка зря не заметили...
   - Я всех замечаю таких. Не только в вашем подвале... И Егор  Корнеев,
мой друг, тоже...
   - Тогда мы с  вами  завсегда  друзья.  Образование  ваше  не  помеха,
главное - нутро...
   - В этом случае я тоже буду прям, как военнослужащий все равно.  Хочу
видеть Никиту!
   - Никиту?! Он - король, настоящий король! - И что?
   - Он был у меня, но не вышло. В смущение меня ввел.
   - Так что, он не придет теперь к вам??!
   Выяснилось, что вряд ли придет. Павел беспомощно  развел  руками,  но
Семен, хмуря брови, мрачно утешил его.
   - Художника в подвале помнишь? - сказал он.  -  Так  тот  все  знает.
Хотя, где Никита живет и живет ли он вообще - про это, конечно, никто не
знает. Но есть тут дурачок один, смехун, который часто ни с  того  ни  с
сего хохочет. Но не  плачет  потом,  не  подумай,  -  добавил  Семен.  -
Похохочет себе и вроде бы успокоится. Так вот  Никита  к  нему  симпатию
имел. Их редко, но видели вместе. И художник наш знает, где живет смехун
этот, потому что был у него из-за какой-то картины, которая  валялась  у
смехуна под кроватью где-то. Художник наш не так уж часто, но заходит  в
подвал, ночует, любит там все: и сырость, и картины, и людей, и крыс. Он
у нас часто рисует в темноте, не  видя  ничего.  Говорят,  такой  способ
рисовать есть. Он и  выставки  какого-то  Самохеева  у  нас  устраивает,
картинки страшные в подвале висят, но Самохеев этот никому  и  нигде  не
известен, его не продашь, - разговорился  вдруг  Семен,  -  хотя  наш-то
считает его гением.
   Нашего звать Всеволодом, сирота он.
   По мере углубления в разговор Паша удивлялся: трупность действительно
исчезла и мрачности меньше от этого.
   Трупность, решил Павел, ушла куда-то внутрь,  растворилась  в  нутре,
словно какое пиво или квас.
   - Вы помягчели как-то, Семен, стали разговорчивей.  На  труп  это  не
похоже, - заметил Павел.
   - Нет, просто во мне  теперь  другое,  -  вздохнул  Семен.  Но  Павел
"другое" не заметил, решив уйти, бежать, но не в  подвал,  а  сначала  к
Егору. Как это он позабыл о нем сейчас, они ведь на равных, а  к  Марине
идти страшно, да и не надо, а Егор все соединит. Надо хотя  бы  ему  все
рассказать о новом лике Безлунного, хотя, может быть, это  был  сон,  но
пророческий, поэтому в нем все равно истина, сон это или нет.
   Павел опять ошеломленно посмотрел на Семена, упомянул  снова  Никиту.
На это Семен только покачал головой, и Павлу было непонятно,  почему  он
называет Никиту "королем". К тому же слышал ли он  от  Марины  версию  о
Никите как о госте из  грядущего?  Непохоже  было.  Расстались  чересчур
весело, но Павел тут же поехал к Корнееву.
   ...Егор все эти  дни  тоже  пребывал  не  в  забвении.  "Психопат  из
будущего" не так уж занимал его. Но все эти вихри жизни  и  времени  все
больше и больше возбуждали в нем желание увидеть себя перед концом мира,
перед концом времен и всех космических циклов в конечном итоге.
   Но только бы не сойти с ума от всего этого. Где он будет  перед  этим
концом - в Вечности, в бездне Абсолюта,  или  по  другую  сторону  -  во
Вселенной нелепой, на каких-то планетах, срезах реальности, в  замкнутых
мирах: неважно где, важно, каким он будет и  какова  судьба.  Он  слушал
только этот последний голос,  отбрасывая  почему-то  мысль  о  "себе"  в
Абсолюте.
   Внутренние видения, не похожие ни на сон, ни на галлюцинации (да он и
не принимал никогда наркотики), ни на бунт  "подсознания",  преследовали
его. Вполне возможно было  представить  себя  в  какой-либо  причудливой
форме, в другом пространстве, в  разных  измерениях,  так  что  для  его
сегодняшнего глаза он выглядел бы фантастическим и плохо  представляемым
существом   (эдаким   тараканом   инобытия)   или   вообще   обезумевшей
всепространственной тварью.  Но  в  сущности,  если  на  него  поглядеть
обратно из иных миров, то он и сейчас выглядит довольно фантастично: все
эти ушки, волосы, нос, две ноги и так  далее  -  да  любое  существо  из
нежных измерений насмерть перепугается, увидев человека, каков он  есть.
Да и зачем говорить о виде, о форме, когда главное в другом? Какое будет
его сознание, дух, или ничего этого вообще не будет?
   Наконец, и в своих внутренних видениях, когда он пытался медитировать
и концентрироваться на  своей  "последней"  форме,  он  познавал  только
легкие, уходящие в  запредел  тени,  призраки,  и  были  они,  наоборот,
строгие, гармоничные, и наполненные изнутри светом.  Но  они  срывались,
уходили в неведомое, исчезали...
   Наверное, в конце концов у него не будет никакой  формы,  даже  самой
тонкой, и слава Богу! - думал Егор.
   Но одно посещение все-таки точно приплюснуло его, до  того  поразило.
Он познал себя, точнее, свое тело в виде гигантского шара,  необъятного,
как будто вмещающего в себя все.
   "Разве тело может быть таким необъятным?" - молнией пронеслось в  его
уме. Но шар спокойно поглотил все его видения, и в этом бездонном  круге
пребывал он сам как обладатель такого странного тела. Но кем он был сам,
этот обладатель?
   Шар возникал как  гигантский  аналог  планет,  звезд...  И  это  было
настолько потусторонне и безразлично к тому несчастному миру, в  котором
он жил, что Егор не чувствовал "хорошо" это или "плохо", как  будто  эти
понятия исчезали при обладании таким телом. Не было ни страха, ни ужаса,
ни надежды, ни умиления.
   Еще сложнее было с "я" и с "сознанием". Здесь Егор совсем оказался  в
тупике.
   Представить себе иное сознание, чем  то,  которым  он  обладал,  было
невозможно. Но это человеческое, данное ему сознание, точнее, ум -  явно
не вечен, ибо связан с этим миром, и в чем-то этот ум даже  дурашлив.  С
таким умом не перейдешь в Вечность или хотя бы в благопристойный мир.  С
таким умом можно сидеть только в подвале  Вселенной.  А  другого  ума  у
человеков нет. Но Егор упорно пытался представить свою душу перед концом
всех времен.
   Уходил в сумасшедшее, озаренное этой  мыслью,  созерцание.  Но  кроме
огненных порывов, ничего не открывалось. Может быть, только намеки.
   Варя, студентка, которая его любила,  стойко  разделяла  с  ним,  как
могла, его горести. Ей было даже хорошо от этого, потому что смерть  она
считала выдумкой.
   Ее бы развеселило иметь  бесконечное  тело,  даже  шарообразное,  как
солнце и звезды вместе взятые. Наверное, у богов оно именно такое,  и  к
тому же из тонкой духовной материи. Варя не возражала.
   Трудность была в том, что Егор чувствовал, что он  созерцал,  скорее,
тело некоего иного существа, но не свое собственное.  Его  личное  тело,
душа, судьба оказывались за семью печатями. Он просто  проникал  в  иные
измерения, и легче было видеть других, чем  самого  себя.  Тайна  самого
себя оказывалась выше и дальше, чем тайна богов.
   ...В час ночи ворвался Павел.
   Друзья расцеловались, нашли все-таки чем согреться  и  чуть  обуютить
этим грешную, но все-таки родную плоть. Корнеев-то без  самовара  вообще
ничего не пил (даже  водку).  Самовар  у  него  был  сияющий,  народный,
тульский.
   В   маленькой,   ласковой   кухне   разговорились.   Павел   поведал,
естественно, свои мучения. Егор был согласен, что произошло  черт  знает
что, но ведь бывает еще фантастичней.
   - И я тебе скажу, Паша, - мутно, но  уверенно  сказал  Егор,  -  этот
провал во времени, в который ты  попал,  извини  меня,  но  он  каким-то
тайным образом подействовал на тебя,  как  наркотик.  Ты  опьянен  своим
путешествием, несмотря на то,  что  пришел  в  ужас  от  всего.  В  тебе
появился импульс, желание разорвать последовательность времени, выйти из
его тирании, увидеть своими глазами то, что было,  и  особенно  то,  что
будет... Чтобы то, чего нет, стало живым... Павел признался, что в конце
концов это так.
   - Но ведь это может кончиться гибелью, господин Далинин!
   - Ну и что ж! "Сердце тайно ищет гибели".
   - Тебе опасно читать Блока!
   - Брось, Егор! Ты сам знаешь, никакой  гибели  в  конечном  итоге  не
может быть.
   Гибнут только формы, тела, оболочки, а не суть... Конечно, не  спорю,
что-то коренное, с нашей человеческой точки зренья,  может  погибнуть...
Ну и что ж!
   "Я пригвожден... Я пьян давно... Мне все  равно..."  Нельзя  жить  не
рискуя...
   Сыночка бы только увидеть! Хорош он, наверное, уродился.
   Наконец, часа в  три  ночи,  Егор  произнес  целую  речь,  в  которой
признался, что, во-первых, он никогда не бросит своего друга, не  будет,
к примеру, вместе с ним искать Никиту, даже если тот нигде не живет, или
его просто нет: только порой выскакивает, как болванчик, из  будущего  и
затем проваливается  неизвестно  куда,  потом  опять  высовывается.  Ищи
такого... Но мы найдем его, - шепнул Егор.
   Во-вторых, Корнеев сознался, что  не  только  свое  "я",  но  и  миры
волнуют его, как ни печально это выглядит.
   - Ведь не зря все это появилось, Паша, - заключил он, - что-то должно
быть в мирах, чего как бы нет в самом Центре, в Абсолюте,  иначе  зачем,
зачем эти миры?.. Какая-то тайна тут есть...
   На следующий день поехали в подвал: искать художника. Тьма там  стала
еще сгущенней,  вывороченной  наизнанку.  Она  даже  светилась  в  конце
концов. На полу шевелились люди,  спорили,  чего-то  ожидали.  Диковатый
старичок предупредил, что дело серьезное. Он почему-то упирал на то, что
у нас в подвале (и это-де единственный в Москве такой подвал), где никто
не умирает, а некоторые даже выздоравливают. Потому и  Нарцисс  в  гробу
так любит это место. Лишь бы милиция не прогнала.
   Из угла вылез "громадный идиот". То был Юлий. Но контакта между ним и
Егором с Павлом не получилось.
   Длиннорукий, не такой уж обезьяновидный на лицо, ибо глаза  светились
фантазмом,  он  прошел  мимо  друзей,  в  упор  не  заметив  их.  Только
неповоротливая рука слегка задела Павла, почему-то стряхнув пыль  с  его
пиджака. Но глаза Юлия были устремлены на свою недосягаемую цель.  Никто
не сказал ему ничего вразумительного о Никите. Но намек был. И он  решил
теперь посоветоваться с организацией.
   Художник Сева полностью отсутствовал. Картин тоже  не  было.  Сгоряча
диковатый старичок предложил из себя сделать картину. Но потом одумался.
   Только через два дня Сева обнаружился. Он пришел ближе к ночи,  чтобы
рисовать во тьме. Егор и Павел застали его. Сева кричал о том,  что  его
никто не понимает, но после уговоров  дал  на  каком-то  клочке  грязной
бумаги адрес смехуна. Но предупредил: засмеет. И, дескать, от его  смеха
можно на тот свет сигануть.
   - Мы уже тертые на этот счет, -  оборвал  его  Павел,  -  спасибо  за
адресок...

Глава 22

   Черепов спал в глубинном ночном лесу, у громадной сосны,  чуть  не  в
берлоге.
   Муравьи не мешали ему, в сущности, он не имел ничего против муравьев.
Люди и поклонники надоели, и от поклонения он ушел в  подмосковный  лес,
благо местами он был еще дремуч, как в давние времена.  Чем  становилось
дремучей, тем темней у него было на душе и  тем  лучше.  Утром  встал  и
пошел по наитию. Втайне он знал, к кому идет.
   Недалеко от человеческого  жилья  выскочил  кто-то  из-за  дерева  и,
увидев Черепова, остолбенел.
   - Браток, помоги! - крикнул он Климу.
   Черепов поплелся к нему. Он всегда отзывался на такой зов. Почему  бы
не помочь человеку перед концом мира?
   Человек был мужиковат, но выглядел умно. По глазам все было  понятно,
и Черепов, вздохнув, присел на пень, которым раньше поклонялись.  Помощь
нужна была душевная. Человек выглядел лет на сорок,  худой;  подбежав  к
Черепову, он опять остолбенел.
   - Бывает, - лениво заключил Клим, - ну что тебе?  Появись  перед  ним
хоть леший, он реагировал бы точно таким же образом.
   Но человек и не думал о чем-либо просить. Он  ошеломленно  смотрел  и
смотрел на Черепова, а потом проговорил:
   - Потрогать бы тебя... Какая у тебя голова... Голова ли это? А?!.
   У  Черепова  проявился  слабый  интерес  в  глазах.  Человек  подошел
поближе, но взгляд его помутнел, и он продолжал:
   - Я раньше бегал от загадки к загадке. Бегуном звали... А теперь  мне
и бежать нечего: для  меня  все  стало  загадкой...  Все!  А  ты  что-то
особенно... Совсем загадочный. Даже голова у меня закружилась.
   И человек, пошатнувшись, упал перед пнем, на котором сидел Черепов.
   Клим сам потрогал голову упавшего, тот вернулся в себя, и вместо того
чтобы встать, вздохнул и просто прилег у ног Черепова лицом  к  уходящим
ввысь деревьям.
   - Эй, бегунок... - тихо проговорил Клим,  -  из  секты,  что  ли?  Из
староверов, бегунов... Непохоже...
   В ответ шелестели листья. Полз червь.
   - То-то и оно, что непохоже, - донесся до него ответ, как из  другого
далекого полумира. - Кабы было похоже, разве я бы у ног твоих лежал?
   - Ну-ну...
   - Те ведь люди простые, бегут от горя, от этого мира, от  Антихриста.
А у меня и  понятиев  таких  нет...  Какой  мир?..  Для  меня  это  луна
какая-то, а не "наш мир"...
   Одна луна, а вокруг нее тайна... Все во мне пошатнулось...  Поверишь,
мужик, - упавший  даже  вытянул  к  Черепову  губу,  -  меня  кто-нибудь
спросит: сколько времени, мол, который час? Или еще ерунду какую-нибудь,
а  я  сам  не  свой  становлюсь  на  любой  вопрос,  все   мне   кажется
спрашивавший-то уходит, уже не человек он, а так, закорючка  какая-то  с
луны упавшая или еще хуже... И я столбенею, ответить не могу...  И  весь
мир этот на мир не похож... Просто, а  ужас...  А  от  тебя,  парень,  я
совсем дошел... Ты кто?
   Черепов захохотал.
   Упавший опять вытянул губу и сказал:
   - Ты сердце мое потрогай... Как бьется!.. Вот глупость, от  какого-то
сердца все зависит... Но ты скажи сначала, кто  ты...  А  то  моя  душа,
видишь, в черную лужу превращается, тень ее накрывает... Страшно.
   Черепов посерьезнел.
   - Вот ты какой, - сказал, - бедолага... Много, много у  нас  в  лесах
было странников.
   - Я не странник, парень... Мир - странник, а не я...
   - Молодец! Только вставай на ноги.
   - Какие-то ноги еще есть, - проворчал упавший, но стал подниматься.
   - Веди меня теперь.
   - Куда?
   - Известно куда. Из лесу.
   - Да мы уж из лесу почти вышли, сидя на пне. Вон там жилье. Видишь?
   - Там жилье?! - искренне удивился упавший.
   И они пошли  к  так  называемому  жилью.  Вот  и  садик,  огороженный
полуоградой.
   Бессмысленная коза в  стороне.  А  внутри  домик  -  полуразрушенный,
старый. Упавший гнилостно осмотрелся, точно не узнавая ничего, но  пошел
в  правильную  сторону,  именно  к  полуразрушенному   домику.   Черепов
неуверенно оглянулся, махнул  упавшему  рукой,  но  двинулся  к  другому
домишке.
   Их  было  не  так  уж  много,  все  заваленные,  уютные,  похожие  на
приземистые деревья с дуплом внутри.
   Но в полуразрушенном домишке у малюсенького окна,  за  столом  сидели
Орлов и Марина. Кто-то постучал в окно.
   - Спиридон пришел. С прогулки, - вздохнул  Орлов  и  пошел  открывать
дверь.
   Пригибая голову, в комнатушку влез  упавший,  точнее,  Спиридон,  тот
самый "бегунок" за загадками мира сего, который встретился Марине  и  ее
друзьям в странной компании в саду Орлова. Но компания эта беседовала не
с самим Орловым, а с пустым креслом его. Но сейчас садик был не  тот,  и
домик тоже. То была уже другая "берлога" Орлова, на  отшибе,  словно  он
здесь принимал покойников со всего мира.
   - Ну что, Спиридонушка, утомился? - участливо спросил Орлов и  провел
рукой по его лбу. - Познал, чего мир стоит, и в  какую  яму  может  душа
провалиться?
   Спиридон промолчал.
   - Проверил на прочность мир сей, да и себя  заодно?  Глаза  Спиридона
вдруг засветились, пелена ужаса и тьмы сошла с них, внутри  был  твердый
человечий огонек.
   - Ну вот и вернулся. Все в порядке, - подтвердил Орлов, заглянув  ему
в глаза. - Иди теперь отдыхай.
   Спиридон спокойно ответил:
   - Весело было, Григорий Дмитрич. Спасибо вам. Но все же я полежу.
   - Да вон кроватка в той комнатке, за печкой.  Лучше  всего  поспи  до
утра...
   И Орлов невидимо вернулся к Марине.
   -  Человек  -  это  звучит  смешно,  -  безотносительно  и  отрешенно
проговорил Орлов, - это ведь только стартовая площадка, чтоб взлететь  в
неведомое человеку и отрицающее его.
   - Кошмарно это интересно, Григорий Дмитриевич, - вздохнула Марина.  -
"И отрицающее его!" Даже мне страшновато, потому что знаю, что имеете вы
в виду? Отрицающее не только временное, жалкое "я" и все прочее, но и...
   - Образ и подобие Божие. Атман, Вечное Я и прочее, - чуть  насмешливо
промолвил Орлов.
   - Немыслимо смеяться над Богом, - сухо ответила Марина. - Не  родился
еще такой юморист.
   - Как все-таки с вами трудно, со смертными. - Орлов как будто обратил
внимание на окружающее.  -  С  вами  поговоришь  -  и  совсем  человеком
станешь. Даже с тобой, Марина. Не отрицаю я вовсе ничего, но  надо  идти
радикально дальше. Высшая  математика  не  отрицает  арифметику  первого
класса.
   Марина вспыхнула:
   - Это вечное абсолютное Я, бессмертие - арифметика  первого  класса?!
Должна ведь быть опора, что-то вечное, вне гибели, прежде чем  бросаться
в бездну!
   - Все это вечное есть, кто  спорит,  но  не  в  этом  дело...  совсем
человечно ответил Григорий Дмитриевич.
   - Нет, и в этом тоже, - упрямо повторила Марина. - Да, я верна  своей
черной точке, своей пропасти за ней... Но одновременно я  все  больше  и
больше склоняюсь к этой опоре, к своему "нежно любимому Атману", к моему
вечному Я, к Абсолюту, к Богу внутри  Себя,  впрочем,  все  это  уже  за
пр