ва.
   Но не только эти одинокие чтения Клима происходили в этом доме.  Были
и просто какие-то мистические встречи, беседы, даже попойки, и  все  это
было  окрашено  устремлением  в  беспредельное.  Разумеется,  из  старой
гвардии приезжал сюда и  Егор  Корнеев,  он  немножко  успокоился  после
своего срыва, ведь после видения огромной тени будущего он посетил Таню.
   С этого дня он еще более заметно затих. Он часто приезжал к Череповым
на их встречи. Однажды собрались почти все (кроме Орлова и  Марины,  они
приезжали редко). И этот вечер как-то особенно врезался в  память  Егора
по одной причине, которая, может быть, станет яснее впоследствии.
   Дело было в саду. Прошло чтение рассказа  Черепова,  затем  -  чтение
текстов,  переведенных  на  русский  с  древних  манускриптов.  После  -
разговоры, закат огромнее бесконечного... Маленькая скатерть  на  земле,
посредине которой стоял самовар, и вдруг встал неизвестный пока  человек
и произнес  несколько  слов  о  России,  о  ее  необъятном  и,  главное,
глубинном пространстве, о ее  бездне,  о  непознаваемой  и  запредельной
России... "Ибо недаром мы именно здесь", - закончил он.
   Всех объяли эти слова, они текли в них, как река.
   И этот человек заключил: небо бездонно, идите вверх,  в  запредельную
сторону, по вашим силам,  по  вашим  возможностям,  идите  туда,  где  и
ангелам не снилось быть...
   И после этого началось маленькое торжество.
   Первый тост был произнесен за Павла. И вот это врезалось в ум  Егора.
Он старался забыть, забыться, но этот тост опять всколыхнул все прошлое,
хотя уже не сломал его. И тост был такой: "Чтобы Павлу нашему было уютно
там, чтобы нашел он там, где он сейчас, не просто успокоение, но  бездну
для себя. И такую Бездну, чтобы голова не закружилась все-таки..." И все
выпили за исчезнувшего в неизвестности  Павла.  Второй  тост  произнесла
Таня. Произнесла она его за беспредельность,  за  то,  чтобы  каждый  из
присутствующих стал этой "беспредельной птицей". И  произнесла  она  это
так, что Черепов встал, как будто сам  произносил  тост.  Обвел  глазами
окружающих и сказал, что если понимать этот тост до конца, то  даже  его
рассказы не смогут охватить весь смысл этих простых слов.  Но  надо  все
равно идти туда, куда нет доступа ни богам, ни ангелам. И после его слов
какой-то тихий ужас, даже  не  ужас,  а  трепет  -  ибо  ужас  этот  был
захватывающим, увлекающим в себя - охватил окружающих.  И  тогда  встала
сестра его, Улюша, и она сказала:
   - А теперь очередь за мной. Вот третий тост, и на этом  мы  закончим.
Дальше - как пойдет.
   - Каков же этот тост?! - воскликнул кто-то из молодежи.
   - Этот тост за бытие, за то, чтобы быть здесь!  Вот  так,  -  сказала
Уленька, и пальчики ее нежные слегка задрожали.  -  Да,  запредельность,
конечно, должна быть, но нам надо и здесь быть, как Россия  есть  здесь!
Быть здесь!.. За бытие наше!
   Она  выкрикнула  все  это  каким-то  нутряным  надрывным  шепотом   в
окружающих, в деревья, в сад, который  укрывал  их.  Все  встрепенулись.
Вскочил Игорь, из новеньких:
   -  Да-да!  Конечно!  За  бытие!  За  бытие!  И  вот  такое  сочетание
несовместимого! - сказал он, и губы его задрожали. - За беспредельность!
За  беспредельность  и  бытие,  бытие  здесь!  Вот   оно   -   сочетание
несочетаемого! Да! Так! Так! - закричал он.
   И встреча эта перешла в сказание, в котором был звон бокалов, стихи и
слова из невиданных книг, необычайные происшествия - и все было  окутано
любовью друг к другу.
   Одна девушка из новеньких даже расплакалась от умиленья.
   Это было жутко: беспредельность и умиление. Кто больше  притягивал  к
себе? Улюша, полненькая, сладкая, которая словно воплощала  бытие  этого
дома, "родимость" и все остальное?  Или  Черепов  со  своими  стихами  о
"запредельной  птице"?   Большинство   тянулось   к   брату   и   сестре
одновременно.
   Егорушка тем временем вспоминал первый тост,  вспоминал  Павла,  всем
было и так  понятно,  что  раз  трупа  нет,  то,  значит,  скорее  всего
провалился он куда-то, а вовсе не умер, и поэтому и память  о  нем  была
особенной, да и не было это памятью об усопшем, а была  эта  память  еще
более глубинная, чем об умершем. Именно это и ощутил Егорушка на лужайке
между деревьями, где вдали, в саду, в котором - колодец,  и  около  него
хлопочет старушка Авдотья, и шелест трав, и слова, пронзающие сознание.
   Таким образом этот дом и стал центром притяжения.  Ручейками  потекли
из потаенной Москвы некоторые люди,  уже  известные  миру,  а  другие  -
совсем тайные. А Черепов как хозяин все-таки был  в  центре,  и  хотя  в
глазах его застыло ожидание тотального конца и  тотального  начала,  все
это теперь не помешало ему включиться в этот мир.  Может  быть,  Уленька
помогла или Таня, но скорей всего он сам, как во сне, но в  высшем  сне,
вошел во все эти Дела.
   Танечка  часто  посещала  блаженное  гнездо  Череповых.  Но  однажды,
собравшись  туда,  она  вдруг  передумала  и  позвонила  Буранову.  Чуть
грустным голосом он пригласил ее к себе. Она быстро приехала. И  никогда
еще она не видела его таким усталым и одновременно  сосредоточенным.  Он
был один, и они сели в креслах в огромной  гостиной  за  кофе.  Разговор
коснулся всяких деталей духовной реализации и прихода новой молодежи.  И
вдруг Буранов заметил:
   - Я устал от людей, от всего, что относится к этой жизни, Таня, и вам
я хочу в этом признаться. - Таня напряженно посмотрела  на  него.  -  Но
главное: если мне не удастся войти в Абсолютную Неразрушимую Реальность,
если она не вберет меня в Себя,  я  буду  считать  свою  жизнь  страшной
катастрофой, даже если после смерти я  попаду  куда  угодно:  на  высшее
Небо, в Рай, в сферу нового человечества или высших богов... Все  равно,
как бы высоко все это ни было - для меня это катастрофа...
   - Ну, все же быть богом - не такая уж страшная  катастрофа,  -  робко
вставила Таня.
   - Нет, это катастрофа. Мне опротивел тварный мир. С меня хватит.  Все
это гибнет рано или поздно. Только Абсолютная Реальность по  ту  сторону
всех миров, всего, что, так сказать, создано или проявлено...
   - Вы будете там и вы есть там, - прервала его Таня.
   - Это еще не финал, - странно ответил Буранов.  Возвращаясь  от  него
домой, Таня не могла отделаться от этих слов, от признания Буранова,  от
этого беспощадного "экстремизма", от презрения к воплощенному миру.
   Мысли ее раздваивались. Да, там - Вечность, но и здесь уютно. Да, там
в конце концов Безопасность, глубина Бытия, там нет Смерти, но  здесь  -
есть какая-то дразнящая острота, манящий ужас гибели, любовь к...  своей
жизни... Да, она все-таки любит себя и воплощенную, то  есть  Таню,  как
она есть тут, а не только как "зерно бесконечного"... Она  любит  каждый
свой вздох, каждое свое движение, не только мысли, но  и  тела,  В  теле
тоже ее самобытие. И никуда от этого не денешься, - заключила она.
   ...Значит, надо жить в  двух  параллельных  мирах,  в  Вечном,  путем
погружения в Себя, но также и в этом. Вдруг в  ее  духе  мелькнул  огонь
Чистого Вечного Сознания... Земное бытие  перестало  существовать...  Но
уже через полчаса, подъезжая на автобусе к своему дому, она с  нежностью
погладила свое горло, свои колени.
   Но когда Таня вошла в дом, ее ожидало потрясение.  В  почтовом  ящике
лежало странное письмо,  без  штампа,  без  обратного  адреса.  Войдя  в
квартиру (там было  пусто  -  муж  на  работе),  она  вскрыла  письмо  и
вскрикнула от изумления: письмо было от Марины. Она прочла:
   "Таня.
   Я ухожу из видимого  мира.  Так  необходимо.  Я  буду  там  и  здесь.
Надеюсь, ты не будешь грустить, Таня, это смешно, вспомни, кто ты. Кроме
того, ты увидишь меня в конце своей жизни, я приду к тебе.
   Марина".
   Ошеломленная, Таня подошла к окну/ Она чувствовала,  конечно,  что-то
надвигалось, к тому же последнее время Марина как-то отъединилась,  даже
от нее, и она не знала, что с ней происходит. Но теперь "это" произошло,
и Таня осталась одна Перед лицом совершившегося.
   Боль, страдание, ужас, восхищение  Мариной  -  все  это  одновременно
овладело ею.
   Нет сомнений в правдивости и решимости Марины. В  этом  она-то  знала
ее. Но что конкретно она совершила?
   Что это значит - "ушла"? Во что ушла - в  Бездну,  в  Рай,  в  другое
состояние?
   В Абсолютную Реальность над всеми мирами? И в конце своей жизни (Таня
слегка усмехнулась) она увидит Марину. Но узнает ли она ее? Но  кто  это
будет тогда?
   Мировое Сознание, взывающее из Бездны, Марина в огне Бессмертия,  или
просто Бесконечность Души Марины? Или, наконец, само  воплощение  Вечной
России?
   Но все же боль от  утраты  Марины,  от  потери,  может  быть,  своего
будущего "я", от утраты  спутницы  по  бездонным  метафизическим  кругам
бытия - стала упорно преобладать...
   Впоследствии она даже не обратила внимания на  звонки  родственников,
на сочный  ехидный  голос  какого-то  полковника  милиции  по  телефону:
"Сейчас мы, оказывается, не умираем,  мы  просто  исчезаем  бесследно  и
все... Без трупа... Нам еще этого не хватало, черт побери!.."
   Все это прошло, как сон, как шепот из потустороннего мира.
   Но теперь, сразу после получения  письма,  Таня  решила  одно:  "надо
ехать к Орлову".
   На следующий день она и поехала к нему за город.
   Подошла к дому и ахнула: он как-то странно изменился. Был один дом, а
стал другой, то есть дом-то оставался прежним и без пристроек, но тем не
менее по внутреннему ощущению стал другим: словно сам взял и  изменился,
будто вышел из другого  времени.  Все  оставалось  как  прежде,  но  это
"прежнее" создавало теперь совершенно иную внутреннюю картину,  породило
небывалые ощущения.
   Таня позвонила, вошла.
   Ее поразила  заброшенность  внутри.  Точно  дом  этот  переселился  в
непонятную  Вечность.  Свет  стал   странен.   И   возникало   почему-то
впечатление,  что  дом  этот  невидимо  движется  по  какому-то   иному,
неведомому людям измерению.
   Орлов тем не менее был тих и кроток. Но от  этой  кротости  волосы  у
Тани чуть не встали дыбом.
   - Садитесь, Танюша, - улыбчиво указал Орлов на поломанный стул.
   И сам сел на такой же.
   Таня уселась, а потом опять взглянула на Орлова. Кротости уже как  не
бывало - на нее смотрели не глаза,  а  ведущие  бог  весть  куда  темные
глубокие впадины, внутри которых виделось еле  уловимое  движение.  Таня
испугалась, как бы они не затянули ее внутрь (тогда  прощай  нежность  к
своим коленкам и весь этот, так называемый мир).
   Однако взгляд Орлова вовсе не выражал  желания  кого-либо  втягивать:
его  взгляд  был  отрешен  и  направлен,  как  почувствовала   Таня,   в
неизвестное.
   Она собралась с духом и спросила:
   - Григорий Дмитриевич, знаете ли вы, что Марина ушла, исчезла?
   - Как не знать, - сухо ответил Орлов. - Но это совершенно  нормально.
Неужели вы ждали от Марины чего-либо иного?
   - Хорошо, - прошептала Таня. -  Но  раз  вы  знаете,  то  что  с  ней
случилось  конкретно?  Что  это  -  трансформация,  уход  в  недоступные
регионы...
   - Таня, - прервал Орлов. - Она ведь  ничего  не  сообщила  вам  ни  в
последней записке, ни каким-либо иным  способом  об  этом?  Так  ведь?..
Такие вещи абсолютно закрыты для людей,  и,  наконец,  вы  еще  пока  не
готовы к такому. Это очевидно.
   Таня немного растерялась и вдруг у нее вырвалось:
   - Но, надеюсь, это не  самоубийство,  особого  рода,  конечно...  для
того, чтобы...
   Орлов расхохотался. Поломанный стул слегка покачнулся. Само понятие о
самоубийстве, даже особого рода, не может относиться к таким  существам,
как Марина.
   Таня покраснела и добавила:
   - Это у меня от волнения.
   - Я вижу. Бывает. Ничего страшного.  К  тому  же  она  вам  написала,
наверное, в записке, что вы увидите ее к концу своей земной жизни.  Чего
же вам еще?
   - Боюсь, я ее не узнаю.
   - Напрасно. Скорее вы сами себя не узнаете к концу  жизни.  По  спине
Тани пробежала дрожь:
   "Но нет, она будет  любить  себя,  какой  бы  ни  была,  пусть  самой
неведомой.
   Становись запредельною птицей", - вспомнила она стих.
   - Таня, - наконец, взглянув на нее своими впадинами, сказал Орлов,  -
помните, что когда падут все завесы, по крайней мере, те, которые  имеют
отношение  к  человеку,  то  первое  чувство  будет  даже  не  страх,  а
безграничное,  не  имеющее  предела  метафизическое  изумление,  точнее,
ошеломление. Но это ошеломление будет таковым, что любые  страхи,  любые
ужасы  по  сравнению  с  этим  покажутся  карликовыми   чувствами.   Это
ошеломление просто поглотит многих. Если не будет подготовки, огромность
ошеломления, действительно, может поглотить. Но у  людей  есть  надежда:
возможно, не все завесы падут. Все-таки милосердие существует.
   - А те, которых не поглотит? - пролепетала Таня.
   - У тех есть шанс успокоиться.  К  тому  же,  войдя  поглубже  в  эти
перспективы, ум, даже интуитивный интеллект, отпадет сам собой. И  нечем
будет изумляться.
   Орлов встал.
   - Танюша, - сказал он на прощание,  -  живите  себе  спокойно.  Пока.
Сейчас Буранов вам поможет. А до конца вашей жизни еще очень далеко...
   ...Слово "Танюша" в сочетании с голосом, точно исходящим из пропасти,
уже само по себе ошеломило Таню. На электричке она возвращалась в Москву
в своей любимой позиции - поглядывая в окно.
   Раскинувшиеся поля и бесконечные леса в своей нирване  показались  не
только глубинно-великими, но Таня почувствовала  -  словно  душа  Марины
раскинулась теперь в этом безграничном русском пространстве.
   "Я буду там и здесь...", - вспоминала она слова из последнего  письма
Марины. И сердце сжалось. Да, да, Марина здесь, в этих полях и лесах,  в
этом беспредельном  пространстве,  она  не  слилась  с  ним,  но  просто
присутствует.
   И когда-нибудь в этих полях и лесах она услышит голос Марины, и тогда
падут завесы.
   Так думала Таня. И может быть, она найдет наконец  Вечную  Россию.  В
себе, в Марине или где-то в Первоисточнике.
   ...Вся тайная Москва содрогнулась из-за  ухода  Марины,  все  знавшие
хотя бы ее тень. Замерло даже "гнездо" Череповых. Корнеев забыл о  Павле
и упорно звонил и звонил Тане, желая посещать ее бесконечно.  "Ведь  она
самая близкая подруга Марины", - бормотал он про себя, и мысли его  были
уже не от мира сего.
   Все понимали, что она не "умерла", смешно  думать  так  о  Марине,  а
именно "ушла".
   И эту тайную Москву, нервы которой были  раскинуты  по  всей  стране,
охватило бездонное ожидание и предчувствие, что рано или поздно (пусть и
в далеком будущем) с этим миром случится  что-то  немыслимое,  огромное,
бушующее, что перевернет основы и жизнь мучительного рода человеческого,
возможно даже, основы всех миров, сожжет его  ложные  надежды  и  страхи
прошлого...

2000 г.