чик.  Многие
годы всякие "если бы" терзали бел-Сидека. Что, если бы не  измена  дартар  в
Дак-эс-Суэтте? Победили бы они -  или  потерпели  бы  поражение  и  ядовитая
черная ненависть все равно отравила бы его кровь? А может, он, да  и  не  он
один, слишком много навешивает на  рога  дартарского  Демона,  чтобы  самому
увильнуть от ответственности? Ответа не найти, а ломать  над  ним  голову  -
мрачное и бесполезное занятие, и напоминает он вой собаки над телом хозяина.
   С женой совсем другая история, и тут ни при чем ни победа, ни  поражение,
ни измена дартар. Эта женщина, даже  имя  которой  бел-Сидек  гнал  от  себя
прочь,  бросила  его,  чуть-чуть  не  дождавшись,  пока  заживут  раны.  При
попустительстве своей семьи, даже с благословения ее.
   Они действовали из корыстных побуждений. Да и кому нужен калека, инвалид.
И в политическом, и в буквальном смысле слова?
   - Есть еще ты, - возразил бел-Сидек.
   - Обо мне ты никогда не размышляешь с таким выражением лица.
   Она права, совершенно права.
   Его жена ушла к представителю новой породы кушмаррахан, которую геродиане
создали по своему образу и подобию. Этот человек усвоил одобренные хозяевами
манеры, стиль одежды и молился богу завоевателей, как  своему  собственному.
Он сотрудничал с ними  и  процветал.  А  потом  он  умер  -  задохнулся,  но
бел-Сидек был к этому абсолютно непричастен. Он подозревал, что приказ отдал
Генерал, но никогда не расспрашивал его и впредь не собирался.
   - Тебе хочется поговорить о чем-то?
   - Да нет.
   По улицам в тумане бродили люди. Одни были негодяи, другие - Живые, бойцы
сопротивления. Поутру на улицах  найдут  трупы.  И  кто  ведает,  кому  кого
предстоит убить? Разве что Генерал.
   Пусть Фа'тад играет в свои простенькие игры, отдадим ему день.
   Но ночью господствуют старые порядки. Скоро, очень скоро  они  выйдут  из
тени...
   -  Наверное,  я  действительно  хочу  поговорить  с  тобой,  -  заговорил
бел-Сидек. Он закрыл филигранно отделанную балконную дверь  и  повернулся  к
собеседнице.
   Мериэль была семью годами старше него. Чересчур  смуглолицая,  с  грубыми
чертами, она не могла считаться не только  красивой,  но  даже  хорошенькой.
Богатое приданое позволило ей составить выгодную партию.
   Низенькая и толстая, она  одевалась  с  элегантностью  козопаса,  обожала
хорошо выдержанное вино и пила его бочками, хотя оба божества -  и  Арам,  и
сердитый  геродианский  бог  -  запрещали  это.  В  обществе  она  держалась
невозможно, говорила не то и не вовремя, невпопад хихикала...
   Она была его лучшим другом.
   - Он не желает меня слушать. Чем дальше, тем  больше  скрывает  от  меня.
Может выставить меня вон, если хочет встретиться с кем-то. А последние шесть
месяцев...
   - Ты сомневаешься в его мотивах?
   - Нет.
   - Он сомневается в тебе?
   - Нет, конечно, нет, как можно...
   - Ты не думаешь, что тут дело в обычной конспирации?
   - Нет.
   - Боишься мне сказать?
   Бел-Сидек коротко глянул на нее.
   - Не  сомневаюсь,  что  тебя  проверяли  всеми  возможными  способами.  -
Бел-Сидек знал, что Генерал доверяет Мериэль почти так же,  как  доверял  он
сам.
   -  Разреши  мне  быть  искренней.  Может,  дело  в  том,  что  ты  сам  в
расстроенных чувствах?
   - Нет. Впрочем, может быть.  Отчасти  это  так.  Но  и  за  него  я  тоже
волнуюсь.
   - А ты не допускаешь, что старик запутался?
   - Как так?
   - Не знаю. Не знаю, что с ним происходит. Но  я  полагаю,  он  достаточно
высоко тебя ставит, раз сделал своим адъютантом. Ведь от желающих занять это
место отбою не было бы. Значит, он ценит твое мнение. Может,  поэтому  и  не
желает выслушать его.
   - Не улавливаю...
   - Он старый больной человек. Ему недолго осталось - и он  это  знает.  Он
отчаивается увидеть плоды своих трудов, возможно, он изобрел  новый  план  и
понимает, что ты его не одобришь.
   - Что ж, возможно.
   Воистину замечательная женщина, в некоторых отношения дура дурой, но  кое
в чем разбирается превосходно. В обществе, целиком основанном на  господстве
мужчин, она сумела отстоять свою независимость, если не равноправие. Мериэль
достигла этого, ибо понимала, что такое деньги, власть и власть денег.
   Первый  смелый  поступок  она  совершила,   когда   зловещие   слухи   из
Дак-эс-Суэтты достигли города. Она допустила и приняла мысль,  что  мужа  ее
нет в живых. С иронической усмешкой приняла она и известие о свалившемся  на
нее состоянии и без малейших колебаний решительно и  бесповоротно  отклонила
притязания обеих семейств. Говорили, что она побила собственного папочку.
   И все же.., все же справиться с обществом, в которое ввело ее  богатство,
не сумела даже Мериэль.
   Впрочем, ее это не заботило ни капли. В сущности, она хотела лишь  одного
- чтоб большая часть представителей рода человеческого оставила ее в покое.
   Все-таки забавно. Мериэль наплевать на все, чему поклоняется  старик,  но
он благоволит к ней, если не ради самого бел-Сидека,  то  ради  казны  Союза
Живых. Ведь именно Мериэль главным образом и поддерживала движение.
   Сколько проблем,  какая  путаница  этических  требований  и  практических
соображений возникает, когда человек стоит на пороге смерти.
   - Возможно, - повторил бел-Сидек. - Но мне это не нравится.
   - Само собой. Если б нравилось, ты бы был в курсе всего. Разве не так?
   - Наверное.
   Бел-Сидек опять вышел на балкон. Пелена тумана стала еще  гуще  -  больше
ничего не изменилось. Воздух был настолько  неподвижен,  что  граница  между
затянутой и незатянутой туманом  частями  города  была  четкой,  как  клинок
шпаги. Из тумана вдруг вынырнул  человек  -  словно  злой  дух  из  страшной
сказки, порождение ночного кошмара.
   Что за черт, что за чушь лезет в голову. Это  наверняка  просто  булочник
идет к себе в пекарню.
   - Пока ты не в настроении и больше ни на что не способен, давай поговорим
о деле, - сказала Мериэль. -  Из  Бенагры  пришло  два  корабля.  Мне  нужны
надежные люди для разгрузки.
   Так  они  и  познакомились.  Он  был  атаманом  портового   района.   Она
интересовалась  судостроением  и  судоходством,  и  интерес  этот   всячески
подогревали господа из Союза Живых. Капитаны  Мериэль  ввозили  в  Кушмаррах
оружие, за изготовление которого не брался никто в городе.

***

   Эйзел вынырнул из тумана; он все еще надеялся  соснуть  немного  нынешней
ночью, но оставил мечты об охоте или рыбалке. Нельзя уехать сейчас:  похоже,
события сдвинулись  с  мертвой  точки.  За  неделю  отлучки  все  может  так
запутаться, что после не расхлебаешь.
   Он взглянул на темную громаду крепости. Неужели Чаровнице  нынче  удалось
заснуть? Почему бы и  нет:  она  воображает,  что,  подобно  этой  крепости,
возвышается над ничтожеством и пустой суетой Кушмарраха.
   Он перевалил через холм. Гавань осталась сзади, в стороне. Впереди - Хар,
самый богатый из кварталов Старого города. Позади - Шу, беднейший, гуще всех
населенный. Сыновья тут  прилепляли  свои  жалкие  домишки  сбоку  и  сверху
отцовских, пока  Шу  не  уподобился  огромному,  грязному  и  разворошенному
осиному гнезду. Те, кто жил в  стороне  от  главной  улицы,  вынуждены  были
карабкаться к своему жилищу по крышам других домов. Под кварталом Шу на всем
его протяжении пролегал знаменитый лабиринт. Сейчас многие  старые  входы  в
него было крепко-накрепко замурованы  -  чтобы  темные  силы  подземелья  не
вырвались на свободу. Лабиринт был смертельно опасен. Искать тут  приюта  не
осмелился бы даже несчастный бездомный бродяга. В Шу правили самые отчаянные
из преступников Кушмарраха.
   Эйзелу приходилось встречать  тут  людей,  которых  побаивался  даже  он.
Странных обезумевших людей, с такими лучше не связываться.
   Эйзел вырос в округе Шу. Семи  лет  он  осиротел  и  остался  без  крова.
Родителей он почти не помнил. Помнил лишь, что мать  все  время  плакала,  а
отец все время кричал и избивал их. Вроде бы он сам и поджег  ту  халупу,  а
брат прикончил старика молотком - раз пятнадцать стукнул его по башке.
   С тех пор Эйзел не видел брата.
   От тех дней остались лишь смутные  воспоминания,  да  Эйзел  и  не  хотел
ничего помнить. Не было у него и ни одной вещи из родного дома,  которую  он
хранил бы и которой дорожил бы.
   В четырнадцать лет он ушел в море и побывал во всех портах побережья.  Он
много повидал и многое перенес, а жители тех городов немало  натерпелись  от
него. Но он выжил и в двадцать один вернулся в Кушмаррах.
   Незадолго перед возвращением Эйзел  сошелся  с  приверженцами  угасающего
культа Горлоха. Их зловещая философия привлекала его, но Эйзел взял  из  нее
кое-что, подходившее ему, а остальное отбросил. Он был сильным  человеком  и
не признавал ничьей, даже божественной власти над собой.
   Вскоре на Эйзела положил глаз Верховный Жрец Накар.  Колдун  стал  давать
ему необычные поручения. Эйзел выполнял их быстро и  успешно,  в  том  числе
самые трудные и жестокие. Как-то, будучи в игривом настроении, Накар и нарек
его "Эйзелом" - в честь демона-посланника Горлоха, который поддерживал связь
между злобным божеством и людьми. Эйзел Разрушитель.
   Но ни богу, ни человеку Эйзел  никогда  не  предавался  всецело.  Всецело
Эйзел мог принадлежать лишь Эйзелу.
   Он не был при Дак-эс-Суэтте; не  был  заперт  ни  в  одной  из  башен  на
перевале Хэрак; не участвовал в  сборе  в  долине  Чордан  и  в  безнадежной
обороне Кушмарраха, где в бессмысленной резне пали лучшие  юноши  и  мужчины
города, его краса и гордость, а остальные бежали, гонимые  горячим  дыханием
смерти.
   Но Эйзел не стыдился этого, не стыдился, что ничего не сделал для города,
который ничего не сделал для него. Он вообще ничего не стыдился.
   Кое-что Эйзел, впрочем, сделал. Он пробрался в Агадар, городок далеко  на
западе по  побережью,  там  высадились  геродиане.  Его  смертоносные  удары
поразили нескольких геродианских командиров. К несчастью, как оказалось: это
задержало армию захватчиков на целый месяц, и Фа'тад ал-Акла  успел  собрать
свое дикое воинство и поспел к битве при Дак-эс-Суэтте.
   Воистину люди полагают, а боги располагают.
   Эйзел замедлил шаги. Нужный ему  дом  был  напротив,  на  другой  стороне
улицы. И в ту же секунду дверь дома распахнулась. Эйзел отпрянул, укрылся  в
тени.
   Возможно ли?
   Нет, конечно. Никогда. Рок не благоволил до такой степени к Эйзелу  и  не
ополчился так на Сагдета. Эйзел съежился, пригнулся, исподлобья взглянул  на
проходившего мимо, в десяти шагах, человека. Тот его не заметил.
   Эджит. Вероятно, старику интересно будет узнать, что он был здесь.
   Не успел Эджит скрыться из  глаз,  Эйзел  двинулся  к  дому.  Он  заранее
обследовал его. Лучше всего заходить через парадную дверь. Стоит  поспешить:
тот, кто  выпустил  Эджита,  подумает,  что  гость  что-то  забыл  и  потому
вернулся.
   Эйзел постучал. Через секунду дверь приоткрылась.
   - Его светлость... - начал раздраженный голос.
   Эйзел левой рукой схватил человека за горло и правой  ударил  кастетом  в
висок. Тело ординарца осело в руках Эйзела.
   Эйзел опустил его на пол, освобождая проход; прикрыл дверь,  но  запирать
не стал. Быстро, не осторожно,  поскольку  не  был  знаком  с  расположением
помещений, он прошел по всему дому к черному ходу, потом по  правому  крылу,
повсюду отпирая двери, чтобы обеспечить себе  пути  к  отступлению.  И  лишь
потом направился к единственной комнате, из которой доносился шум.
   Дверь была отперта. Звуки не  оставляли  сомнения:  внутри  совокуплялись
мужчина и женщина.
   Хвала Горлоху? Или Судьбе - как кому нравится.
   Женщина сидела верхом, спиной к входу,  а  мужчина  закрыл  глаза.  Эйзел
проскользнул в комнату, подобрав по  дороге  валявшийся  на  полу  пояс.  Он
обмотал его вокруг левой кисти, а конец оставил болтаться свободно.
   Когда Эйзел был совсем близко,  женщина  почувствовала  его  присутствие,
хотела было обернуться, но искусный удар вовремя утихомирил ее.
   Однако Сагдет увидел Эйзела.
   - Ты! Какого черта ты здесь делаешь?! - испуганно, пронзительно заверещал
он, высвобождаясь из-под женщины и на четвереньках отползая в сторону. - Кто
тебя послал? Генерал? Хочешь напугать меня? Я этого не потерплю!
   Бурдюк с вином. Жирная свинья.  Ишь  трясет  своей  широченной  задницей.
Эйзел загнал  его  в  угол,  прижал  к  стене.  Сагдет  плевался  и  изрыгал
бессмысленные угрозы.
   - О, Арам! Вот оно что! Будь ты проклят... Скажи  ему...  Я  сдаюсь...  Я
сделаю по его. Не надо этого! Мы поладим! - Сагдет замахал пухлыми руками. -
Нет! Нет! Чего ты хочешь? У меня есть деньги... Умоляю...
   Теперь достаточно близко. Эйзел сделал, вид, что  замахивается  поясом  в
левой руке, якобы открывая для удара правую сторону.
   Сагдет попался в ловушку; он  кинулся  на  Эйзела,  метя  в  незащищенное
место.
   Кулак Эйзела опустился ему на голову. Сагдет ударился о стену.  Не  давая
ему прийти в себя, Эйзел затянул пояс у него на шее, коленом уперся в спину.
   Сагдет боролся отчаянно, как борются лишь в минуту смертельной опасности,
но все было бесполезно, он только помогал убийце. Эйзел все сильнее прижимал
его лицом к полу. Сагдету оставалось лишь скрести и царапать толстый ковер.
   Эйзел ощутил последние содрогания тела, почувствовал  запах  испражнений.
Сагдет, похоже, жрал всякую  дрянь.  Эйзел  на  всякий  случай  сосчитал  до
двадцати и отпустил пояс.
   Потом подошел к женщине, пощупал пульс. Все в порядке.  Отлично.  Незачем
калечить людей, убийство которых ему не заказывали.
   Эйзел проделал обратный путь по дому, широко распахнул боковые  и  задние
двери. Пощупал пульс и  у  ординарца  у  входа.  Тоже  обойдется.  Осторожно
выглянул наружу. Парадную дверь он тоже оставил  нараспашку.  Не  пройдет  и
часу, воры не преминут воспользоваться приглашением и ограбят дом дочиста. И
никто не узнает, что же случилось на самом деле.

***

   Шепот у входной двери разбудил Генерала. Свет лампы проник в  комнату  из
соседнего помещения.
   - Это ты?
   - Да.
   - Уже вернулся?
   - Да.
   - Дело сделано?
   - Да. Эджит выходил оттуда, когда я пришел. Старик  содрогнулся,  ледяная
рука сжала внутренности, появилась  неприятная  тяжесть  -  точно  проглотил
килограмм ядовитого песка. Он так и не привык отдавать приказы о расправах.
   - Что ж, хорошо.
   Свет лампы стал удаляться - назад, к выходу.
   - Он обещал, что сделает по-вашему. Твердил, что это не повторится.
   Хлопнула дверь. Звук этот сбил Генерала с мысли.  Какого  черта,  что  он
хотел этим сказать?
   То была не насмешка, не обвинение, не простая констатация факта.  Было  в
этих  словах  нечто  неприятное,  некий  дурной  запашок,  некий  намек   на
предупреждение.
   Тяжесть в желудке увеличилась.
   Генерал задремал, так и не разобравшись в своих ощущениях.

Глава 4

   Аарон отщипывал кусочки пресного хлеба и ими подбирал с  тарелки  остатки
месива, которое Миш приготовила на завтрак, пока Лейла спала. Он не замечал,
что хлеб подгорел, и вообще, что за хлебово ему подали,  понять  невозможно.
Ему было не до Миш.
   Прошлой ночью, вернувшись от Рейхи и Насифа, они обнаружили, что у  Стафы
небольшая лихорадка. Ребенок не спал, хныкал и упрямо требовал грудь.
   Зря Лейла так долго кормила его,  подумал  Аарон.  Впрочем,  его  это  не
касается. Не  занимала  мысли  и  работа,  хотя  предстояло  ставить  мачту,
требовался плотник, а Аарон был не особо искушен в этом ремесле.
   Но занимал его лишь Насиф. Как с ним быть? Аарон  понимал,  что  зашел  в
тупик и не в силах сдвинуться с мертвой точки: слишком близко  касалась  его
эта проблема, не хватало дистанции. Он не мог сбросить  опутавшие  его  цепи
личных и общественных обязательств. Но существовали ли они на самом деле?
   Все упиралось в убежденность Аарона в виновности Насифа: именно он открыл
те ворота. Если б обвинение  вызывало  сомнения,  если  б  преступником  мог
оказаться другой человек - тогда плевать на Насифа.
   Но Насиф был виновен, а значит. Живые пригрели змею на своей груди.
   Но почему он, Аарон, должен ломать над этим голову? Его отношение к Живым
было сентиментальным, романтическим -  но  без  всяких  обязательств.  Аарон
вообще сомневался, что желает этим твердолобым упрямцам каких-либо успехов в
борьбе с оккупантами. Добиться чего-то они могли лишь чудом, и Аарону это не
принесло бы решительно никакой пользы, скорее наоборот.
   До прихода к власти геродиан Аарон жил неплохо. Но теперь гораздо  лучше.
Он  стал  больше  получать.  Работы  было  сколько  угодно,  а   значит,   и
зарабатывать  он   мог   сколько   угодно.   Геродиане-управляющие   платили
по-честному, не пытаясь ущемить или обмануть его.
   Аарон процветал. Ему везло. В хозяйстве его были иждивенцы, но милостивый
Арам не наслал ему дочерей, которых надо было выдавать замуж. Еще немного, и
он сможет вывезти семью из Шу в Эстан и обеспечить им приличную жизнь.  Если
только Лейла не забеременеет на следующий год...
   В Эстане он сможет работать не только ради денег, но и для  удовольствия.
Кораблестроение требует владения ремеслом, но  оставляет  мало  возможностей
для проявления индивидуальности, артистизма мастера.
   Аарон мало в чем был уверен на все сто процентов, но в  том,  что  именно
Насиф открыл ворота башни, он не сомневался.
   Вчера по дороге домой Аарон спросил Лейлу, кого она считает своим  лучшим
другом. Как он и думал,  Лейла,  не  усомнившись  и  не  задумавшись  ни  на
секунду, назвала Рейху. А потом он просил, кто ее  злейший  враг,  кого  она
ненавидит больше всех на свете: сознательно он ожидал услышать имя  соседки,
с которой они враждовали много лет. Но подсознательно, наверное, был готов к
тому, что жена выговорила  после  нескольких  минут  напряженного  раздумья:
"Людей, из-за которых Тайдики покончил с собой".
   В сущности, довольно двусмысленный ответ: подразумеваться мог практически
любой. Аарон хотел было хоть немного сузить его, может, намекнуть про Насифа
и ворота башни и посмотреть, какова будет реакция. В этот момент  из  тумана
точно призрак вынырнул незнакомец, смутил и перепугал  их.  Аарон  с  Лейлой
опомнились, лишь  когда  он  прошел  мимо,  услышав  стук  его  каблуков  по
мостовой; они заторопились домой и окончательно успокоились, лишь заперев за
собой дверь, укрывшую их от ночных кошмаров.
   Аарону хотелось поговорить. Лучше всего с Лейлой, но на худой конец с кем
угодно, кто мог бы помочь ему разобраться, сложить эту головоломку. И пришел
к неожиданному и потрясающему заключению: у него  не  было  друзей.  Никого,
кому бы он доверял достаточно, чтобы попросить совета. Вне семьи он не  имел
постоянных, прочных связей. Разве что товарищи по работе, но большей  частью
общение это кончалось сразу по выполнении заказа и  больше  они  никогда  не
встречались.
   Куда же подевались друзья его юности?
   В основном погибли при Дак-эс-Суэтте.
   - Ты сегодня идешь на работу, Аарон? - , спросила Миш.
   - Не ходи, не ходи, папочка! Останься дома! -  заверещали  мальчишки,  не
давая отцу и рта раскрыть., Сегодня у  геродиан  был  небольшой  религиозный
праздник, и Аарон мог взять выходной. Но тогда завтра  придется  представить
геродианину-управляющему свидетельство о посещении службы в одном из храмов.
А этого Аарону делать не хотелось. Не говоря уж об опасности потерять  заказ
и подпортить себе репутацию. Эту мачту надо установить сегодня.
   - Да, я иду на работу.
   - Нет, папочка!
   Миш насупилась: значит, ей придется хлопотать по  хозяйству,  по  крайней
мере пока не проснется Лейла.
   Аарон не стал ничего говорить Миш, но отметил ее  поведение.  Он  сыт  по
горло ее гримасами, капризами и нытьем. Если девчонке здесь настолько плохо,
пускай уходит, посмотрим, как понравятся ее штучки посторонним людям.
   - Папочка, Стафа хочет писать.
   - Нет! Нет! - Стафа слегка нагнулся и схватился рукой за ширинку.
   - Стафа, иди на гор