новил жаждущих крови. По лицу его  было
видно, что он что-то задумал. - Стойте, ребята! Дайте мне еще сказать,  я  в
коридоре не договорил. Слушай меня, принц.  Итак,  вы  с  Аргаред  ом  убили
королеву, и наказанием за это будет смерть. Но  убить  тебя  -  это  слишком
просто. Поэтому ты убьешь себя сам. Сам! Тут достаточно высоко -  а  открыть
окно я тебе помогу! - Канц сделал шаг и вышиб раму ударом кулака...
   ...Башня нависала над  двором,  полным  факельного  пламени  и  множества
задранных лиц. Слюдяное окно  ее  вдруг  вылетело,  крутясь  и  блестя,  как
немыслимая в это время года бабочка.  Кто-то  в  открывшемся  черном  проеме
взмахнул руками и прыгнул вниз. Люди отшатнулись, когда  тело  самоубийцы  с
глухим стуком ударилось  о  землю.  С  башни  хохотали  и  орали  проклятия.
Поблескивая, порхали в темном воздухе осколки слюды.
   Вокруг  неподвижно  распростертого  тела  стягивалось  гомонящее  кольцо.
Кто-то  осторожно  дотронулся  носком  сапога  до  рассыпавшихся  по   снегу
пепельных волос принца Эзеля. И  тотчас  отскочил  с  криком,  натолкнувшись
взглядом на широко раскрывшиеся глаза.
   - Э, да он не умер!
   - Эй, на башне! Грязно работаете, он живой!
   - Ну так помогите нам и ему, сделайте доброе дело! - заорали в ответ.
   - Вам пособить мы завсегда согласны. Все люди братья, все должны помогать
друг другу!
   - Так ведь он же не человек!
   - А тогда кол ему  в  брюхо,  и  пусть  корчится!  Вот  колышек  хороший,
навострить только! - лез с советами какой-то урод в вонючей дерюге.
   Посмотреть на самоубийцу протиснулась и нагая наездница -  ее  лоснящаяся
тугая кожа стала пятнистой от сажи, плащ  был  уже  другой,  алый,  меховой,
широкий, между колен болталась,  свисая  с  серебряного  пояса,  хрустальная
статуэтка единорога. От Годивы исходил тошнотворный запах бараньего  жира  и
лилейной настойки.
   - Глаза ему лучше выколоть! И язык отрезать! - прохрипел кто-то у нее над
ухом. По лицам простолюдинов бродили розовые и рыжие сполохи.
   - Эй, так не пойдет. Так не пойдет. Слушайте меня, а не то  я  закрою  на
неделю все дома на Куок. -  Она  одной  ногой  переступила  через  лежащего,
остановилась и уперла руки в скользкие крутые бока. - Я его знаю. Это деверь
королевы. Убивать его нельзя.
   - Почему?
   - Потому что, как ни крути, он королевский сродственник.
   - Да королева от таких сродственников...
   - Вот выздоровеет, пусть сама решает.
   - Да не поправится она! - зашелся кто-то нетрезвым  рыдающим  криком.  Не
поправится!
   - Поправится. Как пить дать. Она у нас сильная. А этого  надо  отнести  в
собор главный. Пусть он там всю ночь за королеву молится.
   - Да ей от такой молитвы только хуже будет!
   - Не будет. Молитва - не заклятие. Что во храме Божьем скажется - все  во
благо. Ну? Хороша выдумка, а? -  Она  повела  плечами.  Пресыщенные  обилием
убийств  хаарцы  не  имели  сил  противостоять  ее  доводам,   подкрепленным
выставленными напоказ прелестями. К тому  же  все  смутно  чувствовали,  что
такая гульба требует достойного завершения, а иначе грош ей цена.
   - А кто будет его тащить? Не мы же?
   - Найдите кого-нибудь, кто из них еще уцелел. Пусть они и тащат!

***

   - Это ты устроил? - Раин метался из угла в угол, волосы его  развевались,
комната была ему тесна, он был вне себя и не знал, на ком или на чем сорвать
злость. Под ногами, шурша, катались пергаментные свитки. Ниссагль  сидел  на
столе, обхватив руками колени, в той же позе, в какой сидят каменные  уродцы
на крышах. И лицо у него было такое же безразличное, неподвижное,  каменное.
С пустыми глазами.
   - Что я устроил?
   - Ты еще спрашиваешь? Открой окно, если оглох! Все церкви бьют  в  набат,
везде горит,  чернь  истребляет  Этарет  на  Дворянском  Берегу,  а  рейтары
попрятались по закоулкам. Кто еще в Хааре мог такое устроить?
   Ниссагль молча показал пальцем на потолок так, как  показывают,  призывая
небо в свидетели. Потом ответил:
   - Клянусь, моей руки близко не было в этом деле. Они сами как-то с Божьей
помощью это устроили.
   - Палач Канц  холостит  подряд  всех  пойманных  мужчин!  Повсюду  бегают
обвешанные серебром голые шлюхи! А стража-то, стража и ухом не ведет!
   Ниссагль медленно улыбнулся.
   - За стражу в городе отвечаю не только я. Это во-первых. Во-вторых, хорош
бы  я  был  начальник  Тайной  Канцелярии,  если  бы  послал  своего  палача
участвовать в мятеже. В этом  случае  меня  можно  было  бы  без  объяснений
отправлять в опалу. В-третьих, стража защищает народ, а если этот  последний
в защите нужды не испытывает, то стража бездействует.
   - Но Этарет?..
   - Они же не люди. - Безжалостная улыбка появилась на лице  Ниссагля.  Чем
больше служу здесь, тем больше в этом убеждаюсь.
   - Н... - начал Раин.
   - Я знаю, что творится в городе, и не буду ничего предпринимать,  перебил
его Ниссагль. - Вы еще что-то мне хотите сказать, камергер?
   Раин открыл было рот, собираясь что-то ответить, но тут без  стука  зашел
Зих, подручный Канца. У этого малого было на удивление приятное лицо.  Через
непритворенную дверь донесся тихий надрывный  звук  -  то  ли  стон,  то  ли
скуление. Раину стало не по себе.
   - Я что, второй день должен это слушать?  -  неожиданно  усталым  голосом
спросил Ниссагль.
   - Я как раз хотел спросить про этого... Там  костоправам  делать  нечего.
Может, водички дать, чтоб не мучился?
   - Дай. Но какого дьявола ты тянул с этим два дня?
   - Ну... Так получилось. - Зих неопределенно улыбнулся.
   - Вы это о ком? - почему-то шепотом спросил Раин.
   - О мальчишке. Я был зол и приказал его не щадить.
   - М-можно посмотреть?
   - Зачем вам это? - Ниссагль пожал плечами и кивнул палачу:
   - Зих, проводи.
   Провожать пришлось недалеко, до Покоя Правды. Зих снял  со  стены  факел,
осветил дерюгу в углу, откинул край. Раин зажмурился и отвернулся.
   - Ну вас, Зих. Ужас какой.
   - Сами напросились.
   Раин выскочил из Покоя Правды и встряхнул головой.  Ниссагль  по-прежнему
сидел на столе, не сменив позу, он насмешливо взглянул на потрясенного Раина
и отвернулся. Стоны стали слышнее. Раин резко захлопнул дверь.
   - Гирш, знаете что... Вот вы держите здесь Лээлин  Аргаред.  А  ведь  она
целительница...
   - Вы ошибаетесь. Она отравительница. К счастью, не такая ловкая,  как  ее
отец.
   - Не смейтесь, я серьезно.  Она  действительно...  Короче  говоря,  может
быть, в обмен на свободу попросить  ее...  -  Он  поперхнулся,  увидев,  как
Ниссагль с мрачным видом отрицательно качает головой.
   - Вы думаете, она не согласится?
   - Лээлин согласится на что угодно. А вот Беатрикс...
   - Беатрикс почти все время без сознания. У медиков уже  руки  опускаются.
Она ничего не будет знать. И потом, чтобы остаться  в  живых,  люди  на  все
соглашаются.
   -  Без  сознания,  -  задумчиво  проговорил  Ниссагль.  -  Ладно,   можно
попробовать. Я приведу Лээлин, но не уверен, что она  поможет.  Она  ведь  и
меня хотела отравить, и, сколько я ее ни допрашивал, твердит одно и  то  же:
от этого яда нет противоядия. Скорее всего, оно ей просто неизвестно. Я  так
думаю, что противоядие знает старший Аргаред. Мои люди ищут его, но пока все
без толку. А Лээлин я приведу. Возвращайтесь в Цитадель.

***

   Каменные своды гудели. Громогласное молитвенное пение наполняло собор,  и
казалось, что вместе с клиром поют и белые статуи праведников.
   Дым ходил синими клубами, от него першило в горле, щипало  глаза.  Примас
Эйнвар молился, подложив под  колени  тонкую  подушку  с  четырьмя  кистями,
навалившись грудью на резную оградку алтаря. Его стиснутые  под  подбородком
руки давно посинели от холода, но он  упорно  шептал  свою  молитву,  вперив
сухие, невидящие от усталости глаза в синий полукупол над  алтарем,  откуда,
верилось, вот-вот хлынет ослепительный свет и сойдет голубоглазый недотепа в
сером плаще и с пухлой книжкой под мышкой, ну да, тот самый, который  гладит
по головам шлюх, словно напроказивших девчонок, спит с шелудивыми собаками и
слезливо целует в уста прокаженных. Сойдет Он,  спотыкаясь,  по  хрустальной
лестнице, недоуменно уставится на  голосящий  псалмы  клир  в  раззолоченных
ризах, на примаса в черной с золотыми обручами митре:  "Вот  он  я,  пришел.
Чего звали-то?" И все святые отцы стыдливо отведут глаза, и не  потому,  что
так богато  облачены,  а  потому,  что  он  такой  неказистый,  и  никто  не
додумается пасть ниц, кроме выживших из ума нищих  старух  и  робких  бедных
подмастерьев, которыми в этот час полна вся огромная пышная церковь. Это они
поналепили здесь на каждом шагу множество  грошовых  свечек  и  в  перерывах
между песнопениями шепчут скороговоркой путаные молитвы.
   И перед этим сирым Богом он,  примас,  потупясь,  отойдет  в  сторону,  а
говорить с Ним будут они, будут просить Господа, чтобы исцелил их  королеву,
как будто только в ее жизни и заключается все их счастье. "Пожалей, Господи!
- закричал примас, исступленно вперившись в потолок.  -  Послабь  в  горести
нашей, ибо Твои мы, и Тебе молимся, и в Тебя веруем, и другого у нас нет!"
   Сзади вдруг громыхнули чугунные двери, и под сводами  церкви  раскатилось
гулкое эхо. Эйнвар резко обернулся,  мгновенно  позабыв  о  Боге.  К  алтарю
быстро приближалась возбужденная толпа, ощетинившаяся мечами  и  копьями,  а
впереди,  звонко  шлепая  по  полу  босыми  ногами,  выступала  черноволосая
женщина. Полы ее алого  плаща  были  связаны  узлом  за  спиной,  чтобы  они
ненароком не прикрыли ее наготу.
   Вскинув голову, примас величаво сошел со ступеней алтаря.  Его  окружили,
он видел красные ухмыляющиеся лица, блеск  оскаленных  зубов,  всклокоченные
волосы, рваные одежды. Над ухом хихикали площадные девки.
   Нагая предводительница подошла к примасу вплотную, сложив руки под грудью
с ярко-алыми, подкрашенными сосками.
   - Ты - Годива! - узнал он и перестал бояться, хотя понять ничего не  мог.
Пение мешало  ему,  он  с  трудом  удерживался,  чтобы  не  приказать  клиру
замолчать.
   - Да, это я, священнейший! - Женщина выпятила грудь и мотнула  слипшимися
волосами. Взгляд  Эйнвара  невольно  скользнул  по  ее  лоснящемуся  желтому
животу, ниже... Тотчас он стряхнул наваждение:
   - Что ты тут делаешь, голая и почему все вооружены? Храм Божий, что бы ни
случилось, всегда пребудет храмом Божьим. Это не казарма и не блудилище.
   Годива дерзко прищурилась:
   - Бог всех нас голыми сотворил, так что  ты  меня  не  стыди  понапрасну.
Погляди лучше. - Тут Эйнвар увидел то, что они принесли  с  собой,  какую-то
грязную циновку и на ней - окровавленное неподвижное тело в рваной одежде. -
Погляди, мы нарочно его не прикончили!  Привезли,  чтобы  он  тебе  молиться
помогал. Двоих Бог скорее услышит.
   "Примас да принц - любо-дорого!" - закричали уже несколько голосов.
   - Принц? - Вопрос примаса потонул в громком улюлюканье.
   - Он королеве смерти желал - вот и заставь его теперь за нее молиться!
   - Принц?! - переспросил примас, но от стука  древками  в  пол  и  грохота
мечами о скамьи не услышал собственного голоса.
   - Поставь  его  на  колени,  священнейший!  А  мы  поглядим,  как  братец
короля-блудодея молится за королеву! - Двое  верзил  схватили  лежащего  под
локти и швырнули  на  пол  к  ногам  Эйнвара.  Примас  отшатнулся.  Раненый,
казалось, был без сознания, однако на укол копья ответил стоном.
   - Ишь как прикидывается! Встать! Встать на колени!
   Примас, дрожа, прислонился к ограде и с ужасом смотрел,  как  истерзанная
жертва, вздрагивая от уколов копий, поднимается  на  четвереньки,  потом  на
колени...
   - Они хотели его оскопить, - брызгая слюной, шептала ему на  ухо  Годива.
Она плотоядно улыбалась, накручивая на палец  жирную  черную  прядь.  -  Они
вообще такое хотели... Как думаете, сколько монет мне отсыплют при дворе  за
то, что я его спасла?
   - Я, я  тебе  отсыплю  сколько  хочешь,  только  прекрати,  прекрати  это
немедленно! - Эйнвар едва сдержал крик ярости, узнав  наконец  в  несчастном
страдальце принца Эзеля. Приставив меч к  горлу,  принца  заставляли  читать
молитву.
   - Что вы с ним сделали?
   - Он выбросился из окна. А может, его выбросили, не знаю. Сами понимаете,
священнейший, на Дворянском Берегу такое творилось  -  ух!  Сколько  вы  мне
дадите-то?
   - Убери своих!..
   - Да прикрикните на них сами! Вы же служитель Бога! У вас лучше выйдет.
   - Они, гляди, и меня так могут! - Эйнвар  на  собственной  шкуре  испытал
однажды, что  такое  ярость  южных  городских  восстаний,  когда  обозленный
тираном город затворял ворота и превращался в ад.
   - Не могут. - Годива отошла.
   - Ладно, Годива! - Эйнвар  до  предела  возвысил  голос,  перекрывая  вой
черни.  -  Люди  добрые,  идите  с  миром  и  не  смущайте  клир.   Вы   тут
бесчинствуете, а мне еще за вас и за  убиенных  вами  колени  натирать.  Бог
порядок любит. А то с ним потом  не  расквитаешься.  Идите  с  миром.  -  Он
понизил голос:
   - Видать, Господь вашими руками грешникам возмещает.
   - О-о-о! - прокатилось под сводами.
   - Благослови! - сказала какая-то шлюха  густым  басом,  пригибая  пахучую
кудлатую голову. Эйнвар с вымученной улыбкой махнул рукой.
   - Идите, дети мои. Да пребудет с вами покой, радость и благоденствие!
   Довольно урча, похохатывая, они уходили, оставляя на каменных плитах пола
мокрые темные следы. Уползали в  темную  прорезь  полуоткрытых  дверей,  уже
забыв про свою окровавленную, но еще живую жертву.
   "Ночь прошла!" - Эйнвар подобрал рясу и присел на корточки  возле  Эзеля.
Он бормотал молитвы, но никак  не  собраться  было  с  мыслями  среди  этого
безумия, а клир пел, и немыслимо было приказать ему остановиться, словно это
пение удерживало душу королевы в ее умирающем теле.

Глава восьмая
НЕПРЕКЛОННОСТЬ

   В тюремном коридоре сначала вдалеке, а потом все ближе и ближе  застучали
об пол алебарды. Шел кто-то важный, и ему отдавали честь. Опять за ней.
   Лээлин приподнялась на локте и в тупой тоске стала ждать. Сейчас  войдут,
прикажут подняться, поведут туда,  где  страшнее  любых  пыток  безжалостные
вопросы, на которые уже нет  сил  выдумывать  ответы,  где  сидит  на  столе
Ниссагль с восковым лицом, а в темном углу на лежанке раскинулась  Беатрикс,
и пьет вино, и любуется своими  красивыми  пальцами,  когда  берет  из  вазы
сладости. "Господи! - Лээлин жалобно посмотрела на слепые камни  стены  и  в
который раз спросила у них:
   - Когда же меня оставят в покое?"
   Дверь распахнулась, и вошел Ниссагль. Он был бледен, взгляд  у  него  был
какой-то отсутствующий.
   - Вставай! -  приказал  он,  останавливаясь  посреди  камеры.  -  Вставай
быстрее, если хочешь спасти себя и своих.
   Уже было спустив ноги на пол и опершись рукой  о  топчан,  чтобы  покорно
подняться, Лээлин замерла, непонимающе глядя на Ниссагля. Что это  он  такое
задумал? А тот говорил, медленно роняя слова:
   - Твой отец подговорил мальчишку-пажа подсыпать королеве яду. Такого  же,
что был приготовлен для меня. Если ты спасешь ей жизнь, я  освобожу  тебя  и
твоего брата, поняла?
   Эти слова долго доходили до утомленного  мозга  Лээлин.  Потом  она  тихо
сказала:
   - Хорошо, я попробую. Опишите мне признаки отравления, сколько было яда и
как давно она отравилась. - Узница стояла перед Ниссаглем, бессильно опустив
руки, на все согласная, и он, содрогнувшись, вдруг понял, что у  нее  ничего
не выйдет.
   - Пошли. Время не ждет. По пути расскажу.
   Везде были распахнуты двери, горело множество свечей, и желтый, мятущийся
на сквозняках огонь резал глаза. Слуги бестолково метались  с  посудинами  и
стопками простынь, повсюду стояли  караулы  алебардщиков  в  боевых  шлемах,
закрывающих пол-лица. Ниссагль шел стремительно, он почти  тащил  Лээлин  за
собой, торопливо, сухо, словно ни к кому не  обращаясь,  описывая  симптомы:
судороги по всему телу, кровь изо рта и из носа. Наконец он  втолкнул  ее  в
набитый людьми покой.
   Здесь  толпились  медики,  лакеи,  служанки,  ошеломленные   вельможи   с
растерянными лицами. У двери в опочивальню  замерли  стражники,  скрещенными
алебардами загораживая проход. Ниссагль, отпустив  руку  Лээлин,  прошмыгнул
под древками  алебард  и  скрылся  за  тяжеловесной  створкой  с  блестящими
позолоченными узорами.
   У Лээлин мелькнула мысль - со всех ног  бежать  отсюда,  бежать  в  одном
полотняном платье, по морозу, стоптанными башмачками  черпая  снег,  бежать,
бежать... Перед ней возник растрепанный, очень бледный Раин.
   - Пойдем, - сказал он срывающимся голосом, - пойдем туда,  -  и  зачем-то
поправил жалко свисающий соломенный локон.
   Вокруг разобранной постели теснились серебряные лохани. Валялась на  полу
испачканная чем-то бурым простыня. И очень не хотелось смотреть на  ту,  что
лежала в постели...
   ...Боль пока утихла. Остались  изнеможение,  дурнота.  Иногда  ее  мучили
рвотные спазмы, она изгибалась, сползая с подушек,  сознание  меркло,  потом
слабо доносились из черноты  чьи-то  голоса.  Потом  снова  появлялся  свет,
прояснялись чувства, возникала водянистая тяжесть в руках и ногах.
   Сейчас снова гасли все ощущения, она соскальзывала  куда-то  во  мрак  по
спирали, голоса окружающих превратились в комариный писк,  и  ей  стало  все
безразлично, даже смерть. Только глазам  был  мучителен  этот  пустой  мрак.
Потом впереди вдруг сделалось  еще  чернее.  Повеяло  каким-то  запредельным
холодом. Ее неотвратимо несло в эту клубящуюся впереди черноту...
   - Содрогнувшись, она открыла глаза. Перед глазами двигались  бесформенные
тени, иногда резко вспыхивал свет, снова гас. Окружающих ее  людей  было  не
узнать, словно их лица сплавились, как свечи. Сердце билось  неровно.  Потом
на короткое время наступило облегчение.
   - Что ты можешь сказать? - спросил кто-то кого-то совсем рядом.
   - Остался только один путь - Жизненная сила, - ответил  отстраненный,  но
смутно знакомый голос.
   - Это возможно?
   - Да. Ее телом овладела сила нашей отравы, разрушающая живое. И хотя  она
для  человека  очень  вынослива,  удар  был  слишком  силен.  Боюсь,  ей  не
выдержать. Только Жизненная сила может ее спасти и очистить. Иначе она умрет
через несколько дней, и ничто ей не поможет.
   - И ты согласна это сделать?
   - Да, я согласна на известных условиях. На условиях, что  ни  я,  ни  моя
семья не будут преследоваться...
   - Пошла вон! - Глаза Беатрикс вспыхнули. Она увидела склонившихся над ней
Раина и Лээлин. Замершего у дверей Ниссагля она не заметила. Убирайся вон! -
Они вздрогнули. "Бог, почему я не вижу их  лиц!!!"  Кровь  прилила  к  лицу,
застучала в висках. Беатрикс кричала в их ошеломленные лица:
   - Уходи вон, Лээлин, уходи! Ты никогда ничего для  меня  не  сделаешь!  Я
сама выживу, сама, сама!
   - Не слушай ее, она не соображает,  что  говорит!  -  теперь  кричал  уже
обезумевший от горя Раин, толкая Лээлин ближе к ложу. - Замолчи  сейчас  же,
сумасшедшая! Лээлин, да произнеси ты  хоть  Зов  Покорности,  черт  бы  тебя
побрал!
   - ЭНКАЛЛИ ХАЙЯ... - начала Лээлин.
   - ЗАМОЛЧИ! УБИРАЙСЯ!
   - Ты сдохнешь, сдохнешь, как травленая крыса!..
   - НЕ СДОХНУ!! - зашлась в отчаянном крике Беатрикс, приподнимаясь.  Кровь
хлынула у нее изо рта, голос пропал, перед  глазами  все  почернело,  и  она
повалилась в подушки. Ниссагль бросился к ней, одновременно призывая медиков
и стражу.
   -  Гирш...  -  На  ее  губах  появилась  розовая  пена,  рдели  пятна  на
отброшенном в угол белом полотенце. Она пристально посмотрела на свою кровь,
потом перевела взгляд на Ниссагля.
   - Зря ты их прогнала, - сказал он. - Лээлин могла помочь, а вот  врачи  -
не знаю. Твое положение  действительно  опасно.  Ты...  можешь  умереть.  Он
говорил чуть не плача, страстно желая уговорить  ее  подчиниться  Раину,  но
втайне испытывая  радость,  что  она  предпочитает  смерть  помощи  прежнего
любовника.
   - Хватит об этом, Гирш. - Она слабо пош