напиток, в который бросил  ее
любимые цветы, и поднес его ей  в  день  помолвки.  Только...  Только  я  от
волнения перепутал кубки. А вы ведь  знаете  старое  правило,  что  напиток,
который должен воспламенить двоих, смертелен для  третьего,  стоящего  между
ними. Эккегард, к общему несчастью, и стал жертвой моей безумной любви.  Вот
какая грустная  история,  господин  Ниссагль.  Я  повинен  в  братоубийстве,
которого не желал, и в нечестивой любви к той, что мне не  предназначена,  -
вдвойне нечестивой любви, потому что она еще и другого племени.
   Ниссагль внимательно ощупывал его взглядом. Прекрасное  лицо,  сапфировые
очи, только кончики губ чуть дрожат.
   - Яснейший магнат, - начал он как можно мягче, - я вижу, тут судьба свила
клубочек. Вы представили мне свое объяснение  прискорбных  событий,  за  что
благодарю. Но дело в том, что я ничему  не  доверяю  без  проверки.  Поэтому
прошу вас потрудиться и взглянуть вот сюда, - и он поднял  с  пола  на  стол
кубок-раковину и, не давая Этери опомниться, продолжил:
   - Вот сосуд, из которого пил  Эккегард.  Если,  по-вашему,  там  любовное
зелье, смертельное, по вашим же словам, только для  соперника,  так  допейте
остаток. Это и будет венцом вашего оправдания.
   Лицо Этери явственно побледнело, и страх отразился в его глазах.
   - Но, господин Ниссагль, - зазвучал его  внезапна  охрипший,  прерывистый
голос, - я ведь тоже могу умереть. Я могу умереть от любовной тоски, которую
оно вызывает.
   - Так не сразу же, - жестко рассмеялся Ниссагль, - недельку-то протянете.
А там, глядишь, королева узнает о ваших муках и простит вас. Великая  любовь
случается нечасто, может, в легенду попадете. Не каждый же день  юные  герои
кубки путают.
   Этери вздрогнул.
   - Ну, - требовательно наседал Ниссагль, - пейте же, я не дам вам умереть.
Сам за вас похлопочу. И летописцам накажу, чтоб записали.
   - Нет! - воскликнул Этери, отшатываясь.
   -  Пей!  -  заорал   Ниссагль,   перегибаясь   через   стол,   обхватывая
арестованного за шею и прижимая к его побелевшим губам золотую кромку кубка.
- Пей, сволочь! Глотай свою скверну, тварь!
   От ужаса Этери словно парализовало.  Он  шевельнуться  не  мог.  Ниссагль
наклонил сосуд - смертельная жидкость неизбежно коснулась  бы  уст  молодого
магната. Этери  отчаянно  закричал:  "Помогите!"  -  и,  неуклюже  оттолкнув
Ниссагля, согнулся в Кресле, закрыв руками искаженное лицо. Ниссагль вылетел
из-за стола, выдернул за плечи юношу из кресла и закричал в его  обезумевшие
глаза:
   - Ах так, значит, это все-таки яд? И кому же он предназначался? Варграну?
Ни за что не поверю, даже не трудись врать, птенчик!  Незачем  тебе  травить
этого  дурака  Варграна,  потому  что  это  пахнет  Судом  Высокого  Совета,
изгнанием и лишением дворянства! Не-ет! Ты  метил  в  королеву!  И  в  таком
случае у меня к тебе только два вопроса: почему? И кто тебе помог? Кто  твои
соучастники?
   - Я хотел... в минуту помрачения  рассудка...  Я  сам  решился,  -  слабо
защищался Этери от натиска Ниссагля. Гирш размахнулся и изо всех сил залепил
ему пощечину. Этери свалился на пол.
   - Наглая тварь! Надо же так врать, когда я знаю  имя  того,  кто  относил
тебе яд! Он уже сидит у меня! И тот, кто дал ему яд, тоже  мне  известен!  В
Покой Правды! - приказал Ниссагль солдатам и, отворив тяжелую широкую дверь,
вошел туда первым.
   Там все было  залито  красным  светом.  На  низком  каменном  помосте  со
сливными желобами по краям недвижно высился голый до  пояса  Канц  в  плотно
облегающем голову шлеме с маской. Кожаные штаны  чуть  не  лопались  на  его
ляжках, бедра сзади и спереди покрывал куцый негнущийся фартук из алой кожи.
   - Итак, ты продолжаешь утверждать,  что  покушался  на  ее  величество  в
минуту помрачения рассудка? - спросил Ниссагль, усаживаясь в кресло.  Сзади,
за пюпитром, уже изготовился писать секретарь.
   Этери повис в лапах двух зверовидных стражников. С  другого  конца  покоя
уже надвигались подручные палача, готовясь по  команде  приступить  к  своим
обязанностям. Но он еще держался.
   - Да, утверждаю.
   - Тогда повернись... Ах да, тебе  никак...  Разверните  его  лицом  в  ту
сторону, - и, увидев, что Этери замер, Ниссагль спросил еще раз:
   - Ты продолжаешь  утверждать,  что  поднял  руку  на  королеву  в  минуту
помрачения рассудка?
   - Да, да, да! - Арестованный пытался опереться на громкий голос, он почти
кричал. - Да, говорю же вам!
   - Ну, да поможет тебе Сила! Мастера, прощу приступить к ремеслу.
   Подручные палача за руки подтащили Этери к  свисающим  с  потолка  цепям,
замкнули оковы на его запястьях и с треском сорвали  с  него  одеяние.  Канц
задумчиво перебирал отмокающие в кадке плети,  пока  не  вытащил  одинарную,
четырехгранную в сечении, хитро перекрученную, с узелками. Взвесил в ладони,
прищурился, целясь, отвел руку, дождался кивка и, перенеся тяжесть на правую
ногу и кисть руки, ударил.
   Этери не успел вскрикнуть. Он задохнулся от  боли,  ослеп  от  брызнувших
слез, заглатывая воздух ртом, как выброшенная на  берег  рыба.  Второй  удар
заставил его  издать  похожий  на  рыдание  вскрик,  слезы  обильно  смочили
закинутое  кверху  лицо,  он  изогнулся,  ощущая  нестерпимое  жжение   двух
положенных крест-накрест алых рубцов.
   Три, четыре, пять, шесть...
   Ночь, огонь, ледяная вода, вопли, пинки и боль, боль, боль...
   - Еще, мастер! - Ниссагль сделал глоток вина. Ночь шла на убыль.
   Скользкое от крови и  дурного  пота  тело  Этери  с  вывернутыми  локтями
покачивалось на дыбе. В лапе Канца обвисла мокрая трепаная семихвостка. Было
душно и смрадно. От жары щипало глаза и  волосы  противно  щекотали  шею  за
ушами, Ниссагль то и дело откидывал их рукой.
   - Он потерял сознание, господин Гирш.
   - Плесни водой. Молодой, живучий. Очухается, куда денется.
   - Повинуюсь.
   - И приготовь горячую шину. По-хорошему, видно, до него не доходит.
   - Она с вечера в углях.
   - Исполняй.
   Вода с шумом окатила упавшую на грудь голову  Этери,  закапала  с  волос,
смыла кровь, обнажив розовое мясо рубцов...  Жесткие  пальцы  взяли  его  за
подбородок:
   - Ну? Ты собираешься признаваться? - В  алом  тумане  выступило  огромное
желтое лицо Ниссагля с вопросительно поднятыми бровями.
   Этери что было сил замотал головой.  Ниссагль  кивнул  Канцу,  поднявшему
прозрачно-розовую трескучую шину. Помещение огласилось отчаянным криком:
   - Нет, нет, нет, не надо, уберите огонь, уберите, уберите, я  все  скажу,
пощадите, нет...
   Откуда только взялись у Этери силы так биться - подручные повисли на  его
связанных ногах, чтобы Канц дальше и дальше вел раскаленным железом страшную
шипучую, вспухающую пузырями черту по его груди.
   - Я все скажу, скажу, скажу... слышите, вы... да, да, да! Я  хотел  убить
королеву... потому что она  одержима  Злом,  потому  что  она  принесет  нам
несчастье! Я ненавижу, ненавижу ее!
   - Кто дал тебе яд? Кто внушил тебе эти мысли?
   - Алли! - Он опять провалился в черноту.
   - Хватит с него. Снять!
   Веревки медленно поползли по насаленным блокам, опуская жертву на пол.
   - Достаточно покуда. Либо я чего-то не понимаю, либо у него ум  за  разум
зашел. Ладно, подробности спросим завтра. Получите  у  казначея  награду  за
первое признание, мастер Канц. - Ниссагль бросил взгляд на  подсвечник,  где
вдоль свечи вытянулась линейка с делениями, увидел, что шесть часов с начала
допроса минуло, и сам себя  мысленно  похвалил.  -  Это  отродье  в  камеру.
Следить, чтобы, чего доброго, не окочурился...
   - Мы ж вроде не сильно его потрепали, - оправдывался Канц.
   - Не волнуйтесь, мастер, это я для красного  словца  сказал,  а  если  он
помрет, то я на вас не буду в обиде. Канц понимающе ухмыльнулся.
   - Пока все свободны.

***

   Солдаты отворили ставни -  над  спокойной  Вагерналью,  над  островерхими
крышами серела заря.
   Беатрикс сидела у стены, вытянув заголившиеся ноги - платье задралось  до
колен. Позванные обмывать покойного прислужницы безропотно переступали через
нее и закрывались руками от срамных частей мертвеца. Все было не по обычаю.
   Эккегард умер страшно - так изломало его последней судорогой, что тело  и
посейчас не разгибалось, зубы были оскалены.
   Разбросанные по полу простыни испятнала черная кровь, тазы заполнила жижа
кровавой рвоты - это когда простыней уже не хватало.
   Хуже всего было то, что он не впадал в беспамятство -  мучился  в  полном
рассудке, и когда рвавшие его изнутри когти ослабевали, он больно сжимал  ей
руки, прикладывая, их к горячей груди, там, где сердце. Потом снова  начинал
метаться, сначала  впиваясь  зубами  в  белье,  а  потом  уже  не  сдерживая
звериного воя, и она вместе с врачами наваливалась на него всем телом, чтобы
он обо что-нибудь не ударился. Хотя это не имело смысла, они с самого начала
поняли, что ему не жить.
   Эккегард, Эккегард, Эккегард...
   Пламя свечей трепетало  на  сквозняке,  по  ее  лицу  ходили  тени,  ночь
казалась нескончаемым сном. Ее платье тоже было в крови, и ей стало мниться,
что она - одна из этих белых простынь, к которым прижимались его  обожженные
отравой губы, да-да, отброшенная в угол ненужная ветошь.
   Служанки смоченными в теплой воде тряпками растирали лицо мертвеца, чтобы
хоть чуть разгладить гримасу.
   Беатрикс отвернулась. Она вспоминала, как в этой самой  спальне  отдалась
ему впервые, назло всем, не скрывая жестокого торжества. И с тех  пор  много
раз, вперемежку со многими, превозмогая его стыд, наступая на его  гордость.
Много раз.
   - Госпожа, госпожа, шли бы вы отдохнуть, - склонилась над ней Хена.
   - Иду, Хена.
   В бассейне ее разморило, пальцы соскальзывали с резных перилец, тянуло на
мозаичное дно. То  и  дело  протирая  слипающиеся  глаза,  она  удалилась  в
маленькую круглую комнатку, где было постелено на полу перед высоким камином
из оникса. Там и уснула, свернувшись клубком.
   Алли  еще  раз  перечитал  вежливое  и  угрожающее  письмо   Ниссагля   с
требованием явиться на очную ставку с Этери Кроном, скривил губы  в  улыбке.
Кажется, ему предстояло выпутываться самому, потому что королева  спала  как
убитая, мертвый Варгран вытянулся в часовне с маской на лице женщинам так  и
не удалось разгладить его черт. А Дом  Крон  стражники  Сервайра  кропотливо
разносили по щепкам в поисках крамолы. Надо думать, доищутся. Ниссагль  днем
был невесть где, но зато вечерами появлялся,  и  тогда  из  башни  слышались
слабые крики. По-видимому, Ниссаглю одной жертвы было мало.
   Алли оделся и златотканый упланд и натянул короткие алые сапоги, расшитые
жемчугом. Огромный меховой воротник облек его плечи и углом сполз на  спину.
Он свел брови, чтобы ясней проступили ранние морщины, обсыпал волосы золотым
порошком, чтобы они искрились и не скатывались в прядки, и двинулся.
   В Сервайре перед ним отчаянно засуетились стражники, из чего он заключил,
что недооценивает свою власть и влияние. Это его порадовало.
   Ниссагль поклонился низко, но  с  достоинством.  На  нем  было  оранжевое
шелковое одеяние.
   - У нас тут жарко, -  многозначительно  глядя  на  тяжелый  упланд  Алли,
усмехнулся он. - Прошу  вас  сразу  в  Покой  Правды,  нам  нет  резона  тут
задерживаться.  Алли  с  легкой  улыбкой  склонил  голову  и  последовал  за
Ниссаглем.
   В покое были заранее приготовлены два кресла, круглый столик с бокалами -
столешница из Дома Крон.
   Из снятой с помоста жаровни торчали рукоятки шин. Рядом,  уперев  руки  в
бока, выжидал Канц.
   Алли сел и закинул ногу на ногу, делая вид, что любуется  порозовевшим  в
свете горна жемчугом на сапоге.
   - Сейчас его приведут. Попробуйте пока вино. Это конфискованное, из  Дома
Крон. - Намеки Ниссагля были один другого прозрачнее, но Алли они не пугали.
- Если бы вы знали, что мы там обнаружили, в этом Доме... Ниссагль пил  вино
мелкими глотками, агатовый блеск теплился в его острых глазах, на  маленьких
руках переливалось  зеленое  золото  краденых  перстней,  которые  были  ему
слишком велики. Он уже был не человеком, а каким-то маленьким злым  демоном,
и золото на нем казалось расплавленным.
   Зазвенели цепи,  и  Алли  тягучим  движением  повернул  красивую,  словно
изваянную из меди голову. Свет выхватил из черноты дверного проема сумрачные
фигуры тюремщиков в огромных войлочных бахилах. Того, кого они  держали  под
локти, Алли вначале  не  узнал,  ему  показалось,  что  тюремщики  ошиблись,
привели не того... Спутанные космы закрывали лицо, на груди  под  лохмотьями
темно алел широкий ожог. Цепи блестели, они были так тяжелы, что Этери  едва
шевелил ногами. Чтобы не держать узника на  весу,  тюремщики  опустили  его,
словно мешок, на пол.
   - Поднимите ему голову.
   - Подними голову, - подал голос палач. Не дождавшись исполнения  приказа,
он зашел сзади, намотал на кулак длинные волосы Этери и рывком заставил  его
смотреть вперед. Перед роскошным Алли белело лицо ребенка. Огромные  угасшие
глаза запали в черноту, в них были ужас и стыд. Алли непроизвольно  прижался
к спинке кресла и отставил бокал.
   - Ну, - начал Ниссагль резким  злым  голосом,  вставая  и  надвигаясь  на
Этери, - изволь подтвердить в присутствии  господина  Алли,  что  именно  он
подстрекал тебя к убийству.
   Этери вздрогнул, его надломленный голос сухо прозвучал в жарко розовеющем
воздухе:
   - Нет. Алли не подстрекал меня. Я оговорил его под пыткой.
   "Неужели я все-таки сделал из него героя?" - мысленно ахнул Алли...
   - Это что ж такое,  мой  птенчик?  Ты  еще  смеешь  ломать  тут  комедию?
Отказываешься  от  признания,   которое   записано   и   засвидетельствовано
секретарем? Ну, я вижу, тебя жизнь не учит. - В  голосе  у  Гирша  появилось
ласковое пришептывание:
   - Мастер, объясните-ка ему, что нехорошо отрывать честных людей от дела и
морочить им голову.
   Канц вытянул из жаровни скрежетнувшую по углям шину, нажимом руки пригнул
голову Этери к плечу и повел железкой по его открытой шее. От вопля  у  Алли
все внутри обмерло. Потом до его слуха дошел стальной голос Ниссагля:
   - Ну, мерзавец, так как было  дело?  Кто  подговорил  тебя  на  убийство,
отвечай!
   И тут Этери, рыдая, ответил:
   - Алли, Алли, это был Алли!
   Дрожа и  сверкая  глазами,  Алли  встал  с  кресла.  Перед  ним  металось
неестественно вывернутое, искаженное лицо, запах паленого мяса бил в ноздри.
Алли левой рукой схватил шину за раскаленный конец и отбросил в угол.
   - Ну, хватит, - свирепо сказал он, тряся сожженной ладонью и кривя  губы,
- мальчик сказал вам правду, любезный господин Гирш, я имею ко  всему  этому
отношение.
   - Так посмотрим, что и как скажете вы,  -  заухмылялся  начальник  Тайной
Канцелярии.
   - Давайте-ка выйдем отсюда, потому как это государственные дела.
   Они вышли в преддверие.
   - Может, вам дать холодной воды  или  мази?  -  Ниссагль  кивнул  на  его
ладонь.
   - Уж будьте любезны. - У Алли от боли подрагивали  колени.  Ниссагль  сам
занялся его рукой, наложил повязку, потом с нетерпением заглянул ему в лицо.
   - Я вас понимаю. Вы ждете истории. - Алли распустил застежки  на  вороте,
ему было жарко. Руку в повязке пекло. - Я вам сейчас все расскажу.  Гвардеец
Скаглон, следуя моему совету, показал вам некий белый кисетик с  флаконом  и
инструкцией, который вы, вероятно, нашли потом при обыске в Доме  Крон.  Так
вот, этот кисетик действительно я велел передать Этери, и я  же  вел  с  ним
разговоры по поводу смерти королевы. Но причина была  совершенно  не  та,  о
которой вы думаете. Вы, Гирш, вероятно,  заметили,  что  Этарет  равнодушны,
если не сказать враждебны, к  ее  величеству.  И  вот  мы,  истинные  друзья
королевы, решили проверить, насколько же сильна их враждебность.  Выбор  пал
на Этери, потому что он казался наиболее благородным и  чистым.  И  наименее
заинтересованным, конечно.  Ведь,  например,  Аргареды  ее  совершенно  явно
недолюбливают, и опыт был бы неточен. Этери и показал, какова на  деле  цена
благородства Этарет. Стоило возникнуть сомнительному поводу,  и  он  тут  же
взялся за самое подлое оружие. И  еще  тешил  себя  тщеславной  мыслью,  что
прослывет героем. Ведь ядом проще, чем мечом или мозгами, правда?
   В Покое Правды журчала  вода,  растекаясь  по  желобам.  Брякнуло  где-то
железо.
   В глазах Ниссагля появился странный блеск. Он  рывком  подался  вперед  и
схватил Алли за плечи:
   - Мы с вами слуги одной госпожи, так? Так скажите мне, скажите,  кто  это
придумал? Алли пожал плечами:
   - Ее величество, разумеется...
   Ниссагль  отшатнулся,  стукнулся  затылком  о  спинку  стула,  корчась  и
извиваясь в приступе истерического хохота.
   - Боги  мои!  Блестяще!  Великолепно!  Несравненно!  Неподражаемо!  -  От
восторга он всхлипывал:
   - И эти олухи еще думают, что они умнее всех! Да она  их  всех  за  месяц
таким манером перевешает, а? О, моя  милая  матушка,  да  в  гробу  я  видал
этаретское дворянство, если судьба попустила  меня  служить  такой  госпоже!
Нет, она за месяц их перевешает всех, даю правую руку на  отсечение!  Да  за
такое я ей задницу буду взасос целовать, ей-Богу!
   - Думаю, ей это понравится. В прямом и  переносном  смысле,  -  улыбнулся
Алли. - Я предлагаю выпить за здоровье королевы вино ее врагов. Рад, что  ее
старания на благо государства вами одобрены.
   Мрак был густой, как чернила, но ярко алела  щелка  под  дверью.  Красный
цвет вызывал в нем содрогание.  Он  с  усилием  поднял  и  согнул  в  локтях
скованные руки, чтобы опустить на них  голову.  Боль  плескалась  в  черепе,
словно черная вода, заливая то виски, то темя. Эта боль  была  сильнее  даже
той, другой боли, терзающей ребра и  особенно  грудь  и  шею,  где  прошлось
раскаленное железо. Гулкие черные волны уносили  его  под  лиловое  небо,  в
мокрую равнину, где стоит Обитель Бед из неохватных бревен. Иногда  сознание
мутилось, и ему становилось почти хорошо, и перед глазами скользили огромные
склоненные цветы, освещенные низким солнцем, столбы блестящей мошкары, сонно
замирающие в синеве стрекозы, большеглазые  зверьки  с  трепещущими  ушками,
пушистые темные листья нежные  тени  каких-то  невысоких  миров  Восходящего
Ряда, миров покоя и блаженства, куда ему нет и не будет теперь пути...
   Помогите... Помогите мне... Придите  хоть  кто-нибудь...  Я  умоляю...  Я
больше не могу... Пощадите меня, пощадите... Вытащите меня из этого мрака  и
холода...
   Он плакал, плакал от страшной усталости  и  стыда,  вцепившись  зубами  в
волглые лохмотья, чтобы не рыдать в голос.
   Лязгнули стальные засовы. Узкая щелочка превратилась в алое полотнище. На
вошедших в камеру пахнуло сырым  холодом.  Энвикко  Алли,  подбирая  холеной
рукой край бархатной столы, зябко поежился  и  обвел  глазами  низкий  свод,
усеянный блестящими каплями, серые камни, испятнанные влагой. Пол  тонул  во
мраке.
   - Ну и ну... Вы бы, что ли, получше их содержали. Тут и помереть недолго.
   - Тут все равно никто больше чем на  месяц  не  задерживается,  загадочно
улыбнулся Ниссагль, подавая фонарь в сетке. - Возьмите, а то всю одежду себе
обгадите крысиным дерьмом. А я возле дверей постою.
   Алли вытянул вперед фонарь и ступил вниз.  В  неверном  свете  маслянисто
поблескивала неподвижная поверхность лужи. Волоча за  собой  огромную  тень,
пробежала крыса.
   Этери лежал ничком в луже, уронив голову на скрещенные  руки.  Плечи  его
вздрагивали от рыданий. Алли присел рядом, стараясь не намочить полы.
   - Этери, - тихо позвал он, - Этери, очнись... Мальчик с  трудом  повернул
голову, и Энвикко, пригнувшись к его уху, торопливо прошептал:
   - Этери, это я... Энвикко.
   Этери изумленно вскрикнул и снова уткнулся лицом в рукав. Алли  осторожно
погладил его по плечу,  бормоча  слова  утешения.  Бедный,  затравленный  до
полусмерти звереныш. Алли охватила жалость. Какие мечты кружили когда-то эту
несчастную голову, и вот все кончилось грязью, болью... А он,  Алл