Полина КОПЫЛОВА
   ЛЕТОПИСИ СВЯТЫХ ЗЕМЕЛЬ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Часть 1
КОРОЛЕВА И ЕЕ СЛУГИ

Глава первая
ЗАЧИН

   В "Веселой обители" "день" только начинался,  как  всегда,  худшим  часом
навечно перекошенных суток, тягучим, часом  ожидания,  когда  все  трезвы  и
одеты, а "прихожан" еще нет.
   Камины  уже  затопили.  Только  что  подняли  с  пола  большую  люстру  с
зажженными свечами. По  углам,  на  засаленном  дубе  обшивки,  закопошились
редкие тени. Сластей еще не разносили. Дневные разговоры сами собой  угасли,
порой кто-нибудь  скажет  два-три  пустых  слова,  и  снова  наступит  тугое
молчание. Сквозь прикрытые резные ставни и переливчатые стеклышки  доносился
постук капели  -  накатила  предновогодняя  оттепель  с  мокрыми  комкастыми
метелями, промозглая сверх всяких сил.
   Лучшая из девиц, Лийф, прошлась по залу меж крытых коврами скамей, лениво
покачивая бедрами. Ей было тоскливо.  Вот  если  б  лето,  положила  бы  она
подушку на подоконник, легла бы на нее грудью и озирала бы вечереющую улицу,
отпуская веселые шуточки и радуясь пыльной  закатной  прохладе...  Где  там!
Капли стучат, как молоточки, и летит сырой снежище - в двух шагах ничего  не
видать. Чтоб хоть чем-то заняться,  она  подошла  к  выщербленному  зеркалу,
приблизила к нему умытое с утра огуречной водой лицо с чуть отекшими щеками.
Ее волосы, цвета коровьего масла и как будто влажные,  мягко  кудрявились  у
висков и вокруг скул. Матово-светлые, словно  молоком  долитые  глаза  сонно
глядели из-под темных ресниц. Пухлые губы влажнели зазывно. Лийф не  красила
лица - и так была довольно свежей и яркой.
   Сейчас она квело гримасничала,  готовя  улыбки  для  гостей.  Очень  было
тоскливо. Даже платье не тешило - впервые  надетое,  алое,  -  разрез  вдоль
правого бедра  прихвачен  лишь  у  самого  верха  золотым  тяжем.  Опушенный
бобровым мехом ворот открывал мягкую ложбину  на  спине,  извилисто  обнимал
плечи и высокую грудь, еле прикрытую прозрачной вышитой сорочкой  с  вырезом
на золотом шнурке.  Этот  шнурок  был  полураспущен,  концы  его,  унизанные
жемчужинками, свисали, покачиваясь. От тоски она начала их вертеть,  попутно
пытаясь представить себе, сколько у нее будет этой ночью мужчин и каких.
   Брякнул внизу колоколец, возвещая приход гостей. Из притихшей  залы  было
слышно, как они отдали  оружие,  как  поднимаются,  топая  и  пересмеиваясь.
Вошли. Лийф сощурилась, пытаясь  разглядеть  их,  -  с  детства  была  слаба
глазами, говорят, оттого, что упала  с  лестницы  и  стукнулась  лбом.  Хотя
маменька до сих пор  уверяет,  что  она  не  просто  так  упала,  а  соседка
наворожила  из  зависти:  дескать,  Лийф  -  беленькая  такая  толстушка,  а
соседкина дочка - худущая чернавка. Из-за  слабого  зрения  она  и  ремеслом
никаким не могла заняться.
   Пришедшие были купчишки. Лийф, разглядев, недовольно хмыкнула: мелочь. На
нее у них не хватит ни денег, ни  норову.  Лийф  денег  вперед  не  брала  -
ублажала гостя всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а потом  запрашивала
такую плату, что иной размякший дворянин уходил  без  цепочки  или  камзола,
потому что задолжать борделю - бесчестье, и  в  былые  годы  за  это  лишали
дворянства. Есть тут одни такие, живут за два дома  отсюда,  лет  двести  на
двоюродных женятся, чтобы кровь не мешать.
   Гости, однако, не заблуждались на свой счет -  направили  стопы  прямо  к
малюткам Линвен, которые лишнего не возьмут.
   Опять и опять брякал колокольчик - непогода гнала гуляк под крышу. Но шла
все мелкая сошка, которую было не распотрошить даже на бочонок винца.  Боясь
заскучать совсем, Лийф сама отправила прислужника за этим бочонком.
   Камины пылали. Воздух низкой залы стал спертым и  густым.  Липкий  первый
пот проступил на висках и под мышками. Копоть от свечей повисла под  черными
балками, алые расписные стены тесно надвинулись и давили. Лица  слепились  в
невнятно галдящее пятнистое месиво, шум кружился по  зале,  донимая  и  зля.
Музыканты на галерейке,  кажется,  с  самого  начала  фальшивили.  В  жарком
свечном  чаду  сходились,  наскоро  сговаривались   и   пропадали   с   глаз
нетерпеливые мужчины и равнодушные наряженные женщины. Подступала  бессонная
полночь. Лийф наконец дождалась бочонка и стала потихоньку потягивать кислое
вино, заедая орешками.
   Когда приспели  гости  побогаче,  она  была  в  самой  поре:  покраснела,
заулыбалась без причины,  стала  мелкими  движениями  обдергивать  платье  и
пропускать между пальцев локоны. Словом, веселая утешная девушка.
   Тут возле двери из-под чьего-то распахнувшегося плаща  вспыхнул  сплошным
шитьем камзол. Она встала и, раскачиваясь, двинулась навстречу этому блеску.
Гостей было двое. Они походя сбросили на руки прислужнику опушенные  куницей
плащи. Одного Лийф узнала -  Энвикко  Алли,  нежный  иностранец,  придворный
королевы. Ей хотелось, чтобы он к ней пришел. Второго  она  видела  впервые.
Этот второй, наверное, был очень важной персоной, хотя  и  стоял  скромно  в
стороне, настороженно и не очень уверенно глядя перед собой.
   На нем было узкое, по отроческой фигуре пригнанное раззолоченное платье и
туго натянутые разноцветные  чулки.  Носки  замшевых  сапожек,  маленьких  и
тесных, были черны от сырости  и  грязи  -  это  почему-то  вызвало  в  Лийф
жалость. Лицо его скрывала по южному обычаю маска, а не  заправленный  конец
шаперона.
   - Лийф, моя спелая вишенка, - зажурчал ей в ухо  пряный  шепоток  Энвикко
Алли, - моя милая сладкая душечка, я привел к тебе юную золотую птицу, чтобы
ты научила его вылетать из постылого гнезда.  Прошу,  будь  ласкова  с  моим
другом. Это всем принесет много благ. Хорошо, Лийф?
   Да-а, недавно он что-то такое говорил, мол, приведет кого-то, только  она
запамятовала. Но почему же именно сегодня? Сегодня  ей  хотелось  бы  самого
Энвикко. Девушка послушно и грустно приблизилась к молчаливому гостю, поняв,
что сегодня повеселиться не получится.
   - Меня зовут Лийф, сиятельный господин. Мой друг Энвикко говорил мне, что
вы хотели бы провести ночку в моем обществе. И мы это сейчас устроим. Хотите
немножко выпить? Я вас ждала и специально заказала бочонок.
   - Лучше в комнате, в уединении, мой друг и господин, - подсказал с другой
стороны Алли, - вам тогда никто не помешает. Позвольте мне принести для  вас
бочонок и сласти.
   До сих пор не назвавший себя гость кивнул.
   - Идем, сиятельный господин. Господин Энвикко знает мою комнату, он будет
за нами.
   В низкой комнате с фривольными шпалерами сильно пахло шиповником  повсюду
были разбросаны мешочки с лепестками - и старым  рассохшимся  деревом.  Алли
принес бочонок и удалился. Лийф, стесняясь безмолвного гостя,  нацедила  два
кубка.
   - Мой господин, выпьем за эту ночь.
   Он поднял бокал, без удовольствия отпил  глоток,  поставил.  Снял  маску.
Лийф увидела узкие брови, темные ресницы и слабый печальный рот молодое,  но
небывало усталое, угасшее лицо. Цвета  глаз  она  не  разглядела.  Медленным
круговым движением он размотал шаперон, бросил в изножье постели.
   - Вам, быть может, помочь раздеться? - Лийф крутила в пальцах  шнурок  на
сорочке, забыв его распустить. Он невесело улыбнулся:
   - Попробуй, - и откинулся на подушку, подставляя ей застежки
   - Ты странный, - она  неспешно  гладила  его  длинные  волосы  пепельного
цвета, а он лежал, прижавшись щекой  к,  ее  груди,  -  ты  странный,  очень
странный.
   - Отчего?
   - Понимаешь... Ты такой ласковый и такой далекий.  Гладишь,  ласкаешь,  а
все равно издалека. Все равно. Не знаю почему.
   - Должно быть, оттого, что мне очень невесело. Ты тут  ни  при  чем.  Это
больше меня и больше тебя.
   Лийф не поняла и замолчала. Через секунду засмеялась:
   - Ой, а я даже и не спросила, как тебя зовут,  -  так  все  скоро  у  нас
вышло.
   - Мое имя тебе знать ни к чему, Лийф... И  я  его  не  люблю.  Зови  меня
Арвик-Олень, если хочешь. Так красивее.
   - Олень-олешка... Нет, ты и правда странный. У тебя, поди, есть невеста?
   - Я женат.
   - А чего к нам ходишь? Разлюбил жену?
   - Нет. Она меня разлюбила. Она старше меня и была вдовой, когда я ее взял
в жены. Сначала любила... Нет, она меня никогда не любила. Она вообще никого
не любит.
   Тут Лийф увидела его глаза - темно-серые, такие иногда  у  котят  бывают,
большие, с отливом, и, хотя голос подрагивал, - сухие.
   -  Может  статься.  Может,  ты  не  знаешь,  как  ее  ублажить?  Вдовушки
привередливы. Не бойся спросить. Арвик засмеялся:
   - Не в том дело, Лийф.
   - У вас есть дети?
   - Двое. Она их тоже не любит. Мне кажется, у нее есть любовники. Кажется,
это Энвикко Алли, то есть я почти уверен. Но я с ним дружу, потому что она и
его не любит.
   - Заведи себе сам любовницу. Хоть меня.
   - Нет. У всех мужчин, с кем она близка, есть женщины в городе.  Она  сама
их сводит. А с ее камеристкой уж  точно  все  спят.  Я  это  видел.  Она  не
прячется. У Алли тоже есть в городе любовница, кажется, ее зовут Зарэ, но он
ее содержит на подачки моей жены. Тоже просто так, без любви.  Как  все  это
скверно, а, Лийф? И даже слово сказать не с кем. Вот тебе  почему-то  первой
рассказал все это.
   - Прости, Арвик, но твоя жена, должно быть, недобрая женщина.
   - Она просто не умеет любить. Если бы ее кто надоумил.
   - Любви не научишь. Она действительно дурная и недобрая женщина.
   - Быть может. Порой мне хочется, чтобы она заболела,  стала  беспомощной,
подурнела, чтобы хоть порчу на нее наслали, но только чтобы была моя.  Я  бы
ей доказал, кто ее любит...
   - А она красивая?
   - Красивая. Но не такая, как ты... По-другому. Тонкая  очень.  Да...  Она
низкого рода.
   - Не дворянка?
   Арвик промолчал со вздохом. Лийф отстала. Ей по большому счету  было  все
равно,  и  потому  дальнейшую  беседу  она  заменила  ласками.  Отдышавшись,
спросила:
   - А я тебе понравилась?
   - Да, Лийф...
   - Хочешь, ты станешь моим дружком?
   - Это как?
   - Ну, будешь ко мне иногда приходить и дарить  подарки,  назовешься  моим
дружком среди девушек на нашей улице, все тебя здесь будут  знать  и  будешь
иметь меня вперед других. Мы будем вместе веселиться на праздниках. Хоть  на
этот Новый год можно снять где-нибудь дом,  позвать  музыкантов.  Славно  бы
повеселились. А когда я тебе надоем, ты мне просто об  этом  скажешь,  и  мы
разбежимся. Может быть, твоя жена от этого все-таки начнет ревновать и ты  с
ней помиришься?
   - Это вряд ли. - Гость помолчал и залихватски-горько добавил:
   - Ты не послала бы за вином, а,  подружка?  У  меня  муторно  на  душе  и
пересохло в горле. А мне еще полночи говорить тебе ласковые  слова,  и,  как
известно, Бог троицу любит.
   Лийф засмеялась, вскинув пухлый подбородок:
   - Будь по-твоему, дружок.
   Где-то по соседству под  крышами  люди  досматривали  последние  сны.  Во
дворах уже отряхивали дрему петухи.
   Залы "Веселой обители" застилал тяжкий желтый туман,  тени  выползали  из
углов, шатались под потолком, наливаясь  мраком,  причудливые  и  бесстыдные
фигуры проскальзывали в этом мельтешений. Комнат как будто уже не хватало  -
веселье перетекло в  залу.  Гости,  словно  осоловевшие  мухи,  прилипали  к
стенкам, ползали вниз и вверх по лестницам, хватаясь за женщин, толкая  друг
друга.   Перекрикивались,   отпуская   смачные   непристойности,   хохотали,
по-звериному скалясь, пихаясь под  ребра  локтями,  кривляясь  и  бахвалясь.
Кто-то обхватил за шеи двух полуголых женщин, поочередно их  целуя.  Кто-то,
совершенно нагой, с головой забрался девице под юбку, а она визгливо и пьяно
смеялась, пуская  пузыри.  Какой-то  шутник  нацепил  алое  женское  платье,
кобенился, выставляя волосатую  грудь,  разгуливал  по  галереям,  наподобие
проститутки привязываясь к гостям. По углам давно творилось непотребство.  А
посреди залы плясали вразброд, и взметывались юбки, обдавая густым воздухом,
и сверкала белая плоть, и мелькали пестро-полосатые, зеленые с  лиловым  или
коричневые с голубым, но чаще красные с желтым чулки.
   Смеялась захмелевшая Лийф, смеялся ее гость, уже дерзко  и  бесстыдно  на
нее поглядывая, и у нее уже перестало щемить в груди: веселый человек лучше,
чем грустный, а добрый веселый человек - самое лучшее,  что  может  быть  на
этом свете.
   - Эге, вот это лакомый кусок! Зачем маленькому щенку такой большой кусок,
у него ведь не найдется  на  него  нужного  клыка.  Пойдем  со  мной,  вдруг
потянули ее со стороны  за  рукав.  Вздрогнув,  она  обернулась  к  высокому
нетерпеливцу с золотой монетой, зажатой в двух пальцах, а  он,  показывая  в
наглой улыбке лошадиные зубы, повторил еще раз:
   - Ну-ну, пошли-ка. Ты тут прохлаждаешься с беззубым щенком, позабыв,  что
должна служить всем. Мой клык от безделья так  отрос,  что,  того  и  гляди,
прорвет штаны всем на потеху. Мне скучно ждать. Пошли. Все при мне, мой  зуб
и деньги! - Он кривил рот, похохатывая над своими шутками, был вроде  сильно
выпившим и нарывался на ссору. Одурманенная, пьяная среди пьяных Лийф хотела
было согласиться, но тут тонкая фигура заслонила ее.
   - Эй, - сказал Арвик, - будьте повежливей. Эта девушка  моя  подружка,  и
она со мной на всю ночь.
   Задира расхохотался с оскорбительной снисходительностью:
   -  Ты,  щенок,   хоть   знаешь,   с   кем   имеешь   дело?   Меня   зовут
Йорт-Убирайся-С-Дороги, и прежде чем ты окажешь мне эту почесть  -  то  есть
уберешься, - я тебе скажу: сука в доме принадлежит хозяевам,  и  только.  Но
суку на улице имеют все кобели. Вбей это в свою щенячью башку и  отстань  от
девчонки, потому что я ее хочу.
   - Я сказал, мы уговорились на всю ночь! -  резко  прозвенел  раздраженный
голос Арвика. Никто не обращал внимания на эту ссору. Так бывало нередко,  и
кончалось все обычно в пользу девицы, подбавляя  ей  "чести".  А  уж  ссорам
из-за Лийф вообще не было счета.
   - А я сказал, что заплачу и получу девку, маленький ублюдок!
   Лийф разбирал глупый смех. Она  ни  секунды  не  сомневалась,  что  Арвик
способен проучить этого задиру, и не  ошиблась.  Арвик  влепил  ему  звонкую
оплеуху и отскочил, изготовившись драться. Потеряв от ярости  голос,  хрипло
шипя  ругательства,  приставала  прыгнул  на   обидчика.   Драчуны   клубком
покатились по полу, стуча ногами, ударяясь головами о мебель, сдавленно дыша
и свирепо бранясь.  С  диким  гоготом  вся  "Веселая  обитель"  кинулась  их
разнимать, учинилась свалка, закачались свечи, затрещали юбки, заголосила  в
неистовстве Лийф, размахивая руками, подбадривая своего дружка, чтобы крепче
отлупил притязателя. Она и не заметила, как непонятно откуда - то ли из гущи
сцепившихся "прихожан", то ли из дальнего угла - возник рыжеволосый  Энвикко
Алли, и губы его были сжаты на посеревшем лице. Он подошел,  держа  руку  на
отлете, словно хотел поклониться. Лийф только собралась повернуться к  нему,
как он замахнулся и ударил ее в грудь. Отшатнуться она не успела.
   Миг - и растрепанные мужчины и женщины замерли, улыбки исчезали с их лиц.
Высокий забияка лежал на боку,  уродливо  вывернув  шею,  горло  его  зияло,
располосованное от уха до уха, черная тягучая кровь обильно заливала  ковер.
Его юный соперник был распростерт навзничь,  он,  видно,  доживал  последние
минуты, и грудь его сочилась красным, влажно поблескивая на  свету.  А  Лийф
застыла в кресле, беспомощно раскрыв рот и глядя  в  пустоту  обездвиженными
зрачками - длинный кинжал пришпилил ее к спинке, пронзив сердце.
   Замершие тени пошатнулись.  Все  попятились  к  стенам.  Рыданий  еще  не
слышалось. Побелевшая так, что румяна выступили на скулах пунцовыми пятнами,
хозяйка Эрсон искала глазами слугу. Найдя,  поманила  его  к  себе  и  стала
шепотом отдавать сбивчивые приказания.
   Дом заперли и выкатили в  залу  крепчайшее  вино  в  двух  бочках.  Трупы
уволокли. Раненого перенесли наверх.
   И всех напоили так, чтоб и не вспомнилось наверное - кого убили, как и за
что.
   А когда вытолкали за дверь последних гуляк, когда разбрелись по  комнатам
отупевшие от вина и угроз девицы, Рыжая Эрсон, сидя в пустой  и  еще  душной
зале и вяло следя за наливающимся в окне светом утра, нашла выход.
   За два дома отсюда жил ее друг и должник, человек неясный, но ловкий. Она
решила сбагрить ему раненого - пусть делает с ним что захочет, а она, Эрсон,
простит ему все долги... Нет, половину долгов. От двух мертвецов она и  сама
избавится.
   Прислужник бегал вокруг столов,  собирая  в  корзину  объедки  и  посуду.
Догорающие свечи с треском кудрявили тонкие  нити  дыма.  Воздух  посерел  и
сгустился, остывающие ночные запахи неприятной тяжестью наполняли грудь.
   - Отнесешь на поварню и  вернешься,  -  указала  Эрсон  прислужнику,  уже
спокойнее глядя в светлеющие окна. Сверху  спустилась  горничная,  доложила,
что раненый до сих пор в беспамятстве. Потом вернулся прислужник,  отряхивая
куцый камзол и протирая сонные глаза.  -  Сходи  в  дом  к  господину  Гиршу
Ниссаглю, приведи его ко мне. У меня в нем нужда.
   Прислужник кивнул и ушел. Эрсон стала размышлять о мертвецах,  эти  мысли
на ощупь  были  как  булыжники,  грузные,  осклизлые.  Сначала  пришла  идея
мертвецов сжечь. Но соседи могут учуять  запах.  Можно  утопить  -  но  река
отсюда далековато. Где-то  вдалеке  хрюкнула  свинья,  своя  или  соседская,
видимо проголодалась. А не скормить ли мертвецов свиньям? Да! Сегодня  же  и
скормить. Так забот меньше. А потом свинью  тоже  съесть  Новый  год  скоро.
Только надо посоветоваться с Ниссаглем, он свой, скажет, как лучше.  За  это
вернуть ему еще две или три расписки.
   От размышлений ее оторвал приход Ниссагля. Он  был  укутан  в  заношенную
заячью шубу с намокшими до колен полами, только лицо и  видно.  Узкие  скулы
окрасил румянец. Глаза, не серые, не карие, а того странного цвета,  который
почему-то зовут зеленым, угрюмо поблескивали.  Кривляясь,  он  поцеловал  ей
руку  выше  запястья,  откинув  зубами  рукав.   Потом,   нахально   щурясь,
предупредил:
   - Денег нет.
   - Не надо. По крайней мере, сейчас. Хочешь облегчить свои долги, Гирш?
   - Еще бы. По правде сказать, под их весом я становлюсь все меньше.
   - Не говори глупостей. Обольстителя лучше  тебя  не  рожала  женщина.  Но
слушай: я прошу тебя мне помочь. Сегодня ночью в моем милом  доме  случилась
беда. Двое клиентов порезали друг друга из-за Лийф.
   - Я их вполне понимаю.
   - Лийф тоже закололи. Я не знаю, кто это сделал, девочка ведь была ни при
чем, совершенно ни при чем.
   - Жалко.
   - Видишь ли... Один раненый жив. Пока. Это очень знатный  господин.  И  я
попросила бы тебя его забрать. За это я уплачу половиной расписок.
   Гирш надолго задумался, лицо у него стало каменным. Потом,  что-то  решив
для себя, ответил:
   - Хорошо. Я могу поместить его на своей половине  дома.  А  как  он  туда
попал, никого не волнует, меньше всего его самого. Ежели что, скажу, что  он
сам постучался в наш дом,  умоляя  о  помощи.  Могу  я  взглянуть  на  этого
беднягу?
   - Да, конечно. Он совсем молоденький. Должно быть, первый раз  в  веселом
доме. Личико у него нежное, волосы до того мягкие, что  погладить  охота.  И
Лийф ему приглянулась. На них двоих даже смотреть было приятно, как будто  и
впрямь влюблены... Я в отхожем месте была, когда вся эта беда приключилась.
   Эрсон осторожно толкнула низкую дверь, пригнулась, входя. Гирш тоже, хотя
притолока и так была на две ладони выше его головы.
   В комнате все еще продолжалась глухая и страшная ночь. Пламя свечи стояло
неподвижно, источая тяжелый и тусклый свет. Тени от кистей балдахина пугающе
выросли. Сильно пахло кровью.
   Ниссагль, прищурясь, вгляделся в лицо раненого:
   - Действительно, мальчик совсем. Черт,  как  угораздило!  Лекарь  был?  В
ответ на это Эрсон промолчала, и Ниссагль сказал:
   - Ладно, договорились. Я беру его себе. Мне не кажется, что  он  проживет
долго. Кстати, а что ты сделаешь с теми двумя?