и,  пришел
сюда вовсе не для того, чтобы жалеть этого мальчика, а чтобы  снова  обвести
его вокруг пальца... Надо, чтобы звереныш помер, свято веря в  его,  Энвикко
Алли, непогрешимость. И поверит!
   - Этери, не мучь себя, не казнись, я прошу тебя, Этери...
   Господи, ребенок, ведь ребенок же, совсем мальчишка! Ах и скоты же мы - я
да королева. И Ниссагль тоже.
   - Это я во всем виноват...  Я  внушил  тебе  этот  преступный  замысел...
Прости меня... - Как по-дурацки дрожит голос. Разве так просят прощения?..
   - Ох, Алли, но я-то тебя предал... - прошептал Этери. - Я  не  мог  этого
вынести, Алли, я не мог.  Я  до  сих  пор  не  могу  шевельнуться.  Мне  так
больно... Уходи, пожалуйста, тебе тоже достанется из-за меня.
   - Мне удалось вывернуться, Этери. Я попробую помочь тебе.
   - Нет, Алли... Я не хочу жить... Я предал всех и вся. Уходи.
   Алли, не в силах превозмочь жалость, протянул руку и  осторожно  погладил
мальчика по волосам. Золото душистых одежд  и  непривычная  ласка  напомнили
мальчику о потерянной три дня назад свободе. Этери зарыдал в голос, не пряча
залитого слезами лица.
   - Я попытаюсь спасти тебя, дружок. Я вытащу тебя отсюда!  Клянусь!  Я  не
хочу, чтобы они тебя замучили!
   - Они уже... Уже меня замучили, уже, - всхлипывал мальчик.
   Алли захотелось подхватить его на руки, отнести  к  Беатрикс  и  опустить
окровавленное тело несчастного на душистые ковры возле ее ног. "Да  посмотри
ты на него! - мысленно выкрикнул он, обращаясь к королеве. Посмотри, его  же
избили до полусмерти. Ты получила свое, опорочила,  втоптала  в  грязь  всех
Этарет. Чего тебе еще надо? Сохрани жизнь этому мальчику. Кому он мешает?"
   За дверями ждал Ниссагль. Беатрикс он не видел со дня покушения.

Глава девятая
ВИНОВНИКИ

   - Почему ты здесь?
   - А где  мне  быть,  Викко?  -  В  опочивальне  было  прибрано.  Но  ясно
чувствовалось чье-то отсутствие - может, оттого, что Беатрикс лежала на краю
кровати и большая ее половина оставалась свободной.
   - Опять у меня нет настоящего траура. Это становится забавным.
   - Беда герольда не шлет.
   - Золотые слова, Викко. Что у тебя с рукой?
   - Подогретое вино из камина вытаскивал, ну и схватился за головешки.
   - Болит?
   - М-м...
   - Садись. Какие новости?
   - Новостей много. Ниссагль Кронов потрошит.
   - До сих пор?
   - Дом большой.
   - Дальше.
   - Этери во всем признался. Пришлось и мне  кое-что  Гиршу  разъяснить.  В
Сервайре.
   - Он понял?
   - Ага.
   - Способный ученик. Так это ты там вино из камина вытаскивал?
   - Догадливая.
   - Приходится шевелить мозгами.
   - Послушай, Вьярэ... Ты бы пощадила  мальчишку,  а?  Его  и  так  уже  до
полусмерти запытали. Еле дышит. Он же ни при чем.
   - Эккегард тоже был ни при чем. Алли замолк. Беатрикс продолжала  тусклым
голосом, поглаживая его забинтованную руку:
   - Если бы он меня, а не  Эккегарда...  Я  ведь  так  и  хотела.  Выпороть
хорошенько и в ссылку куда подальше. Сидел бы,  не  пикнул.  Но  ведь  погиб
невинный человек... Не могу. Понимаешь? Может,  этот  недоумок  там  чего-то
недоглядел, спутал, мне не важно. Он убил ни в чем  не  повинного  человека.
Дорогого мне... Слава Богу, что я хоть не любила его.
   - А я не могу не... Просто я видел Этери. На него не то  что  глядеть,  о
нем думать жалко. Ты представь: грезить о подвигах, о великом  -  и  кончить
ямой... В шестнадцать лет!..
   - Ему пятнадцать!
   - Боже мой!
   - Да вот, Боже мой! Пятнадцать лет - и уже какая скверна.  Ни  минуты  не
раздумывая, готов отравить беззащитную женщину... И при всем  при  том,  как
идиот, как ворона-школяр, тьфу, даже противно, путает эти чертовы  кубки!  А
потом тебя же и  предает  на  первом  же  допросе,  хотя  последние  слюнтяи
выдерживают по два! Теперь мне нужна только его смерть. Я очень зла. И  пока
не избуду злость,  пока  не  натешусь,  я  не  успокоюсь.  Я  ведь  вздумала
поиграться с тупым оружием. А меня полоснули острием. Вот и  больно  теперь.
Слава Богу, что я не любила Эккегарда, слава Богу. И  потом,  Алли,  нам  же
будет спокойнее, если мальчишка замолчит навсегда, не так ли?
   Она потерлась лбом о его плечо, напрашиваясь на  ласку.  Он  смог  только
погладить ее по затылку - столь навязчивой была  мысль  об  Этери,  что  ему
почудилась и на ее шее алая полоса ожога. И он  не  решился  высказать  свою
просьбу, потому что в этом случае неминуемо пришлось бы признаться, что... А
на это он бы ради Этери не пошел.

***

   В узкой высокой зале стыло молчание. За открытыми окнами клонился день  к
закату. Птицы носились над крышами с привычными  криками,  каждый  день  они
летают так и кричат над водой, сбившись в стаи. У них там, в  воздухе,  свой
птичий Хаар.
   Если высунуться из окна, можно увидеть серый  угол  Сервайра  со  слепыми
щелями  окон.  Это  надвратная  башня,  наверху  возятся  мастеровые,   хотя
непонятно, что можно чинить на голой каменной площадке.
   Аргаред вздохнул и склонил светлую голову. Ветер шевелил его  волосы,  на
этот раз ничем не прикрытые.
   После двух бессонных ночей в  голове  было  пусто,  а  глаза  щипало.  Он
вспомнил, как по покоям Дома Крон летал пух вспоротых  перин  -  белый,  как
снег или пепел. При взгляде на этот  разор  становилось  стыдно  и  страшно,
потому что  относительно  черной  солдатни  из  Сервайра  нельзя  было  даже
сказать, что она преступает закон, - она была вообще вне всякого  закона.  А
прислуга в коридорах шепталась о криках  по  ночам,  которые  хорошо  слышны
возле старых дровяных причалов, куда любят ходить влюбленные.
   Наконец, спустя три часа ожидания, их пригласили к королеве.
   Аргаред вошел  первым.  За  ним  -  Эмарк  Саркэн,  самый  деятельный  из
разветвленного Саркэнского Дома. Им предстояло  вырвать  Этери  у  Ниссагля,
чтобы собрать Суд Высокого Совета и честью выяснить, в чем дело.
   Мажордом провел их в опочивальню на другую сторону Цитадели.
   Сервайра отсюда не было видно  вовсе.  Из-под  облаков  желто  пробивался
закат. Беатрикс лежала  на  краю  постели.  Другая  половина  была  пуста  и
застлана.
   Королеву они застали в неприглядном виде -  съехавший  шаперон  напоминал
воронье гнездо, неприбранные лохматые  волосы  ниспадали  на  плечи,  поверх
платья было накинуто одеяние какого-то тусклого грязноватого цвета,  и  даже
бобровый мех на нем казался вылезшим, чего, конечно, быть не  могло.  Из-под
подола торчали, обшитые мехом домашние башмаки. Лицо Беатрикс было грозно  и
замкнуто.
   - Я не понимаю, господин Аргаред, - голос ее доходил как будто издалека и
казался не по-женски грубым, - я не понимаю, что тут  вообще  происходит.  -
Королева лежала неподвижно, только шевеля губами,  и  от  этого  создавалось
впечатление, что кто-то говорит за нее.
   Аргаред не понял вопроса и потупился.
   - Ладно. Какого беса вам от меня нужно?
   Это уже выходило за все допустимые рамки,  и  настроенный  на  осторожную
мирную беседу Аргаред почувствовал болезненный жар  на  лице  и  в  кончиках
пальцев.
   - Ваше величество. Я понимаю, что вы разгневаны ужасным поступком  Этери,
которому нет названия. Однако я прошу вас проявить терпение и прислушаться к
моим словам.
   - Да скажи ты мне по-людски, Аргаред, что тебе надо! - сварливо  перебила
его Беатрикс.
   -  Вашему  величеству  должно  быть  ведомо,   что   преступление   Этери
приравнивается к братоубийству, а также  и  то,  что  подобные  преступления
подсудны по давнему обычаю только Высокому Совету. И я просил бы вас  выдать
Этери Совету, чтобы мудрые вместе с вами во всем разобрались и не  случилось
бы сгоряча промаха. Ведь вы согласны, что дело темное?
   - Все это очень мило, Аргаред, но, видишь ли, тут есть одна загвоздка,  а
именно, что я человек, а не Этарет, и в Совет не вхожу, и вашими  стараниями
даже Этарона не знаю. Так как нам быть?
   - Ваше величество... У нас было много поводов для взаимного недоверия.  И
сейчас наш союз подвергается самому тяжелому испытанию тот, кто помирил нас,
погиб. Возможно, кто-то не хочет нашего примирения. Вы молоды и  сильны,  но
порой вам не хватает осмотрительности, которая приходит с годами, и пока  вы
не приобретете надлежащего опыта, наша мудрость, накопленная веками,  готова
служить вам и вести вас по ступеням величия.
   - Благодарю, я с детства приучена лазать по таким лестницам в одиночку. К
тому же наверху обычно нет места для двоих, тем паче для  целого  Совета.  А
сталкивать всех вниз у меня нет ни  малейшей  охоты  долго,  да  и  во  всех
отношениях неполезно. Хотя, если так пойдет дальше,  то  придется.  И  между
прочим, Аргаред, мальчишка во всем признался. Метил-то он в меня, а Эккегард
стал его жертвой по ошибке. Кубки он перепутал, видите ли. Так что дело  это
вполне ясное. Осталось только дознаться, кто из вас его надоумил.
   - Где он это говорил?
   - В Сервайре, в Тайной Канцелярии, Гиршу Ниссаглю.  Как  видите,  я  тоже
достаточно предусмотрительна и завела себе верных помощников.
   Аргаред вспомнил похожих на воронье "помощников"  и  подавил  нахлынувший
было гнев.
   - Хорошо, пусть так. Но, ваше величество, Этери - один из нас, и он  убил
одного из нас, и к нам это дело  относится  в  равной  степени,  если  не  в
большей. Посему Высокий Совет имеет право знать все об этом расследовании. И
я настаиваю на присутствии наших свидетелей при допросах. Суд  также  должен
быть открытым.
   - Странные вещи вы говорите, Аргаред, - медленно произнесла Беатрикс, и в
голосе ее возникла та отстраненность, которая делала его  беспомощным  перед
нею и рождала в нем ощущение рвущихся тяжей мира. - Очень странные. "Высокий
Совет имеет право все знать...", "наши свидетели при допросах...", "открытый
суд...". Что это за чертовщина, спрашиваю вас я? Как  будто  существуют  два
Эманда - один человеческий, то есть слабый, глупый, низкий, несовершенный, и
другой - высший, великий, мудрый, могучий - это ваш. И  потому  везде-то  вы
лезете,  оправдывая  свою   назойливость   какой-то   вашей   необыкновенной
мудростью, и всех, сожри вас прорва, учите жить. А если что - тычете носом в
дерьмо, как котят. Так что люди уже привыкли думать, что они  котята,  а  вы
как бы разумные и всезнающие. Но у меня дома все было несколько  по-другому.
Есть правитель, и есть подданные. И подданные не лезут в дела правителя и не
пихают его под локти, бахвалясь своей мудростью. Ничего, я  еще  вызнаю,  из
какого такого Извечного леса вы  появились.  Генеалогическое  древо,  как  и
обычные, лучше всего всходит из  навоза.  Но  Этери  вы  увидите  только  на
эшафоте, потому что королева здесь я, а не ваш Высокий Совет. Я сказала!
   -  Хорошо,  хорошо,  хорошо!  Ваше  величество,  умоляю  вас,   не   надо
поддаваться чувствам! - начал наступать Эмарк. - Это  недостойно  правителя.
Давайте все обсудим спокойно. Да, по воле Сил, или по воле Бога, здесь живут
два племени, если вам угодно будет так их назвать. Живут  здесь  уже  многие
века, этого не изменишь за  один  день,  хотя  со  временем  все  постепенно
меняется. Давайте же совместим ваши обычаи и  наши.  Мы  тоже  считаем,  что
Этери заслуживает смерти. Но не в  этом  главное.  Главное  в  согласии.  Вы
вполне законно приказали его арестовать. Но почему же его  от  всех  прячут?
Почему родственники не могут повидаться с ним? Это жестоко  -  оставить  его
перед лицом скорой смерти в одиночестве. Возможно,  родные  убедили  бы  его
сознаться быстрее, чем это сделал Ниссагль...
   - Не волнуйтесь,  Ниссагль  сделал  это  достаточно  быстро.  Одной  ночи
хватило.  И  пары  измочаленных  плеток.  -  Губы  Беатрикс  искривились   в
саркастической усмешке:
   - А родственникам, думаю, предстоит с ним встретиться на том же  эшафоте.
Так что перед лицом смерти он один не окажется. Вы со страху так  засиделись
по своим гнездам, что  проворонили  последние  новости.  Ниссагль  арестовал
многих Кронов, почти всех мужчин, за нарушение указа  о  запрете  держать  в
доме Хартию Воли. Помните такую? Вот Аргаред должен бы хорошо ее помнить.  У
них, согласно докладу, полно в доме этой мерзости в черновиках и  копиях,  и
еще другой крамолы не счесть. Так что, Эмарк... продолжая вашу мысль о  двух
племенах и совмещении их обычаев... Похвальное, что и  говорить,  намерение,
но дело в том, что у королей обычаев не бывает. Обычаи бывают у подданных. А
короли, к вашему сведению, правят лишь по собственному  разумению.  Так  что
простите меня... - она развела руками, - я не обязана прислушиваться к вашим
требованиям. С вашего позволения, аудиенция окончена.
   Магнаты поднялись.
   - Можете не кланяться. Вы ведь не подданные. Вы Высокие Этарет. Знаю, что
кланяться человеку вы не способны - у вас сразу начинает болеть шея.  Ходите
уж прямо. Только смотрите - я терплю-терплю  и  начну  эту  хворь  лечить  -
веревкой или топором. У меня уже и лекари наняты.
   После их ухода  она  подошла  к  окну,  посмотрела  на  реку.  Победа  не
доставила ей удовольствия. "Скоты, -  думала  она  об  ушедших,  глядя,  как
возятся на барже грузчики, - сами-то хороши, сволочи. Такие же люди,  как  и
все. Люди. Мои люди. - Ей вдруг стало жалко себя, и глухо ворчавшая  совесть
умолкла окончательно. - Все они - мои люди. Но своих-то я в обиду не дам".
   На площадях Хаара раздался, глуша все, безрадостный вой рогов, и когда он
отзвучал, герольдами было объявлено, что по истечении часа в Старом  Городе,
на  площади  Огайль,  казнят  преступника   Этери   Крона,   обвиненного   и
признавшегося в покушении на жизнь королевы и непреднамеренном  убийстве  ее
жениха Эккегарда Варграна. Толпы народа, сметая все на своем пути,  ринулись
на Огайль и за полчаса так ее запрудили, что  шагу  нельзя  было  ступить  -
толпу колыхало туда и обратно от сбитого возле  стены  широкого  и  высокого
помоста к устью улицы Короны.
   А люди текли и текли по Плавучему  мосту,  по  открытой  Большой  Галерее
через саму Цитадель, переправлялись на лодках, обсели паромы - чисто мухи на
падаль слетались. В толпе царила какая-то добродушная сплоченность  -  никто
не лаялся, не поднимал шума из-за толчков и отдавленных  ног,  -  как  будто
должно было случиться то, чего давно  уже  ждали,  на  что  из  поколения  в
поколение надеялись.
   С  улицы  Короны   вдруг   побежали,   расталкивая   толпившихся   зевак,
ландскнехты, потом с грохотом промчались на рысях конники, расчистив  проезд
до эшафота. Толпа охнула, подаваясь назад. Тихо цокали маленькими  копытами,
кивали оперенными головами раззолоченные дворцовые кони.
   - Шапки долой! - прозвучал зычный клич. На площадь въехала королева.
   Конь ее шел тихой  иноходью,  на  голову  ему  была  надета  монструозная
золоченая маска, изображавшая череп рогатого ящера. Крупные  фестоны  попоны
спускались с шеи и достигали копыт - конь в этом наряде казался ненастоящим.
Копыта его поблескивали золочеными накладками.
   Беатрикс откинулась в высоком седле. Изрезанный  крупными  зубцами  конец
покрывала,  спускаясь  с  ее  шляпы,  дважды  обвивал   голую   шею,   точно
черно-золотой хвост змея, и сверкающе-мрачным потоком ниспадал  до  стремян.
Широкие рукава, сцепленные на спине зажимом,  напоминали  грузные  сложенные
крылья и заменяли мантию. Она проехала вперед,  мельком  улыбнувшись  толпе.
Свита окружала ее, в свою очередь окруженная двойным кольцом охраны.
   Через некоторое  время  отдаленный  шум  послышался  с  улицы  Возмездия.
Солдаты появились и оттуда. Это были черные ландскнехты Сервайра; перед ними
расступались молча, с боязливой и немой почтительностью.
   Сначала проехали черные рейтары, они влились в  шеренги  оцепления  возле
эшафота. Внезапно настала тишина, в которой явственно  различался  неслышный
прежде скрип и звон амуниции. Потом в  окружении  четырех  офицеров  проехал
маленький, пышно разодетый всадник  на  рослом  жеребце.  На  всаднике  была
высокая шапка с плюмажем и блестящей большой пряжкой, еще  более  вытянувшая
узкое недоброе лицо. Гирша Ниссагля узнали и зашептались.
   И вот показалась тяжелая и длинная Ломовая телега, выкрашенная  в  черный
цвет, у нее было шесть колес, и везли ее две толстозадые  пятнистые  лошади,
крытые куцыми алыми попонами. Подручные палача, затянутые в  черное,  стояли
на запятках. Осужденный сидел, неестественно выпрямившись - его  локти  были
прикручены  к  скамье.  А  сбоку,  поигрывая  вожжами,  поводя  плечами  под
пелериной из алого сукна, шел  палач  Хаара,  и  в  щелях  маски  счастливым
бешенством пылали его бледные глаза.
   Одновременно с гулким ударом меди он осадил лошадей у ступеней на эшафот.
Высоко на белой стене  трубачи  вскинули  трубы.  Ветер  относил  в  сторону
чиновничьи  черно-белые  мантии.  На  помост  поднялись  законоведы   Тайной
Канцелярии и Ниссагль. Следом - палачи.  Потом  двое  солдат,  вспрыгнув  на
телегу,  отвязали  Этери  и  под  локти  взвели  его  на  лестницу  он   был
недоумевающе-покорен, словно все это  делалось  не  с  ним,  и  не  поднимал
растрепанной золотистой головы.
   Тяжелое молчание все сильнее наваливалось на площадь. Ниссагль  развернул
свиток с болтающейся печатью. Голос  его  врезался  в  тишину,  как  тусклая
секира.
   "Именем ее величества королевы Эмандской Беатрикс..."
   Люди  заворчали  с  глухим  одобрением,  слушая   приговор.   Для   пущей
наглядности в приговоре было подробно описано действие яда,  и  ужаснувшиеся
горожане излечились от последних остатков жалости. Проклятия доносились даже
из прилегающих к  площади  проулков,  куда  слова  Ниссагля  долетали  через
множество уст уже приукрашенными. Ниссагль уловил момент, завершил чтение  и
дал народу излить свои чувства.
   Это была не радость и не злорадство черни, а какое-то  свирепое  очищение
от  суеверного  страха,  связанного  с  именем  Этарет.  Словно   разорвался
стиснутый вековой круг - не чувствуя себя в силах выразить это  словами  или
смехом, люди разразились бессвязным ревом, исступленно вопили,  колотя  друг
друга кулаками по спинам и плечам.
   - Исполняйте, мастер!
   Толпу швырнуло вперед в едином порыве.
   - Исполняй, мастер! - заорали сотни глоток, словно желали  передать  свою
силу и ярость детине в красном оплечье.
   Канц вырвал трепещущего Этери из рук ландскнехтов  и  тряхнул  над  краем
помоста, словно  ветошку  на  распродаже.  Сказывался  опыт  лицедея  в  его
нахрапистых, азартных ухватках. Толпа завороженно,  со  всхлипами,  ахами  и
охами, следила за каждым  его  движением.  Солдаты  возле  эшафота  тихонько
застучали палками по натянутой на бочку коже...
   ...Раздался треск рвущейся материи - белые клочья, оставшиеся  от  рубахи
преступника, Канц швырнул вниз, -  порхая,  они  упали  к  ногам  стражников
оцепления.  Солдаты  на  стене  и  на  крышах   домишек   взяли   самострелы
наизготовку.
   ...Руки Этери захлестнула петля и вытянула их поперек плахи.  Канц  занес
топор...
   Звучно выдохнув, он ударил.
   С диким отчаянным визгом искалеченный откатился в угол эшафота  под  пики
стражников.  Подручные  палача  тут  же  бросились  к  истекающему   кровью,
обезумевшему  от  боли  осужденному.  Над  их  суетливой   возней   величаво
покачивалась черная петля. Ударами в спину и оплеухами Этери  вытолкнули  на
середину  помоста.  Канц  накинул  ему  на  шею  петлю.  Этери  извивался  в
конвульсиях, его с трудом удерживали.
   - Иэх! Впер-ред! -  рявкнул  Канц  и  с  размаху  вышиб  подставку.  Тело
задергалось, разбрызгивая кровь  во  все  стороны.  -  Подыхай,  мать  твою!
напутствовал Канц и отошел в сторонку.
   Агония оказалась долгой. Наконец изувеченное тело с неузнаваемым  лиловым
лицом обвисло неподвижно - только из  культей  продолжала  капать  на  доски
кровь. Высокий Этарет, первый за много веков, болтался в петле, как воришка.
   Какая-то женщина вышла  вперед.  Шлюха,  судя  по  куцему  алому  лифу  и
короткой юбке. Она  медленно  прошла  сквозь  ряды  дозорных,  поднялась  по
с