ыли
могущественные союзники. Однако во всем, что касалось магов, законы людей
не имели силы, и он никак не мог найти способа подобраться к ним поближе.
Дары отвергались, ни в какие переговоры маги вступать не желали и всегда
ускользали из засад, каждый раз примерно наказывая его воинов за дерзость.
Как бы не обернулось бедой и нынешнее дело...

Но, скорее всего. Флорин просто ошибся. Встретил какого-нибудь лесного
бродягу, их тех, что десятками слетаются как стервятники отовсюду, едва
запахнет большой войной...

Снизу из подворья донесся до князя, густой аромат ржаного хлеба и звон
серебряной посуды, борянские девки, готовившие княжеский стол к обеденной
трапезе, шастали по нижнему двору от подвала к терему с подносами в руках,
словно невзначай высоко задирая подолы. Стольничные, подавалы и прочий
мелкий люд, коему было положено присутствовать у князя на трапезе, уже
спешили из нижних дворов поближе к терему.

Бездельников и прихлебал не перечесть - гнать бы их всех, да нельзя
китежское княжеское застолье должно быть не хуже новгородского. А сколько
добра переводится впустую! Да ладно бы только за столом, а спальничные,
одевальные... А дружина? Вся гвардейская сотня токмо и может, что подпирать
столбы в княжеских хоромах.

Раньше было не так! Раньше каждый человек своим трудом добывал пропитание,
одежду, кров и еще платил десятину городу для содержания дружины. А если
это добро тратили неправильно, то городское вече строго спрашивало со
старосты.

Потом появилась княжеская десятина, церковная - и пошло, пошло...

Может быть, с непомерной жадности, с призрачного блеска византийской
роскоши, затмившей русичам глаза, и началось медленное, не сразу заметное
разложение всего государства Киевского? Началось с того рокового дня, когда
великий князь Владимир раздал вотчины своим отпрыскам. Возможно, и еще
раньше, возможно, все случилось в тот день, когда поплыло по Днепру
отвергнутое тело старого бога...

Тысячу лет несчастий предрекли волхвы за святотатство, так, может, оно
началось, это черное тысячелетие?..

Владислав видел, как медленно, незаметно, откуда-то из потаенных глубин
пробивается на поверхность зло, упорно отращивая свои ядовитые ростки день
за днем... И не в том дело, что усилился разбой на дорогах, а поборы и
взяточничество прочно свили свое гнездо в палате писцов, а в том, что
озлобились и ожесточились люди, потерявшие веру в своих князей. Ложь как
ржавчина начала разъедать больное тело государства, подготавливая почву для
новых зловещих ростков.

И тут как раз, словно ждали подходящего времени десятки лет, объявились
неизвестные степные племена.

Вздохнув и перекрестив лоб в сторону недавно возведенного нового храма,
князь прошел в потайную горницу в своих хоромах, где стоял резной истукан
Дажбога.

В былые времена не нужно было прятать в домах изображения старых богов и
они свободно стояли по специальным, отведенным для этого урочищам, среди
лесов и полей - но то было раньше... Теперь приходилось таиться от
многочисленных соглядатаев, чтобы не прослыть язычником и не навлечь на
себя опалу Мономаха и Светлейшего Киевского князя.

Молитва Владислава была недолгой. С домашними божками русичи привыкли
обращаться по-свойски, как с членами семьи, и хотя Дажбог был рангом
повыше, попав в домовую ризницу, он становился членом рода.

Владислав просил Дажбога не оставить его своей мудростью, поддержать в
нелегких переговорах и помочь отличить ложь от истины - прикинуться магом
мог какой-нибудь чужак, пришелец из неведомых северных лесов. О них ходило
много страшных рассказов. Говорили, что там до сих пор обитали волхвы,
исчезнувшие на Руси вместе со старыми богами, которым они служили
когда-то...

Закончив излагать свои просьбы к Дажбогу, Владислав не забыл оставить в
жертвенной чаше щедрый дар из меда и пшеничных зерен. Бог, как и все
остальные в его доме, должен чувствовать себя сытым.

Ощущение волшебного сна не покидало Глеба с того момента, как он попал в
Китеж. Каждую минуту с замиранием сердца он ждал пробуждения и возвращения
в серую безрадостную действительность, окружавшую его все последние годы.
Но пробуждение так и не наступило.

Вместо этого из потаенных глубин прошлого всплыл в центре Светлояр-озера
сказочный град... Он стоял в окружении собственного отражения от чистой
озерной воды, и солнце золотило крыши его домов, его бревенчатые крепостные
стены.

Люди двадцатого столетия не видели воочию даже малого черепка из этого
града, лишь легенда о нем осталась в памяти народа, такая же светлая, как
сам город...

Проплыли мимо огромные, в три человеческих роста, ворота, срубленные из
дубовых, окованных железом бревен. Показались за ними стены, крепко сбитые
из заостренных в верхней части кольев и облитые темной смолой, чтобы дерево
не портила гниль.

Стены укреплял земляной вал, присыпанный с внутренней стороны широкой
кольцевой насыпью, по которой неторопливо прохаживались дозорные,
защищенные от случайной непогоды широким навесом из больших кусков
древесной коры...

Едва лошади ступили на мощенные бревнами улицы, как звонкий перестук копыт
возвестил любопытным горожанам об их прибытии.

Приподнялись низкие приторы калит, отворились резные ставни, улицы
постепенно наполнялись любопытствующим народом.

Глеба поразила непринужденность русичей, с молоком матери впитавших чувство
собственного достоинства. Горожане насмешничали не над гостем, к которому
относились со странным почтением, а над сотником да над своими
дружинниками. Те, впрочем, не особенно обижались и отшучивались в ответ так
же беззлобно.

Удивительное ощущение единой общности, одной большой семьи, в которую
входили все люди этого племени, отозвалось в Глебе непрошеной тоской - к
нему это не имело никакого отношения. Собственный дом он добровольно
согласился покинуть навсегда, а новый вряд ли найдешь на чужбине. Хоть и не
чужбина это вовсе, всего лишь иное время. Но оказалось, тысячелетие,
отделившее Китеж от современников Глеба, возвело между юношей и городом
преграду посерьезней любых границ. И, соглашаясь со всеми условиями Аркадия
Димитриевича, он просто не думал об этом, да и не верил, что такое
возможно. Но вот он древний град перед ним - его везут по улицам
легендарного Китежа...

Князь принял чужеземца прямо в трапезной, предварительно осведомившись, не
слишком ли того мучает полученная от печенегов рана. И хотя в глубине души
князь полагал, что маги вообще не способны испытывать боль, - все же это
казалось невежливым тащить к столу раненного стрелой человека, - только уж
слишком велико было княжеское нетерпение и любопытство.

Владислав не знал, как ему себя вести с гостем. С одной стороны, по манере
держаться, по одежде, по выговору этот человек не походил на уроженца
знакомых русичам племен, с другой стороны, на мага он тоже не слишком
походил, хотя в подобной одежде их и видели иногда, если случайно заставали
в лесу или в поле.

За гостем не чувствовалось той силы, которой так жаждал князь. Не тот
возраст, не та осанка. И потому серьезный разговор Владислав не спешил
начинать, а лишь ублажал гостя, задавал ненароком словно бы и вовсе ничего
не значащие вопросы да не спускал с Глеба внимательных, слишком трезвых для
застолья глаз.

Была отослана из трапезной даже личная стража, одно это говорило о том,
сколь важным считал князь встречу со своим гостем. Правда, двое
неподвижных, как изваяния, великанов в синих кафтанах, с секирами на плечах
все равно остались в дальнем углу комнаты. Посмотрев тяжелым взглядом на
этих людей, не подчинившихся его приказу, князь лишь тяжело вздохнул и
жестом приказал усадить Глеба за стол.

Того, словно ребенка, внесли в трапезную на руках, несмотря на его
протесты, дабы не причинять раненому излишнюю боль.

На самом деле стрела лишь слегка задела мышцу, рана оказалась пустяковой, а
после травных мазей и отваров русичинских лекарей и вовсе не беспокоила
его. Зато изголодавшегося за два дня на лесных харчах Глеба замутило от
изобилия княжеского стола.

Печеные лини и осетры, жареная кабанятина, яства и фрукты грудами лежали на
огромных глиняных, стеклянных и серебряных подносах. Изобилие разномастной
посуды говорило о смешении стилей, о простоте нравов и о том, что подлинная
византийская роскошь еще не успела укорениться в княжеских покоях, а лишь
пускала здесь первые пробные ростки.

И уж совсем забытым лакомством показался Глебу ржаной, только что
выпеченный, благоухающий жаром русский хлеб...

- Да ты ешь, не стесняйся, - усмехнулся князь. - Здесь у нас все просто.

Дождавшись, пока гость утолит первый голод, он сам налил в его кубок
хмельного меда. Выждав приличествующее для начала беседы время, князь
спросил, неторопливо поглаживая густую черную бороду:

- Знаешь ли ты, что забыли на моих землях твои сородичи, почему пришли не
спросясь и ведут себя так, будто земля принадлежат им?

Глеб отрицательно покачал головой и с сожалением поставил на стол
серебряный кубок византийской работы. Тисненые золотые звери бежали по его
бокам, и мягкое сияние отраженного от инкрустаций света рассыпало по столу
теплые желтоватые блики.

Настала пора рассказать о себе, ответить, что он понятия не имеет, о каких
сородичах говорит князь, и объяснить, откуда он родом... Но как объяснить
свое появление здесь? Что сможет понять этот человек, отделенный от его
эпохи бездной времени?

Глебу понравился князь - понравилась его простота, добродушие и глубоко
скрытая тревога, о причинах которой он мог только догадываться. Но это
ничего не меняло. Их все равно разделяла непроходимая пропасть.

Неожиданно на галерее, окружавшей трапезную, скрипнула дверь, и девушка в
простом домашнем сарафане остановилась у перил. Она смотрела в сторону,
стараясь не встретиться взглядом с Глебом, но и без ответного взгляда он
сразу же узнал ее.

Девушка, с его картины, стояла, небрежно опершись о перила. Девушка из
Влесовой книги... Он смог бы узнать ее среди тысяч других, хотя там, на
картине, фигурка ее казалась совсем крошечной, но, вглядевшись в картину,
он приблизил ее лицо, увидел и запомнил эти синие, как Светлояр-озеро,
глаза, эту русую косу до колен...

Внезапно с абсолютной ясностью он понял, что их встреча не случайна и не
зря привела его книга в забытый край его далеких предков.

"Теперь ты страж", - сказал таинственный голос, и, кажется, он начинал
понимать лишь сейчас, что имелся в виду не просто страж книги - этой
девушке угрожает смертельная опасность... Змей выползал из-за кустов за ее
спиной... Скорее всего, она даже не знает об этом.

Но прежде чем он решил, как предупредить ее, мимолетное видение на галерее
исчезло - снова скрипнула дверь, и наваждение отпустило Глеба. Князь,
усмехаясь, смотрел на него.

- Теперь ты слышишь меня? Тебе так понравилась моя дочь? Она своенравна и
любопытна, как всякая женщина. Ей захотелось взглянуть на волшебника.

- На какого волшебника? На меня? Но я вовсе не волшебник.

Князь словно и не заметил его слов.

- Ты небось слышал про наш договор с Манфреймом?

Глеб в ответ опять лишь отрицательно покачал головой, так и не заметив,
какое значение придавал князь последнему вопросу, как сузились и потемнели
его глаза, напряглись руки...

Не до этого было Глебу, он все еще не пришел в себя после потрясения,
которое только что испытал.

Всего секунду и видел Глеб, словно отпечаток на моментальной фотографии,
льняные волосы, завитые в толстую косу, простой сарафан, без украшений,
лишь расшитый искусными мастерицами, синие девичьи глаза... Да много ли
времени надо тому, кто столько лет сиднем просидел в инвалидной коляске,
чтобы запомнился девичий взгляд.

- Так, значит, не слышал... Может, ты и Черный замок никогда не видел?

Глаза князя, запрятанные под густыми бровями, неожиданно сверкнули недобрым
огнем, и Глеб понял, что беседа подошла к самому главному, к тому, ради
чего и была затеяна вся княжеская трапеза.

- Нет, не пришлось, - твердо ответил Глеб. - Хотя по твоим рассказам я
понял, что там находится какой-то могущественный враг. Но я никогда раньше
не был в твоем мире и попал в него совсем недавно.

- Откуда же ты шел? Что-то я не припомню в наших краях подобных тебе. Такую
одежду, как у тебя, носят только волшебники из Анаварского леса.

- Значит, там находится база, - пробормотал Глеб, отмечая про себя эту
важную информацию. - А шел я издалека...

Но князь ждал продолжения, и Глеб прекрасно понимал, что от того, каким оно
будет, зависела, возможно, его судьба...

С самого начала все пошло не так. Мало того, что он не попал на базу, куда,
по-видимому, должен был попасть в первую очередь. Теперь еще он чувствовал
себя ответственным за судьбу княжны, и от того, сумеет ли он сейчас
приобрести если не друга, то хотя бы не врага в лице Владислава, зависело,
как сложатся его отношения и с ним самим, и в будущем, возможно, с его
дочерью - сама возможность увидеть княжну еще раз теперь тоже зависела от
расположения князя...

И в эту решающую минуту ничего лучшего он не придумал, как рассказать князю
правду, совершенно не надеясь на то, что его хотя бы поймут.

Закончив свой короткий рассказ о безумном и таком невероятном отсюда мире
далекого будущего, Глеб медленно достал из кармана металлический кубик
зажигалки и одну из последних оставшихся у него сигарет. Вспыхнул голубой
огонек, и облачко дыма поднялось к потолку...

Глеб иногда закуривал во время трудной беседы, это успокаивало, давало
возможность подумать. Вот и сейчас он проделал неосознанные, привычные
движения, не подумав о том, какое впечатление может произвести зажигалка на
человека, всю свою жизнь добывавшего огонь кресалом и никогда не слышавшего
о табаке.

Только по расширившимся зрачкам князя, по его побледневшему лицу Глеб
понял, что произошло нечто чрезвычайное. Однако князь сразу же взял себя в
руки. Внешне князь казался спокойным, и лишь глубоко внутри его темных глаз
тлел теперь уже не угасающий, настороженный огонек тревоги.

- Будем считать, что я тебе поверил. Я еще не встречал человека, который
врал бы так нелепо, возможно, ты говоришь правду. Но тогда ты должен знать
о нашей судьбе... Сколько, ты сказал, лет отделяет наши племена?

Случилось то, чего Глеб ожидал меньше всего, - князь ему поверил. И теперь,
сказав "а", он должен говорить дальше, говорить правду, какой бы горькой
она ни была.

- Почти тысяча лет... У вас будет большая война.

- Это я знаю. Печенеги давно беспокоят нас своими набегами, и князья решили
покончить с этим.

- Это будут не печенеги.

Они надолго замолчали. Князь, по тревожному тону Глеба почувствовавший,
насколько серьезно то, что он ему сказал, ждал продолжения, а Глеб все
никак не мог закончить, не находилось нужных слов...

- Готовы ли вы к длительной осаде? Хватит ли у вас запасов, если
объединенные силы русских князей будут разбиты и враг подойдет к стенам
города, сумеете ли вы продержаться хотя бы до зимы?

- Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Они вышли в сени. Двое стражей неотступно следовали за князем в нескольких
шагах позади. Коридор закончился дозорной галереей, опоясавшей терем с
восточной стороны. Отсюда был виден весь Китеж.

Длинные ряды повозок, запряженные ездовыми быками и лошадьми, везли в город
осенний урожай. Вольноживущие торопились до наступления холодов укрыть свое
богатство за надежными стенами Китежа. От озера тянуло осенним холодным
ветром, и невысокие волны лизали деревянный настил, покрывавший весь тракт
от самого Островца до Настоящего города.

Глеб попытался было их подсчитать, но вскоре сбился со счета.

- Сколько вы сможете собрать воинов, если придет большая война?

- Если собрать воинов из всех дальних хуторов и вольных поселений, не
меньше тридцати тысяч встанут у этих стен.

- Те, что идут на вас с востока, похожи на пыль, несущуюся вместе с ветром.
Их сотни тысяч, и они не знают пощады. Дети, старики - им все едино. Они
разорят ваши города, уничтожат ваши посевы, отберут ваши запасы, угонят в
рабство ваших жен и дочерей...

Князь едва сдержал закипавший гнев. Чужеземец пытался запугать его, его,
чьи воины десятки раз отбрасывали печенегов с узкого перешейка,
соединившего неприступную крепость его острова с берегом.

Словно услышав его мысли, маг сказал:

- Те, что идут с востока, - хуже печенегов. Их не остановят ваши стены. Их
слишком много, и они слишком голодны. Они жили вместе со своими стадами и
теперь, покинув их, не остановятся ни перед какой преградой. Если
понадобится, они выложат вал вокруг твоих стен телами своих соплеменников.
Они не знают пощады даже к самим себе.

- Кочевники сами всего лишь стадо! Не раз налетали с востока их орды и,
попробовав наших мечей, убирались восвояси.

- Эти другие, и теперь у них появился вождь, сумевший собрать вместе сотни
разрозненных кочевий.

- В Светлояр-озеро впадает немало рек. К нам приходят корабельники из самых
дальних пределов от варягов и Византии. Никто из них не слышал про нового
хана. Почему я должен тебе верить?

Глеб чувствовал себя так, словно беспомощно барахтался в стылой трясине.
Все его слова, любые действия - все натыкалось на непреодолимую стену.
Словно само его желание поспорить с предначертанием времени вызывало
яростное противодействие.

- Но даже если все окажется так, как ты говоришь, если их действительно
сотни тысяч, что я смогу сделать против такого войска?

- Нужно объединять княжества, создавать единую дружину - у нас такая
дружина называется армией. Чем скорее вы это сделаете, тем больше шансов
хотя бы встретить противника достойно, и, если повезет, задержать его
продвижение к городу до зимних холодов.

Князь, уже не скрывая ни своего гнева, ни горечи, произнес, отводя взгляд к
далеким холмам на северной стороне Светлояр-озера:

- Ты еще слишком молод для мага, даже для воина ты слишком молод, а есть
мудрость, которая приходит к человеку только с прожитыми годами. Никогда ни
один глава самого ничтожного рода не согласится добровольно поступиться
даже малой частицей власти. Только силой их можно заставить объединиться.

- Однажды это удалось Владимиру...

- На это ушло слишком много лет... Слишком много крови русичей пролилось
ради того объединения. Мы вольные люди, мы привыкли жить независимо. Только
если приходит сильный враг, наши племена начинают объединяться, но тогда,
по большей части, оказывается уже слишком поздно...

Сейчас меня гнетет другая беда, гораздо более близкая. Жребий пал на мою
дочь, и в конце года она должна покинуть мой дом. Манфрейм, наш древний
враг, заберет ее в свой замок в качестве дани, и большего позора не знали
мои седины...

Глеб вздрогнул, словно почувствовал холодное прикосновение змея,
выползающего из кустов. Где-то очень далеко над морем возникло ощущение
света. Солнце еще не успело пробиться сквозь толщу воды, и заря спала за
чертой горизонта, но в стороне востока уже зарождались, пока еще
призрачные, светоносные образы.

Время неумолимо сдвигалось к восходу. С каждой секундой от нашей планеты
отделялись пласты прошлого и неудержимо уносились в бесконечность
космоса...

- А будущее? - спросил Головасин. - По этой теории получается, что будущего
нет совсем.

- Будущее вообще условное понятие. Оно никогда не успевает наступить. Оно
наступит завтра, через час, через минуту, а как только приходит, становится
настоящим и тут же превращается в прошлое. Помните песню: "Миг один, между
прошлым и будущим, именно он называется жизнь" - в этой фразе скрыт
глубокий философский смысл. Мы пассажиры поезда, стремительно несущегося к
будущему, но картины того, что находится впереди, из окна не видно.

- Но если красное смещение - это движение времени к прошлому, то будущее,
то самое, которое еще не наступило, с пространственной точки зрения,
находится где-то в центре планеты.

- Совершенно верно. Оно и должно находиться в геометрической точке центра.
И из нее истекает, не