три свободно мог бы поместиться взрослый
мужчина. А вес бочки был таков, что Глебу не удалось сдвинуть ее с места.

Собственно, именно своими размерами она и привлекла его внимание.
Стандартные бочонки с порохом, из соображений безопасности и удобства
транспортировки, вмещали не более двадцати килограммов, но в этой было,
наверно, не меньше центнера.

Очевидно, бочка выполняла роль своеобразного ларя или накопителя, куда
ссыпали остатки некачественных зарядов.

Селитра на открытом воздухе моментально впитывает влагу, и черный порох
очень быстро отсыревает - он знал это по своему небольшому охотничьему
опыту.

Возможно, раньше порох и был слегка отсыревшим, но сейчас, на ощупь, он
показался Глебу совершенно сухим. Слишком многое зависело от этой бочки, и
Глеб решил проверить все еще раз. Он взял небольшую щепотку черных крупинок
и, шагнув в сторону, подальше от вскрытого запасника, щелкнул зажигалкой.

Щепотка порошка вспыхнула ослепительным дымным пламенем, осветив на
мгновение стены подвала. Факел погас еще раньше, и, когда порох прогорел,
Глеб оказался в полной темноте.

Вот уже несколько минут снаружи не доносилось звуков боя. Юра, вероятно,
погиб.

Успел ли он объяснить Ваславу, что их тела не достанутся врагу? Огненная
купель взрыва развеет их прах по окрестным ущельям, а души отойдут к теням
дедов, в сверкающей небесной Ини...

Он так хотел сейчас соединиться с этой простой, не замутненной тысячелетней
ложью верой!

Осталось лишь дождаться скрипа лестницы и шагов многих людей. Он хотел,
чтобы наверху, в комнате над его головой, скопилось побольше тех, кто стал
причиной их гибели. Тех, кто похитил у него Брониславу.

Он попытался в последний раз вспомнить ее лицо и не смог. Рядом с проклятым
замком его мозг погружался в ватную немоту, он не чувствовал никаких
контактов. Все, чему учил его Варлам, здесь оказалось бесполезным.

Она не сможет даже узнать о его гибели и по-прежнему будет ждать, надеяться
на помощь, которая так и не придет...

В двух метрах находилась стена подвала. Единственная гранитная стена среди
песчаника, в котором вырублен склад. Единственная стена, не закрытая
полками с боевым орудийным припасом.

Десятки раз он простукивал ее поверхность, в тщетной надежде найти дверь
или хотя бы малейшую щель в каменном монолите. Наверно, от слишком сильного
напряжения перед глазами Глеба поплыли световые пятна, то угасая, то
появляясь вновь. А чуть позже послышались странные звуки, словно кто-то
скребся в глубине гранитного монолита...

Возможно, именно так и должна скрипеть лестница, и это тот самый последний
звук, после которого ему останется лишь повернуться к открытому бочонку с
порохом и нажать на рычажок зажигалки.

Валериан, новый послушник приднепровской общины имени Святой Девы Марии,
проводил свои дни в посте и молитве. Для новичков режим здесь соблюдался
особенно истово. Двенадцать часов занятий под наблюдением строгих учителей,
изучение древнеславянской азбуки и правил красноречивого писания святых
текстов.

За косноязычие, как, впрочем, и за другие подобные провинности, в конце
недели старший настоятель назначал розги. Тяжелее всего будущий молодой
монах переносил полное отсутствие женщин.

Иногда, в особенно тяжелые моменты, он представлял свою прежнюю жизнь. Вот
только имя, которое он носил в миру, вспоминать с каждым днем становилось
все труднее. Кажется, его звали там Васин...

13

Замок Манфрейма был так велик, что внутри него свободно поместился бы целый
город. Человек мог потратить много лет, безуспешно пытаясь обойти все его
покои. Среди слуг ходили легенды о людях, навсегда затерявшихся в
бесчисленных апартаментах, в половине которых давно уже никто не жил.

Точнее, там не жили люди, а о существах, нашедших приют в заброшенных
помещениях, слуги старались не упоминать. Кто же лишний раз будет упоминать
о вурдалаках, злыднях и кикиморах? Их словно магнитом притягивал старый
замок, по ночам погружавшийся в свою вторую, тайную, нечеловеческую жизнь.

Но днем все опять возвращалось на свои места и замок становился похожим на
древнее человеческое жилище.

Он был бесконечно стар, этот замок Манфрейма, старше своего бессмертного
господина. Десятки поколений родились и умерли за его стенами, а замок все
стоял, вбирая в себя пыль веков, накапливая золото и кровь.

Много раз люди пытались разрушить его неприступные стены, но каждая такая
осада лишь увеличивала мощь Манфрейма.

Погибшие в бою солдаты противника пополняли ряды манфреймовской армии.
После любого сражения его войско увеличивалось. Лишь за последние столетия,
когда у русичей появилась отвратительная привычка сжигать погибших в бою
товарищей, у магистра возникли сложности с новобранцами и ему пришлось
обложить человеческой данью все окрестные княжества.

Это была совсем не простая задача. Непокорные русичи слишком часто пытались
нарушить установленный им порядок вещей, и, чтобы поддерживать его,
приходилось постоянно напоминать им о той колоссальной силе, которой
обладал орден.

Лишь после того, как космическая Федерация обратила наконец свое внимание
на Землю, Манфрейм почувствовал некоторое облегчение, очень быстро найдя с
ней полное взаимопонимание.

Федерация под его покровительством построила и теперь использовала очень
важную для нее в стратегическом отношении базу. Манфрейм же получил
возможность использовать в своих целях международные торговые каналы
Федерации.

Вместе они составили силу, фактически полностью подчинившую своей тайной
власти планету. Оба компаньона старались без необходимости не привлекать к
себе внимания населения. Такое управление было проще в организации,
свободнее в выборе решений, да и обходилось намного дешевле.

Пожалуй, лучше самого Манфрейма расстановку сил на планете и рычаги власти,
ими управляющие, знал лишь один человек, предпочитавший держаться в тени, -
главный казначей манфреймовского замка Марк Ращин, высокий, худой мужчина с
орлиным носом и густыми курчавыми волосами.

В день, когда осаждающие начали штурм третьих по счету ворот, он как раз
закончил очередной недельный отчет для своего господина и остался им крайне
недоволен.

С таким отчетом показываться на глаза Манфрейму было весьма рискованно.
Магистр, обладавший феноменальной памятью, в особенности на цифры, держал в
своей огромной лысой голове данные за все ближайшие месяцы, и столь резкое
падение доходов не могло остаться незамеченным.

Никто и никогда, включая самого Ращина, не видел ни лица Манфрейма, ни тем
более его головы. Он появлялся на людях только в стальном шлеме с опущенным
забралом. Но Ращин почему-то всегда представлял себе шефа лысым.

Однако независимо от состояния волос Манфрейма отвечать за убытки придется
Марку.

Как будто это он устроил осаду замка, сделавшую невозможной движение обозов
с товарами.

Кроме того, летучие отряды, собиравшие дань с соседних княжеств, все чаще
наталкивались на засады, несли потери в постоянных стычках с русичами, а то
и вовсе не возвращались. Работать в этой варварской стране становилось
совершенно невозможно.

Если бы не замок, давно ставший для ордена координационным центром и
перевалочной базой для его тайных операций, он рекомендовал бы совету
перенести майорат в другое место.

Единственный выход, который у него еще оставался, - подсунуть отчет
Манфрейму в самый неподходящий момент и, сославшись на необходимость
срочной банковской операции, попытаться добиться его визы. Потом все равно,
конечно, возникнут неприятности, но от самого страшного он будет
застрахован. Манфрейм верил в магическую силу знаков, начертанных на
бумаге, и никогда не изменял своего письменного решения.

Таким местом могла бы стать накопительная клиника, где вечерний осмотр и
подготовка материалов к отправке заказчикам стали для Манфрейма
своеобразным ритуалом, который он старался не пропускать. Здесь же его
хозяин предавался единственному своему развлечению, не связанному с
непосредственным получением доходов и усилением собственной власти.

Он отбирал подходящие части человеческих тел для будущих монстров, которых
затем с увлечением конструировал в своей закрытой для всех лаборатории.

Сложность состояла лишь в том, что сам Ращин испытывал к залу вивисекций
непреодолимое отвращение, которое приходилось тщательно скрывать от
окружающих. Однако на этот раз выбора у него не было.

Клиника располагалась в просторном гранитном зале одного из нижних этажей.
Отсюда вопли оперируемых не могли нарушать покой остальных обитателей
замка.

Ниже находились лишь тайные этажи с личной сокровищницей Манфрейма, но в
нее никогда не заглядывал даже он - казначей, официально утвержденный на
этом посту советом ордена.

К столбам уже привязали четверых обнаженных мужчин и одну женщину. Техники
готовили покрытый белыми простынями операционный стол, а хирурги звякали
своими инструментами, заканчивая последние приготовления. Ждали лишь
появления магистра. Кроме этих металлических звуков, ничто не нарушало
мертвую тишину зала.

Скованные ужасом жертвы, не знавшие в точности того, что их ждет, хранили
молчание.

Напротив столбов с пациентами стояло приготовленное для Манфрейма кресло из
мореного дуба. Он любил наблюдать за лицами тех, кто ожидал своей участи,
пока медлительные хирурги потрошили очередную жертву. Женщину, как правило,
оставляли напоследок. В каждой партии всегда было не меньше одной женщины,
и если магистр оставался доволен работой своих подручных, он разрешал
позабавиться с ней перед вивисекцией всей бригаде "хирургов".

Специальные контейнеры с жидким азотом выстроились в длинный ряд по левую
сторону операционного стола. Лаконичные надписи на латыни: "Печень",
"Почки", "Легкие", "Прямая кишка" - чем-то напоминали кухню рачительной
хозяйки. Здесь не пропадало ничего - ни единого кусочка, ни единой капельки
крови. Аппараты вакуумного отсоса уже развесили над столом свои резиновые
щупальца.

Полностью выпотрошенный труп направляли по конвейеру в соседний зал, где
маги высокой квалификации заменяли изъятые на продажу внутренности
специальной энергетической смесью и, обработав труп мертвой водой,
отправляли нового новобранца в казармы Манфрейма.

Особенностью процедур в операционной было отсутствие всякого наркоза и
обезболивающих препаратов. Манфреймовские хирурги разработали специальную
теорию, из которой следовало, что только органы, извлеченные из живого, не
приглушенного наркозом тела, наполнены полноценной жизненной силой.

Они использовали пропаганду этой теории в неофициальной рекламе и добились,
к немалому удивлению Ращина, значительного увеличения сбыта своей
продукции. Но главной причиной была, конечно же, простая экономия средств.
Обезболивающие препараты стоили дорого, и тратить их на тех, кто все равно
должен был расстаться с жизнью, не имело никакого смысла.

Ращин считал себя человеком мягким и порой даже сочувствовал несчастным,
которых волокли в операционную. Конечно, это были всего лишь изгои,
отобранные на заклание своими сородичами. Или случайные пленники, посмевшие
поднять бунт против своего господина. Жалкие дикари, не достойные
сочувствия избранного.

Но, как бы там ни было, добровольно Ращин никогда не посещал места, куда
так стремились попасть большинство манфреймовских слуг, любивших здесь
развлекаться, когда их господин был занят другими более неотложными делами.

Вот и сейчас, нетерпеливо дожидаясь мастера, Ращин старался не встречаться
с глазами пленников, хотя порой, совершенно непроизвольно, его взгляд
скользил по обнаженному телу женщины, отмечая высокую полную грудь,
веревки, впившиеся в белое беспомощное тело...

Впрочем, предстоящая ей процедура казалась Марку почти милосердной. Ведь в
конце ее, когда за дело принимался скальпель хирурга, жертва, как правило,
уже ничего не чувствовала.

Звон металлических подков по каменному полу заставил Ращина вздрогнуть и
вернул к действительности. Звук шагов Манфрейма невозможно было спутать ни
с чем другим. Почему он так любил металл в своей одежде? Может быть,
потому, что звон маскировал костяной скрежет, исходящий от его тела?
Однажды Ращин слышал этот звук, и от одного только воспоминания мороз
прошел по коже казначея.

Высокий рыцарь в черных доспехах, в металлическом шлеме с кровавым плюмажем
- таким его знали все. Забрало шлема никогда не поднималось, и было
непонятно, откуда брались у него силы не расставаться даже на ночь с этим
бронированным одеянием.

Наконец магистр уютно устроился в кресле и обратил свое внимание на Ращина.

- Ну, что там у тебя? Опять спешим? - Бумаги тем не менее были уже в руках
Манфрейма. Марк замер, боясь перевести дыхание. Вот наконец печать магистра
на металлическом пальце рыцарской перчатки коснулась одной из них, выжигая
в углу несмываемый знак дракона, и наверху оказался финансовый отчет.

Марк вытянулся, всем своим видом выражая безграничную преданность.
Наибольшее беспокойство у него вызывало вовсе не общее падение доходов.
Дело в том, что там, среди бесконечных колонок, затерялась одна цифирь...
Цифирь, про которую он постарался напрочь забыть, не думать, не вспоминать
ни разу... Цифирь, за которою его вполне могли привязать к одному из
пустующих столбов в этом зале... Номер его личного счета в Цюрихе...

Догадывался ли магистр об этом счете? Кто знает. У него были свои,
недоступные Марку каналы информации. Возможно, он водит его как рыбу на
крючке, дожидаясь, когда Марк допустит серьезный промах, чтобы припомнить
ему все сразу.

Но, несмотря на постоянную страшную угрозу, начав, он уже не мог
остановиться, как не может остановиться алкоголик, распечатавший бутылку,
из которой собирался отхлебнуть всего один глоток.

- Почему курс гривны падает так медленно?

- Курс гривны? Я, право, не знаю... Такая мелочь...

Он не был готов к этому вопросу, не мог даже предполагать, что шефа
заинтересует состояние валюты варварской страны, годовой оборот которой был
меньше расходов на однодневное содержание замка Манфрейма.

- Мелочей в твоем деле не бывает. Миллионы складываются именно из мелочи.
А, валютой этой займись специально, в будущем она представит для нас
значительный интерес.

Наконец перстень приподнялся и выжег в углу документа извивающегося
дракона.

Отпустив Ращина, магистр продолжил наблюдение над вивисекцией.

Темная энергия, которая рождалась вместе с нечеловеческими муками тех, кто
лежал на столе, текла к нему обильным потоком.

Иногда Манфрейм приподнимал руку и указывал на отдельный, только что
извлеченный из трепещущего тела, дымящийся от крови кусок плоти.

Отмеченный им трансплантат хирурги заботливо укладывали в специальный
золотой контейнер с жидким азотом, стоящий отдельно от остальных.

Эти органы затем становились исходным материалом для любимых биологических
опытов Манфрейма, которым он посвящал свободные от основных дел часы.

В особом изолированном крыле замка, куда пускали лишь самых доверенных лиц,
расположились его биологические лаборатории, оснащенные самым современным
оборудованием, вывезенным из разных миров и эпох.

Здесь магистр занимался тем, что сращивал порой совершенно несовместимые
части разных тел, выводя на свет неподдающихся описанию уродов.

Здесь он давал полную волю своей темной фантазии и, используя
неограниченные возможности мертвой воды, оживлял созданных им монстров,
порождая на свет создания, которые не могли существовать в природе, здесь
он чувствовал себя почти богом...

Только когда последнее тело исчезло наконец в окошке приемника, Манфрейм
встал и направился к лестнице, ведущей в глубинный этаж хранилища, где
располагалась сокровищница.

Ни одно здание в мире не имело охранной системы такого уровня. Египетские
жрецы могли лишь мечтать о подобной защите для своего лабиринта, Манфрейму
удалось ее осуществить. Ни предупреждающих надписей, ни стражи ничего этого
здесь не было. Живые существа ненадежны - полагаться можно только на самого
себя.

Каждый, кто становился на первую ступеньку лестницы, сразу же оказывался в
ее конце, только сам Манфрейм мог видеть всю длину этой лестницы.

За последней ступенькой двери охотно открывались, приглашая названного
гостя войти в преисподнюю, и обманчивый блеск золотых миражей было
последнее, что видел он в своей жизни.

Настоящий, невидимый, ход в сокровищницу ответвлялся от середины лестницы -
и это был всего лишь первый уровень защиты. Пройдя его, бессмертный нажал
на потайной камень у поворота. Невидимые древние механизмы повернулись,
опуская решетку на логово Ламия.

Чудовище прорычало что-то нечленораздельное, но так и не поднялось со
своего ложа. За последние триста лет, с тех пор как его кормили в последний
раз, он сильно исхудал, но эти рептилии обладали феноменальной
выносливостью. Еще лет на двести его хватит, потом придется подумать о
замене.

Эта змея с собачьей головой служила Манфрейму уже более тысячи лет и была
невероятно стара.

Наконец Манфрейм оказался перед дверью из берилловой стали трехметровой
толщины. Мигающие, пробегавшие по ее поверхности огни говорили о том, что
сенсорная защита включена и любое постороннее прикосновение будет
немедленно пресечено.

Закончив вводить длинную череду цифровых кодов и сенсорных тестов, он
наконец увидел, как с глухим чмоканьем круглый гигантский поршень двери
начал медленно отступать назад, а затем, повернувшись вокруг своей оси,
ушел в стену.

Проход был свободен, но если бы кто-нибудь посторонний вошел в него в этот
момент, лазерные установки, настроенные его командами, испепелили бы
наглеца в считанные доли секунды.

Наконец Манфрейм оказался внутри первого зала сокровищницы. Дверь за его
спиной закрылась - она всегда закрывалась, отрезая его от внешнего мира, -
так он чувствовал себя в большей безопасности.

Всего здесь расположилось двенадцать залов, вытянувшихся длинной галереей,
но настоящие ценности содержали лишь два последних.

Манфрейм шел мимо сундуков, крышки которых распахивались при его
приближении. Поддавшись призывному блеску драгоценных камней, его руки
невольно тянулись к ним, и он едва сдерживал себя, чтобы не остановиться и
не начать вновь и вновь пересчитывать свои сокровища - иногда на это
уходили годы, и редко когда ему удавалось добраться до последнего, самого
главного зала.

Но сегодня он решил во что бы то ни стало попасть туда, где среди сокровищ
чуди хранилась ониксовая бутыль со смесью драконьей крови и мертвой воды.

Раз в сто лет грамм этого эликсира поддерживал жизнь в его иссушенном
временем теле, и он чувствовал, что срок очередного приема лекарства
приближался.

Труднее всего Манфрейму давался проход через одиннадцатый зал, где на
километровых полках в ящиках и мешках лежала валюта всех времен и народов.

Серебряные киевские гривны соседствовали с английскими золотыми соверенами,
а новгородские куны - с американскими долларами. У мешков с долларами
Манфрейм все-таки не удержался и, надорвав банковскую упаковку, пересчитал
одну из пачек. Банкнот оказалось ровно сто штук.

В последний зал вел длинный каменный коридор, оснащенный многочисленными
ловушками, и продвигаться приходилось очень осторожно.

После очередного поворота туннеля прямо напротив него оказалось высеченное
в стене изображение Ховалы. Древний дух приоткрыл один из своих двенадцати
каменных глаз, око мгновенно налилось изнутри красным огнем, полыхнуло
вдоль прохода огненной зарницей, но, узнав хозяина, Ховало опустил каменное
веко, преграждая путь смертоносному огню.

А из конца прохода, прямо от бронзовых врат, ему навстречу семенила древняя
старуха.

- Проклятая Мара, опять она здесь! - пробормотал Манфрейм сквозь зубы и
сразу же приступил к оградительному заклятью. Слишком уж опасной была
встреча с Марой даже для него самого. А безобразная старуха, трясясь и
припадая, направилась прямо к Манфрейму.

Ничье колдовство, даже то, каким обладала Мара, не могло провести ее сквоз