овиях части. Вконец запутывал ситуацию разнобой в сортах - был
тут  спирт-ректификат и  спирт-гидрат,  что  не  одно  и  тоже даже для  самого
последнего пьяницы.  Так и осталось тайной,  сколько этого добра сумел вылакать
Костин предшественник,  прежде чем  симптомы поразившей его белой горячки стали
очевидны для всех.
     Задача,  поставленная Косте Кочкиным, была такова: во-первых, не допускать
дальнейшего разбазаривания имущества,  во-вторых,  сделать  все  возможное  для
покрытия  уже  имеющейся  недостачи.   Третий  пункт  Костя  домыслил  сам,  но
обнародовать не стал:  пользуясь своим положением, прожить эти два года если не
весело, то хотя бы без забот. Забегая вперед, надо сказать, что все три условия
он  выполнил.   Хотя  и  при  нем  было  украдено  немало,   проведенная  перед
демобилизацией ревизия показала, что на складах царит полный ажур.
     Воровали в  этой  части,  кстати  говоря,  все,  кто  только мог  что-либо
украсть.  Только одни  крали  по-крупному и  смело,  а  другие по  мелочам и  с
оглядкой.  Самым  отъявленным вором по  праву считался заместитель командира по
тылу полковник Нестеров.  Впрочем,  он этого и не скрывал.  По его гладкой роже
постоянно блуждала глумливая воровская улыбка.  Однажды,  заскочив по какому-то
делу  на  Костин  склад,  он  узрел  на  его  столе  дивный  морской хронометр,
заключенный в  ящик из  красного дерева.  Ни  слова не говоря,  Нестеров жестом
опытного ширмача мигом смел хронометр в свой объемистый кожаный портфель.
     - Товарищ полковник! - взмолился Костя. - Он же за складом числится!
     - Жмуркин,  Жмуркин, ты не забывайся, - скороговоркой осадил его Нестеров.
- Если надо будет, я не только это барахло, я тебя самого спишу.
     Заместитель  по   тылу  не  брезговал  ничем  -   крал  бензин,   поросят,
пиломатериалы,   обмундирование,   хлеб,   огурцы  (не  поштучно,   конечно,  а
центнерами), медикаменты, списанные автомобили и так далее.
     Не  вызывало сомнения,  что он с  кем-то делится,  иначе откуда бы взялась
такая  наглость.   Даже  на   особиста,   который  со  зловещим  видом  нередко
прогуливался возле свинарника или автопарка, ковыряясь палкой в мусорных ямах и
скотомогильниках (при  этом  он  был  похож отнюдь не  на  Эркюля Пуаро,  а  на
обыкновенного бомжа),  Нестеров демонстративно плевал. Тем более не являлся для
него  авторитетом занудливый и  злопамятный начальник штаба,  начинавший службу
коноводом еще у  Буденного.  Был случай,  когда одна из  имевшихся в  хозвзводе
лошадок -  не  то Бидон,  вывозивший отходы с  кухни на свинарник,  не то Роза,
вывозившая  конечный  результат  переработки  этих  отходов  со  свинарника  на
огороды,  -  посмела  загадить плац.  Следы  этой  диверсии первыми  обнаружили
зеленые  навозные мухи,  а  вторым,  всего  за  полчаса до  общего  построения,
начальник штаба.
     - Когда же будет положен конец этому сраму! - воззвал он к командиру части
генерал-майору Глазенапу-Граве (по слухам,  потомку остзейских баронов, доктору
наук  и  лауреату  премии  Анри  Галабера за  выдающиеся достижения в  освоении
космического пространства).  - Если так и дальше пойдет, скоро прямо на крыльцо
штаба гадить станут!
     - Ты,  таблеточник,  не кукарекай, - спокойно возразил Нестеров, заходя за
спину генерала и  говоря как бы от его имени.  -  Подумаешь,  проблему выискал.
Взял бы  лопату,  да  и  сам  убрал тихонечко.  За  кобылой Буденного небось не
брезговал говно подбирать.
     Генерал,  которого проблемы двойных и  переменных звезд занимали куда  как
больше,  чем этот спор,  только тяжело вздохнул и  ничего не  сказал!  Дряхлый,
слабогрудый начальник штаба схватился за сердце и,  шатаясь, ушел писать жалобу
министру  обороны.  Как  всегда  ухмыляющийся,  Нестеров сунул  на  утверждение
командиру  очередной  акт  о  падеже  поросят.  Унынию  он  вообще  никогда  не
поддавался. Жизнь для него давно стала светлой песней и осуществленной мечтой.
     Старшие  офицеры -  начальники станций и  лабораторий -  в  основном крали
спирт,  хотя и  прочими мелочами не брезговали.  В какой-то мере их оправдывало
то,  что  делалось это не  корысти ради,  а  по  телесной нужде -  в  военторге
алкогольными напитками  торговали исключительно по  спискам,  а  до  ближайшего
магазина было верст десять с гаком.
     Для  проведения  регламентных  работ,   в  зависимости  от  типа  станции,
выделялось от  десяти до пятнадцати килограммов девяностошестиградусного зелья,
но  до  контактов и  разъемов доходила едва ли бутылка-другая.  Случалось,  что
глубокой ночью  Костю  будил  какой-нибудь майор или  подполковник в  накинутом
прямо поверх белья кителе и заплетающимся языком просил:
     - Константин, выдай, ради бога, за август месяц. Позарез нужно. - При этом
эмалированный чайник в его руке жалобно дребезжал.
     - Да вы,  Иван Иванович,  наверное,  рехнулись,  - протирая глаза, отвечал
Костя,  сам не всегда трезвый.  -  Июнь еще на дворе. Да и часовой возле склада
стоит. В караулке нужно допуск брать.
     - Константин, это мы все уладим. Твое дело черпать и наливать.
     Черпание и наливание в целях конспирации всегда происходило в темноте, что
заранее снимало с  Кости обвинения в  умышленном недоливе.  Да  и  недосуг было
счастливому владельцу чайника считать граммы - душа ведь горела!
     Поначалу Костя  старался не  наглеть.  Сначала нужно было  присмотреться к
обстановке.  Публику,  прибившуюся к складу при прежнем хозяине, он не отшивал,
но и не перекармливал. Посетив конюшню, где его предшественник расчесывал хвост
знаменитого Бидона,  Костя  выведал  у  него  немало  профессиональных тайн.  В
ближайшие помощники себе он  взял латыша Лаузиса,  до  армии успевшего окончить
радиотехникум.  Тот  не  только научил своего молодого босса  отличать диоды от
триодов,  а вольтметры от осциллографов,  но и частенько развлекал его игрой на
гитаре.  По-русски Лаузис изъяснялся через пень-колоду,  и  поэтому тексты всех
популярных тогда песен были записаны у  него в специальной тетрадке в латинской
транскрипции.  Под номером первым числился "Альтаир",  под последним,  тридцать
пятым,  -  "Эти  глаза  напротив".  Стоило  только назвать правильный номер,  и
Лаузис,  раскрыв свою  тетрадку,  с  жутким акцентом,  но  очень  проникновенно
исполнял заявку. Содержание песни его совершенно не занимало.
     Тот  же  Лаузис,  призванный на  год  раньше Кости,  указал ему на  многих
потенциальных  клиентов.   Заведующий  санчастью  скупал  магнитофонную  пленку
хорошего  качества,   капитан  Ловцов  -   электроды  от  списанных  радиоламп,
вольнонаемный теплотехник Бурый -  слесарный инструмент, прапорщик Барбакадзе -
все, что потом можно было с выгодой перепродать.
     Система  списания  ушедшего  налево  имущества была  настолько же  проста,
насколько и  эффективна.  К  примеру,  на  склад  являлся какой-нибудь  недавно
назначенный начальник станции,  которому позарез  был  нужен  один-единственный
транзистор. Костя доброжелательно и подробно разъяснял ему систему деятельности
службы  снабжения.  Вначале  полагалось составить  подробную  и  мотивированную
заявку.  Затем ее требовалось утвердить у вечно загруженного делами заместителя
командира части по измерениям.  С  надлежащим образом оформленной заявкой нужно
было  отправляться в  бухгалтерию на  розыски делопроизводителя Нины  (была она
молодой  вдовой,   имела  двух   детей-дошкольников,   сама  отличалась  слабым
здоровьем,  считалась  любовницей  полковника Нестерова  и  в  силу  всех  этих
обстоятельств  своими   служебными   обязанностями  манкировала  без   зазрения
совести).  Однако даже тот, кто умудрился вырвать у Нины вожделенную накладную,
радовался преждевременно.  Внезапно выяснялось,  что  имущество можно  получать
только  дважды  в  неделю,   в  строго  определенные  часы,   почему-то  всегда
совпадающие то с политзанятиями,  то с учениями по химической защите,  то еще с
какой-нибудь  аналогичной напастью.  Промаявшись таким  образом  немалый  срок,
несчастный офицер или  вовсе отказывался от  своей затеи,  или,  следуя доброму
совету сослуживцев, шел к Косте на поклон. Тот самолично выписывал бедолаге так
называемую  "открытую  накладную",  в  которую  заносил  все,  что  требовалось
клиенту.  Закрывая накладную в конце месяца,  он добавлял в нее и кое-что лично
для себя. С этими поборами все привыкли мириться, как собака привыкает мириться
с  блохами.  Так  велось со  времен основания части,  а  как известно,  не  нам
отменять то, что не нами заведено. Пользы от этого не будет.
     Особенно повезло Косте, когда покончил жизнь самоубийством начальник одной
из  самых  крупных  и  загадочных станций,  по  слухам,  пытавшейся работать  с
американскими космическими объектами.  Мысленно испросив у  покойника прощения,
Костя списал на эту осиротевшую станцию чуть ли не полсклада.
     Злоупотребления в  системе  снабжения должна  была  выявлять  комиссия  по
инвентаризации,  регулярно  собиравшаяся каждые  полгода.  Давно  прикормленные
офицеры,  и  сами  нередко  гревшие  здесь  руки,  рассаживались вокруг  самого
большого стола,  снимали кителя,  а  нередко и  сапоги,  после чего  целый день
резались в карты, попутно балуясь дармовым спиртом. В это время Костя самолично
составлял акт, который в свой срок дружно подписывался всеми членами комиссии.
     Осечка случилась всего один  раз,  да  и  осечкой-то  этот  анекдотический
случай можно  было  назвать с  большой натяжкой.  Кто-то  из  постоянных членов
комиссии заболел,  и на его место назначили молодого,  только что прибывшего из
училища лейтенанта.  Спирта он не пил, в карты не играл и, проинструктированный
каким-то штабным дураком,  рвался в бой,  как застоявшийся конь.  Дабы остудить
пыл,  ему  поручили пересчет резисторов.  За  три  дня  лейтенант действительно
пересчитал все  двадцать восемь  тысяч  штук  (некоторые были  величиной меньше
пшеничного  зерна),   выявив  недостачу  четырех  единиц.   Тогда  его  послали
перемеривать огнестойкую ткань,  завезенную сюда  неизвестно в  какие времена и
непонятно с  какой целью.  Спустя два  дня Костя с  удивлением узнал,  что этой
ткани  имеется  в  наличии действительно одна  тысяча  шестьдесят три  погонных
метра,  как это и  значилось в амбарной книге.  С молодым энтузиастом надо было
что-то срочно делать.
     В  конце следующего дня  председатель комиссий лично засунул в  карман его
плаща  бутылку  технического  скипидара.   Пробка  в  бутылке  держалась,   что
называется,  на честном слове. Лейтенант, одеваясь, лихо взмахнул полой плаща и
невольно издал сдавленный стон -  бутылка ударила его по бедру. Затем по складу
распространился резкий  смолистый запах,  от  которого  у  всех  присутствующих
засвербело в  носу.  Очень быстро было доказано,  что скипидар мог быть похищен
только  с  Костиного склада,  и  старшие товарищи принялись журить  лейтенанта,
правда,  не очень строго:  дескать,  все мы живые люди и тебя понять можем. Тот
стоял, чуть не плача от обиды и нестерпимого зуда, вызванного натекшим в галифе
скипидаром,  и пытался доказать свою непричастность к этому происшествию.  Его,
конечно же,  подняли на смех.  Больше лейтенант на складе не появился.  А Костя
отволок к  гаражу председателя комиссии рулон металлической сетки,  на  которую
тот давно глаз положил.
     Нельзя сказать,  чтобы Костя не ощущал угрызений совести. Ощущал, особенно
в первое время. Но он был молод и потому верил в разумность этого мира, здравый
смысл старшего поколения и  пользу традиций.  Да и  как не воровать,  когда все
вокруг воруют?  А  как,  не воруя,  свести на складе концы с концами,  если эти
концы были обрублены еще задолго до  его появления здесь?  И  как без воровства
обеспечить  хотя  бы  самым  необходимым многодетную семью  своего  благодетеля
Кочкина,  который сам красть не  умел и  засыпался бы  на первом же присвоенном
шурупе?  В  самые  мерзкие  минуты  Костя  вспоминал  слова  сослуживца Швейка,
повара-оккультиста Юрайды:  "Каждый человек в  течение своей  бесконечной жизни
претерпевает  бесчисленные  метаморфозы   и   в   определенные  периоды   своей
деятельности должен на этом свете стать вором".
     Это Костю как-то успокаивало. Ведь для того и существует литература, чтобы
черпать в ней житейскую мудрость и душевный покой.

        "ГЛАВА 12. КОНЬ БЛЕДНЫЙ"
     Но  не стоит думать,  что Костин склад был для военнослужащих единственным
источником алкогольного дурмана,  против  которого с  разным успехом и  разными
методами боролись почти все видные русские государственные деятели,  начиная от
митрополита Фотия и великого князя Ивана III.
     Тот,  кто  знал нужных людей и  надежные места,  мог запросто приобрести в
части и  водку,  и  коньяк.  Правда,  стоили они по  эту сторону проволоки куда
дороже номинала.  Те  же,  кому денег не хватало,  пользовались суррогатами.  В
автопарке пили тормозную жидкость.  В  столярке -  политуру.  В  лабораториях -
декоративный лак,  которым закрашиваются паяные контакты. Каждый огнетушитель в
столовой был наполнен брагой, вызревавшей на сахаре и хлебных корках. Имелись и
гурманы - поклонники одеколона и сапожного крема.
     Наиболее  кучеряво в  этом  смысле  жили  медработники.  В  санчасти почти
открыто хранилась двадцатилитровая бутыль со спиртом-денатуратом,  голубым, как
глаза киноактрисы Натальи Фатеевой.  Считалось, что к этому спирту имеет доступ
только  начальник санчасти.  Каждый раз,  покидая кабинет,  он  накладывал свою
печать на  солидную винтовую пробку бутыли (почти как царь Соломон на  кувшин с
очередным плененным ифритом).
     И  вот  что  придумали  в  пику  своему  начальнику  бедовые  санбратья  -
недоучившийся фельдшер Федя  и  бывший санитар дурдома Боря.  Удостоверившись в
его  отсутствии,  они  переворачивали  бутыль  донышком  кверху  и  принимались
ритмично встряхивать ее.  Капля денатурата шла по  винтовой нарезке и  падала в
подставленный снизу тазик.  В минуту вытекало пятнадцать-двадцать капель. Затем
санбратьев сменяли больные.  (Известно,  какие больные лежат в санчасти -  одни
сачки.  Настоящих больных отправляли в  гарнизонный госпиталь.) Потом на помощь
вызывали свободных от  смены дневальных из  ближайших рот.  К  утру  набиралась
четвертинка. К субботе - почти полтора литра. Можно было звать гостей.
     Однажды в число приглашенных попал и Костя.
     - А почему он такой синий?  -  спросил он,  с отвращением глядя на стакан,
сверкающий чистым ультрамарином.
     - А чтоб не пили! - жизнерадостно ответил рыжий Федя.
     - Тогда почему я его должен пить?
     - Мы его уже второй год пьем и  не сдохли,  -  успокоил гостя черный,  как
цыган, Боря.
     Костя зажал двумя пальцами нос,  закрыл глаза и  опрокинул в  себя  адскую
смесь,  в  которой этилового спирта как такового было,  наверное,  меньше,  чем
сивушных масел, метанола и пиридиновых оснований. Фиолетовая отрава еще бурлила
в его горле, а в башке уже набатом гудел ломовой кайф.
     Ах,  если бы  этот стакан оказался единственным в  тот  вечер!  Но  они по
русскому  обычаю  повторили,  строили,  а  уж  потом  все  само  пошло-поехало.
Кончилось все тем,  что Боря провалился в погреб,  Федя ушел куда-то,  не забыв
прихватить с собой упаковку таблеток от гонореи,  а Костя заснул в изоляторе на
высокой хирургической койке, по обе стороны от которой торчали капельницы.
     Очнувшись утром (не проснувшись,  а именно очнувшись,  как от наркоза), он
на карачках выполз в степь, подступавшую прямо к задним дверям санчасти. Одного
взгляда  в  голубое летнее  небо  оказалось достаточно,  чтобы  вызвать у  него
мучительный рвотный спазм.  В обе стороны тянулся дощатый забор,  опутанный для
надежности колючей проволокой,  и  Косте,  чтобы  добраться до  родного склада,
предстояло пройти вдоль него чуть ли не километр.
     Сил не было даже на то, чтобы принять вертикальное положение, но невдалеке
мирно щипал травку Бидон,  с которым Костя был шапочно знаком. Это был лохматый
низкорослый конек  светло-мышастой масти  с  совершенно белой  головой и  седой
гривой.
     Жмуркины по  документам числились славянами,  но  в  их  род потомственных
землепашцев,  бортников и  смолокуров в  древние  времена,  несомненно,  сумели
затесаться скуластые  кривоногие степняки.  И  вот  сейчас  генетическая память
одного из  этих конных варваров проснулась в  Косте.  Кое-как подманив Бидона к
себе, он взгромоздился на его жесткий хребет, вцепился руками в гриву и ударами
каблуков послал вперед. Костя забыл или не знал, что этот красноглазый жеребчик
строптив,  зол и  коварен,  как мустанг.  С  места набрав бешеную скорость,  он
помчался прямиком на дощатый забор.
     "Убьемся! - успел подумать Костя. - Это надо же! Конь-камикадзе!"
     Однако в  нескольких метрах от забора Бидон резко остановился,  упершись в
землю передними копытами и подбросив задом. Костя вылетел, как камень из пращи,
и,   грохнувшись  о  забор,  повис  на  нем  в  позе  святого  мученика  Андрея
Первозванного, распятого дикими скифами. Бидон довольно заржал, подмигнул одним
глазом  и  умчался  в  сторону  передающего комплекса  станции  "Заря",  где  в
запретной зоне росла самая сочная трава.
     Хорошо,  что  санчасть была  рядом.  Протрезвевший Боря  и  вернувшийся из
самоволки  Федя  долго  трудились над  Костей,  замазывая йодом  многочисленные
ссадины и  вытаскивая занозы.  Теперь он  пил денатурат уже не  ради пьянки,  а
исключительно в целях анестезии.

        "ГЛАВА 13. ЛУННАЯ ПЫЛЬ"
     Как  уже  упоминалось здесь,  войсковая часть,  в  которой Косте  довелось
проходить   воинскую   службу,   занималась  слежением   за   отечественными  и
иностранными космическими объектами,  которых в  околоземном пространстве кишмя
кишело.  Девять  десятых  из  них  занимались различными видами  шпионажа.  Под
серебристыми куполами скрывались сверхсекретные антенны.  Сами  станции  носили
поэтические названия,  почему-то  сплошь  начинавшиеся на  букву  К:  "Коралл",
"Краб",  "Куб",  "Кама".  Приписанные к ним расчеты за три рубля сорок копеек в
месяц делали ту  же  работу,  за  которую их коллеги в  Штатах получали немалые
доллары.  Кроме того,  они  успевали нести караульную службу,  драить посуду на
кухне, сидеть на гауптвахте и соблазнять офицерских жен.
     Особенно  трудно   приходилось  знаменитой  станции   "Заря",   работавшей
исключительно  по  пилотируемым  космическим  кораблям.   Дежурить  всерьез  им
приходилось не чаще раза в год, а все остальное время делилось между нарядами и
хозработами. Но уж если с Байконура стартовал очередной "Союз", расчет в полном
составе,  не  исключая и  салажат,  дневал и  ночевал на станции.  Даже пищу им
доставляли туда в огромных флягах-термосах.
     Естественно,   что,  не  имея  никакого  представления  о  точных  науках,
управляться с действительно сложной техникой было невозможно. Учебный процесс в
части был поставлен весьма круто.  Сержант вручал новичку учебник,  к  примеру,
электротехники,  и,  на глаз отмерив страниц тридцать-сорок,  говорил:  "Чтоб к
следующему вторнику назубок знал.  А  не то..." Самое удивительное,  что пацан,
имевший в  школе тройку по физике и  путавший ватт с вольтом,  через неделю мог
отбарабанить закон  Ома  и  правило  буравчика как  дьякон  "Отче  наш".  Страх
побуждал  мозг  усваивать  науку  намного  эффективнее,  чем  любознательность.
Полугодичный курс техникума тут проходили за месяц-полтора.  Кто знает, если бы
Эйнштейна в  свое время призвали в  армию,  то под бдительным надзором прусских
капралов он не только углубил бы общую теорию относительности, но и довел бы до
ума пресловутую единую теорию поля.
     Во  время  особо  ответственных стартов  в  часть  прибывали представители
Центра, главным образом из отряда космонавтов. В отличие от местных покорителей
Вселенной,  формально  приписанных  к  ракетным  войскам,  они  носили