о следовавший,  как казалось,
незыблемым курсом,  начал рыскать из  стороны в  сторону,  натыкаясь на  прежде
малозаметные рифы.
     Приближалась осень,  и  гибельный айсберг прятался где-то  в  августовском
тумане.
     Однажды в понедельник утром,  проснувшись с большого бодуна, Костя услыхал
злорадные слова Кильки:
     - Пиши,  пиши,  урод!  Скоро всех  писак вроде тебя пересажают!  Настоящая
власть вернулась!
     Целых  два  дня  страна  жила  под  аккомпанемент гениальной музыки П.  И.
Чайковского,  которая  для  одних  звучала бравурным маршем,  а  для  других  -
реквиемом.
     Почти все  это тревожное время Костя провел в  соседней забегаловке,  деля
свое  внимание между  кружкой с  жиденьким "ершом" и  транзисторным приемником,
настроенным на  волну радио "Свобода".  Как  и  прежде,  это  был  единственный
источник, из которого можно было узнать правду.
     Где-то люди строили баррикады и  ложились под танки,  а  в родном Костином
городе ни одна сука не вступилась за демократию. Обидно, знаете ли...
     В среду, когда обстановка более или менее прояснилась, знакомый милиционер
по секрету рассказал Косте,  что генерал, приехавший из центра принимать клятву
на верность "чрезвычайщикам",  публично разорвал партбилет и  отрекся от своего
министра-самоубийцы.
     Как было не выпить за такое!
     Так  уж  совпало,  что  буквально через  неделю Косте нужно было  ехать на
очередной семинар.  На этот раз путь лежал через столицу, и ему довелось воочию
лицезреть  и   цветы  на  отмытом  от  крови  асфальте,   и   остовы  сгоревших
троллейбусов,  и  опустевшие гранитные постаменты,  на  одном из  которых белой
краской было намалевано: "Здесь будет установлен памятник поэту Осеневу".
     Тот  семинар  запомнился Косте  обилием  дармовых  арбузов,  катаниями  на
пароходике по  маршрутам Стеньки Разина и  еще тем,  что в  течение первых пяти
дней при каждой новой встрече с  ним Верещалкин раскрывал объятия и патетически
восклицал:
     - Жмуркин, ну наконец-то ты приехал! А мы тебя так ждем!
     После этого кто-нибудь из активистов ТОРФа,  повсюду сопровождавших своего
невменяемого директора,  наливал Косте стакан водки.  Свою порцию, естественно,
получал  и  Верещалкин,  которого  тут  же  уводили  под  руки.  А  завтра  все
повторялось сначала...
     Примерно к  тем же временам следует отнести и новую встречу с Рабиновичем.
Продолжая подвизаться на  местном политическом рынке в  виде  менеджера средней
руки,  он  тем  не  менее  осуществил свою  заветную  мечту  -  открыл  частное
издательство "Эпсилон".
     Памятуя  о  неоднозначных итогах  их  последней встречи,  которая  хотя  и
определила дальнейшую судьбу Кости на  годы  вперед,  однако прошла всухую,  он
прихватил с собой бутылку водки.
     Рабинович принял его в просторном кабинете, где компьютеров (тварей по тем
временам редких)  было  больше,  чем  унитазов в  привокзальном туалете,  а  от
ядовитого запаха новенькой офисной мебели слезились глаза.
     От водки Рабинович отказался,  сообщив,  что пьет только коньяк,  да и  то
исключительно армянского разлива.
     - А  спишь  ты  исключительно  с  королевами  красоты,  -  буркнул  Костя,
покосившись на миловидную секретаршу, губы которой были намазаны чем-то черным,
как вакса.
     - Она пока еще только вице-королева... - уточнил Рабинович.
     Когда Костя прозрачно намекнул,  что хотел бы выпустить в  "Эпсилоне" свою
книжонку, новоявленный издатель ответил, что всякой мелочовкой не занимается. В
настоящее время его  фирма была  занята по  горло -  гнала миллионными тиражами
сочинения небезызвестного Руби  Роида,  у  нас  почему-то  считавшегося королем
западного детектива.
     (Вообще надо сказать,  что  это  была довольно загадочная личность.  Писал
Руби  Роид  исключительно об  Америке,  а  сам  ни  разу не  покидал Британские
острова. Кровь в его произведениях лилась рекой, хотя автор никогда не держал в
руках оружия более опасного,  чем  столовый нож  или самописка.  Все нужные для
себя сведения Руби Роид черпал из телефонных книг, туристических справочников и
рекламных брошюр фирмы "Кольт".)
     За  свою  сравнительно недолгую жизнь  он  накатал  столько  романов,  что
"Эпсилону" их  должно  было  хватить лет  на  пять-шесть.  Первые  плоды  столь
гениально задуманной операции (конкурентов на  книжном рынке Рабинович пока  не
имел,  а платить гонорары наследникам Руби Роида никто не собирался) можно было
оценить уже сейчас - золотой антикварный перстень на пальце издателя, роскошный
интерьер кабинета,  импортную компьютерную технику  и  уже  упоминавшуюся здесь
секретаршу, которая сама по себе являлась предметом роскоши.
     Похоронив Костины  надежды  на  авторский сборник,  великодушный Рабинович
сделал ему встречное предложение:
     - Займись переводами с английского.  Дело выгодное.  Решишь все финансовые
проблемы.
     - Я по-английски, кроме "гуд-бай", ничего не знаю, - признался Костя.
     - Так оно даже и лучше. Не будешь повторять устоявшихся штампов. Тем более
что  все  более  или  менее  достойное чтиво  уже  переведено.  Лично я  против
англоязычной литературы ничего не имею.  На Киплинге и  Конраде вырос.  Старика
Хема почитывал.  Одно время даже Фолкнером увлекался.  Достойные авторы, ничего
не  скажешь.  Но  такие  типы,  как  этот  Руби  Роид,  пишут  на  уровне наших
пятиклассников. Если их слово в слово переводить, никто читать не станет.
     В качестве примера Рабинович предложил Косте три книги, содержавшие разные
переводы одного и того же романа.
     В  первом  начальная фраза  звучала так:  "Зазвонил телефон".  Во  втором:
"Раздался телефонный звонок". В третьем: "Телефонная трель нарушила тишину".
     - А что?  -  пожал плечами Костя.  - Мне нравится. Это посильнее, чем "Все
смешалось в доме Облонских".
     - Телефон там  звонит  через  каждые  две  страницы.  На  каждой  странице
открываются и закрываются двери.  Герой постоянно закуривает сигару, не забывая
аккуратно срезать ее кончик специальным ножиком. Героиня постоянно пудрится. Ну
и так далее...  От таких литературных изысков изжога может появиться.  Попросту
говоря, ты должен не перевести Руби Роида, а переписать его творение по-новому.
Внести в  его  суконный текст  некую теплоту,  самоиронию,  даже  фривольность.
Понимаешь?
     - Более или менее... Но знание английского все равно не помешало бы.
     - Английский пусть  знают  другие.  Тебе  нужно  знать  русский.  Из  трех
банальных фраз  про  зазвонивший телефон  ты  должен  сделать  четвертую,  свою
собственную.
     - Не банальную? - уточнил Костя.
     - Естественно.
     - Хм... - Он задумался. - "Некстати раздавшийся телефонный звонок...". Кто
там главный герой?
     - Адвокат Ливер.
     - "Некстати  раздавшийся  телефонный  звонок   заставил   адвоката  Ливера
вытащить руку из-под юбки секретарши". Надеюсь, секретарша у него есть?
     - В  Штатах у каждого адвоката есть секретарша.  Более того,  секретарша -
непременный атрибут любого детективного романа.
     - Приму к сведению. А как ты оцениваешь мою фразу?
     - Так  себе.   Хотя  фривольность,  безусловно,  присутствует.  Теплота  -
угадывается.  Недостает самоиронии,  но это,  я думаю, дело наживное. Берись за
работу, - он сложил все три книги стопкой и протянул их Косте.
     - А сроки? - немедленно поинтересовался Костя.
     - Как только ты получишь первый гонорар,  ты перестанешь задавать подобные
вопросы.
     После этого Рабинович закурил сигару, не забыв аккуратно срезать ее кончик
специальным ножичком.  Костя попрощался и вышел, сначала открыв, а потом закрыв
за собой дверь.  Секретарша,  старательно пудрившая свой носик,  не обратила на
это никакого внимания.

        "ГЛАВА 2. ИМИТАТОР"
     Заполучив новую работу,  Костя решил не ударить в грязь лицом.  Роман надо
было переделывать самым коренным образом,  и  первым делом он  сменил название.
Было - "Дама не очень строгих правил". Стало - "Потаскуха".
     Вот так выглядело теперь его начало, старательно сдобренное фривольностью,
теплотой и самоиронией:
     "Телефонный звонок застал адвоката Ливера в самый неподходящий момент.
     - К  дьяволу!  -  прорычал  он,  продолжая" энтузиазмом заниматься прежним
делом
     - Ox!  - простонала его нынешняя партнерша по этим забавам, кстати говоря,
весьма аппетитная блондинка.  -  Как жаль, что это не может продолжаться вечно!
Дорогой, ты не мог бы немного потерпеть?
     - Я  вообще  ничего не  могу!  Я  занимаюсь подобным безобразием впервые в
жизни!
     - Тогда откуда у  тебя  такая удивительная техника?  -  томно проворковала
блондинка.
     Проклятый телефон затрезвонил снова.
     - Ответь, дорогой, - попросила она. - Звонки не дают мне сосредоточиться.
     - Не обращай внимания,  -  ответил адвокат Ливер.  -  Надеюсь,  тому,  кто
звонит, это надоест раньше, чем нам.
     - Тогда я отвечу сама!
     Блондинка ловко  выбралась из-под  адвоката,  встала одним коленом ему  на
живот,  а  другим -  на горло и  сняла трубку.  Внимательно выслушав того,  кто
находился на другом конце провода, она скатилась на свободную сторону кровати и
сказала:
     - Это тебя, дорогой.
     - Меня нет! - прохрипел адвокат. - Здесь только мое бренное тело! Душа уже
воспарила к облакам!"
     И так далее и в том же духе на протяжении трехсот страниц.
     Роман,  хоть и с незначительными оговорками,  Рабинович принял,  а гонорар
заплатил безо  всякой бухгалтерской волокиты,  прямо  из  собственного кармана.
Даже расписаться нигде не  заставил.  Очевидно,  настало время какой-то  совсем
другой экономики, пока еще недоступной пониманию Кости.
     Следующий заказ он выполнил в два раза быстрее. Изначально роман назывался
"Любящая женщина". Костя переделал его в "Коварную красотку".
     Впрочем,  довольно скоро выяснилось,  что Рабинович,  как всегда, лукавил.
Перелопачивание бездарных текстов Руби  Роида  было,  конечно,  делом выгодным,
однако не настолько,  чтобы решить все финансовые проблемы Кости, тем более что
его сынок,  кое-как закончив школу и  попутно сломав не только свои часы,  но и
отцовскую пишущую машинку, задумал вдруг жениться.
     Никакие уговоры на него не действовали. Всуе остались даже доводы Кильки о
том,  что лучше бы сначала отслужить срочную,  а потом уже строгать детей. Свою
будущую сноху  Костя  видел  только однажды,  когда  та,  на  пару  с  суженым,
вываливалась из широко распахнутых дверей ресторана. Кто из них двоих был более
трезвым, Костя определить так и не сумел.
     Поскольку карманных денег,  которые получал сынок,  могло хватить максимум
на   кружку   пива,   у   папаши   зародились  смутные  подозрения,   полностью
подтвердившиеся в  ходе  тайной инвентаризации,  проведенной в  доме.  Наряду с
некоторыми ценными вещами  пропала и  основная заначка Жмуркина,  хранившаяся в
тайнике,   оборудованном  под   обложкой   первого   тома   собрания  сочинений
предпоследнего генсека.  (В свое время весь комплект достался Косте даром после
очередной чистки библиотеки управления.)
     Да, сынок взрослел, и с этим приходилось считаться!
     Все  доходы  от  Руби  Роида  ухнули  на  свадьбу,  а  деньги,  подаренные
молодоженам гостями и  предназначенные на обзаведение,  сгорели на костре новой
беды - внезапно вспыхнувшей инфляции. (Раньше о подобном чуде Костя знал только
из  романа  Ремарка  "Черный  обелиск".   Помнится,  он  до  слез  смеялся  над
злоключениями  героев,   постоянно   попадавших  впросак   из-за   стремительно
менявшегося курса марки.)
     Оставалась еще надежда на  ТОРФ,  но  на  сей раз надо было сделать что-то
более  масштабное,  чем  пятистраничные  рассказики  о  приключениях  отчаянных
допризывников,  благодаря  усилиям  Костиного  воображения  добравшихся уже  до
соседней галактики.
     Кстати говоря,  нынешняя расстановка сил в ТОРФе свободе творчества весьма
благоприятствовала.   Самозванцев  большую   литературу  забросил   и   занялся
сочинением басен,  эпиграмм и пасквилей,  обличающих застрельщиков перестройки.
Топтыгин и  Чирьяков канули в  неизвестность.  В  их  отсутствие семинары сразу
утратили былую остроту и прелесть.  Савлов,  правда,  продолжал втихаря кропать
какие-то опусы,  сильно уступающие даже пресловутым "Утопленникам",  но на фоне
океана зарубежных и  отечественных новинок,  внезапно затопивших книжный рынок,
они выглядели если не пеной, то уж мусором - точно.
     Вершков порвал с  ТОРФом и  смело пустился в  одиночное плавание по бурным
водам российской словесности.  Теперь он  уже не  ограничивался фантастикой,  а
выдавал на-гора все,  что угодно,  - детективы, мистику, ужасы, женское чтиво и
даже  псевдоисторические сочинения  в  духе  известного гашековского персонажа,
отрицавшего существование антиподов.
     Вершиной творчества Вершкова было обширное исследование, в котором он, как
дважды два четыре, доказывал, что от сотворения мира действительно прошло всего
лишь чуть больше шести тысяч лет,  что никакой античной истории не существовало
и  всех  этих  Гомеров,  Аристотелей и  Македонских шутки ради придумали пьяные
монахи-переписчики Чудова  монастыря,  что  так  называемый феодализм длился от
силы полтора-два века, что Иван Грозный и Петр Великий - одно и то же лицо, что
Чингисхан -  это  всего лишь  прозвище Малюты Скуратова,  а  следы деятельности
антихриста,   впоследствии  принявшего  имя  Ульянов-Ленин,   прослеживаются  с
допотопных времен.
     Самое интересное,  что  в  эту откровенную мистификацию поверили множество
людей,  в  том числе и достаточно образованных.  Причем поверили не под страхом
усечения головы или под угрозой лишения пайка,  что было бы еще простительно, а
вполне искренне. Ох, неизмеримы бездны, таящиеся в загадочной славянской душе!
     Штаб-квартира ТОРФа к  тому времени уже окончательно переместилась на  юг,
поближе к  морю и  виноградникам,  так  любимым Верещалкиным.  Сам  он  прежней
идеологической прыти уже не проявлял,  хотя при каждом удобном случае продолжал
доказывать,  что  до  тысяча девятьсот восемьдесят пятого года  наша  страна по
уровню жизни стояла на четвертом месте в мире,  сразу после Швейцарии, Швеции и
Багамских островов. Все практические вопросы Катька решала теперь единолично. А
той было абсолютно все равно, что печатать - лишь бы доход имелся.
     Вот как раз с  доходами у  ТОРФа не все обстояло благополучно,  особенно в
последнее время.  Издательства,  подобные "Эпсилону",  множились,  как  грибы в
дождливую погоду,  и  оттягивали на  себя все большую и  большую часть читающей
публики (а соответственно - и их денежки).
     Прогуливаясь по книжным базарам и поражаясь количеством новых изданий,  за
многие из  которых он раньше продал бы душу дьяволу.  Костя нередко думал,  что
добром все  это  не  кончится.  Изголодавшегося за  долгие годы человека нельзя
сразу  закармливать сомнительными деликатесами.  От  этого он  может и  заворот
кишок получить, и несварение желудка, а уж аппетит и вкус потеряет обязательно.
Хорошо, если лишь на время, а не на всю жизнь...
     Впоследствии так  оно  и  случилось,  но  сейчас  пир  шел  горой  -  люди
расхватывали все подряд,  в  том числе и пресловутого Руби Роида,  на отдельных
сочинениях которого скромно значилось: "Перевод с английского К. Бессмертного".
     Таков был еще один псевдоним, появившийся у Кости Жмуркина.
     Сам же  он,  уже в  личине Б.  Кронштейна,  строчил для ТОРФа оригинальное
сочинение,  условно называвшееся "Инспектор и ночь".  У кого именно он его спер
(не сочинение, а только название), Костя уже и сам не помнил...

        "ГЛАВА 3. ИНСПЕКТОР И НОЧЬ"
     Инспектор,  как всегда, нагрянул без предупреждения. Сбылись мои кошмарные
сновидения!  Во  всех деталях сбылись!  Не знаю почему,  но эту сцену я  всегда
представлял именно так:  в  промозглом ноябрьском мраке мотаются за окном голые
ветки,  тусклая электролампочка бросает по всей комнате неясные тревожные тени,
что-то таинственное шуршит в углу...  И вдруг - протяжный пугающий скрип двери,
той самой двери,  которую я  (точно помню) совсем недавно запер на два поворота
ключа.  Затем раздаются шаги,  странные, шаркающие и неуверенные шаги существа,
привыкшего перемещаться в  пространстве совсем другим,  неизвестным еще на этой
планете способом. Могу поспорить, что во всей вселенной, реальной и ирреальной,
такие  шаги  могут  принадлежать только  двум  созданиям  -  весьма  мрачной  и
костлявой  даме,  никогда  не  расстающейся с  простенькими,  но  впечатляющими
атрибутами своего ремесла: песочными часами, косой и саваном, да еще инспектору
по  особым  поручениям  Отдела  поощрений  и   экзекуций  Управления  по  делам
слаборазвитых цивилизаций Департамента распространения Великой Мечты,  в  штате
которого до последнего времени имел честь состоять и я.
     Мы не поздоровались и  не подали друг другу руки -  у  нас это не принято.
Как я и предполагал,  одет инспектор был несколько экстравагантно, особенно для
этой  поры  года,  для  этого  века  и  для  этого  города:  розовый,  расшитый
серебряными позументами камзол,  белые,  измазанные зеленью  панталоны,  мокрые
чулки  до  колен,  широкополая шляпа  с  плюмажем,  густо  усыпанным  сосновыми
иголками.  Левое плечо инспектора заметно отягощал внушительных размеров мешок,
набитый, судя по запаху, смесью дуста, махорки и сухих птичьих экскрементов.
     В этот самый момент,  как на беду, в раскрытую дверь заглянула моя соседка
по  этажу,  особа,  чье гипертрофированное любопытство из разряда увлечений уже
давно перешло в серьезный профессионализм.  Бормоча что-то невразумительное про
дядю из провинции,  большого шутника и оригинала,  я поспешил ей наперерез. При
этом то ли от волнения,  то ли от спешки на секунду утратил контроль над своими
действиями (а  для  нас  каждый  шаг  здесь  -  глубоко продуманный,  тщательно
выверенный и весьма непростой акт) и врезался головой в дверной косяк, отчего у
меня  едва не  отклеилась вся  левая скула вместе с  частью щеки и  мочкой уха.
Соседка,  к  счастью,  ничего этого заметить не  успела.  Один-единственный раз
глянув на моего гостя,  она переменилась лицом,  тонко пискнула и исчезла столь
стремительно,  как будто была вовсе и не человеком,  а игральной картой в руках
фокусника.  Прекрасно понимая всю незавидность своего собственного положения, я
тем не менее не мог не посочувствовать ей.  Любой инспектор,  особенно в первые
дни  пребывания  на  незнакомой  планете,  да  еще  вблизи  -  зрелище  не  для
слабонервных.  Давно замечено,  что чиновники этой категории, в отличие от нас,
агентов,  уделяют своей  внешности весьма мало  внимания,  безо  всякого на  то
основания полагая, что она (точно так же, как их моральный облик) находится вне
всякой критики.  Полюбовался бы лучше на себя в зеркало, болван спесивый! Руки,
ноги,  гузно, бюст - еще куда ни шло. Бывают уроды и позаковыристей. Но вот что
касается  хари  (никакого  другого  слова  тут  просто  не  подберешь) -  завал
полнейший!
     Представьте  себе  огромный  нос,   больше  всего  похожий  на  пораженную
нематодой  картофелину,  мутные  поросячьи  глазки  разного  цвета  и  размера,
фиолетовые вурдалачьи губы,  щеки, голые и розовые, как обезьяний зад, добавьте
сюда обрамление из неумело завитой в букли,  невычесанной пакли, долженствующей
изображать волосы,  посадите все это на кадыкастую кривоватую шею, и, возможно,
тогда вы  поймете чувство простой неискушенной земной женщины.  Тут  не  только
она, заматерелый мужик струхнул бы.
     Инспектор между тем уселся на свой мешок,  вперил в меня гляделки (которые
на самом деле были искусно изготовленными контактными линзами), широко растянул
губы  (которые на  самом деле  были  лишь  куском высокопрочного и  эластичного
пластика) и,  приспосабливая свои голосовые связки к  плотной земной атмосфере,
наполовину проперхал, наполовину прогундосил:
     - Им