в том числе и на
законы  природы.   О   его  смелых  кадровых  решениях,   сомнительных  связях,
безоглядных загулах и загребущих лапах ходили легенды.  Подчиненных он казнил и
миловал, как восточный сатрап.
     На руководящих должностях в  МВД стали все чаще появляться люди его склада
- аморальные деляги, циничные красавцы, пахнущие дорогим одеколоном и еще более
дорогим коньяком.  Руководство страны,  на словах приверженное суровым догматам
всеобщей  уравниловки и  пуританского большевизма,  запаниковало.  Трудно  было
бороться с настырной и беспринципной молодежью,  втершейся в доверие к впавшему
в  старческий маразм генсеку.  Да  и  силы были уже  не  те  -  мучил геморрой,
заработанный   на   бесчисленных  заседаниях   Политбюро,   отказывали   почки,
простуженные во  время  октябрьских  бдений  на  Мавзолее,  барахлили  желудки,
испорченные  изысками  спецкухни,  с  перебоями  стучали  сердца,  безвозвратно
отданные делу  борьбы за  освобождение рабочего класса,  туманился рассудок,  в
котором   отсталое   собственническое   подсознание   боролось   с    передовым
коммунистическим сознанием.
     Трудно было даже представить себе,  что случится со страной, если к власти
придет  поколение  Зятька,  лишенное  пролетарских  комплексов  и  марксистских
рефлексий.
     Абсолютно все:  и  политическая обстановка в  мире,  и настроение народных
масс,  и воля среднего звена партии,  и даже само время -  казалось,  играло на
руку Зятьку.  И угораздило же его,  себе на беду и на радость врагам, нарваться
на Костю Жмуркина,.  до этого скромно прозябавшего в провинции и никаких личных
чувств к заместителю союзного министра не питавшего. Коса, как говорится, нашла
на камень. Гений удачи столкнулся с гением злонравной любви.
     А дело было так.  Зятек, до этого успешно шерстивший южные и юго-восточные
регионы страны,  на  манер татаро-монгольского хана везде насаждая своих верных
баскаков и  принимая щедрые дары от местной знати,  внезапно нанес молниеносный
визит в родные края Кости Жмуркина.
     Находясь почему-то  не в  лучшем расположении духа,  он прямо в  аэропорту
устроил  разнос   встречавшим  его   официальным  лицам,   среди   которых  был
генерал-майор Быкодеров,  в качестве талисмана захвативший с собой безответного
Костю.
     Каждому    начальнику    приходилось    поочередно    отчитываться   перед
высокопоставленным  гостем,   на  основании  доносов,   слухов  и  сплетен  уже
составившим свое собственное представление о положении дел в правоохранительных
органах  республики.  Достаточно было  двух-трех  превратно истолкованных слов,
чтобы полковники становились подполковниками,  майоры -  капитанами, а цветущие
мужчины,   на   висках   которых  только-только  начинала  пробиваться  седина,
отправлялись на пенсию.
     Досталось и  Быкодерову.  От  полного  морального уничтожения его  спасло,
наверное, только Костино присутствие да еще то обстоятельство, что присвоение и
снятие   генеральского  звания  являлось  прерогативой  исключительно  местного
Верховного Совета.
     Вид  Быкодерова,  трясущегося от  страха,  бормочущего жалкие оправдания и
лакейски заискивающего перед похмельным молодцем,  в сыновья ему годящимся,  не
мог не  вызвать у  Кости чувства глубокого удовлетворения.  Это было именно то,
что Альберт Эйнштейн,  правда,  в  совершенно ином контексте,  называл "кратким
мигом торжества".
     Впрочем, довольно скоро Зятек сменил гнев если и не на милость, то хотя бы
на  относительную терпимость.  Кадровые перестановки прекратились.  Головомойки
поутихли,   руководящий  состав  МВД  вздохнул  с  облегчением,   словно  баба,
проводившая со  двора  взвод солдат-мародеров,  неосмотрительно пущенных ею  на
постой.
     Московский  визитер  между  тем  приступил  к   разрешению  многочисленных
проблем,  накопившихся в  республике,  причем  брался  за  дела,  совершенно не
соответствующие профилю  его  службы.  (Видимо,  имел  на  то  какие-то  особые
полномочия от  тестя.)  Как человек современный,  он отвергал кабинетные методы
работы,   предпочитая  проводить  заседания  в  саунах,  охотничьих  домиках  и
недоступных  для  простых  смертных  профилакториях  с  преимущественно женской
обслугой.
     Все местное начальство,  не исключая,  конечно,  и  Быкодерова,  вертелось
вокруг  Зятька  мелкими  бесами.  Нашлось занятие и  для  Жмуркина -  охлаждать
шампанское,  прибирать в  парилке,  следить за температурой воды в бассейне,  а
главное, держать перед Быкодеровым щит своей ненависти.
     Особенно долгим и бурным было заключительное мероприятие,  в ходе которого
один из  референтов Зятька потерял папку с  какими-то  весьма важными бумагами.
Хватились их только при посадке в самолет. Референт был немедленно разжалован и
уволен,  а  провожающих -  без  разбора чинов  и  званий  -  послали на  поиски
пропавших бумаг. Вслед им летел многоэтажный мат, которого Зятек поднабрался за
время  службы  во  внутренних войсках,  и  обвинения в  пособничестве вражеским
разведкам.
     Так уж  получилось,  что злополучную папку отыскал не кто иной,  как Костя
Жмуркин (опыт  терять и  находить у  него,  слава  богу,  имелся),  ради  этого
переворошивший целую гору использованных березовых веников,  уже  вывезенных на
ближайшую свалку.
     Зятек,  стоя на трапе готового к  отлету авиалайнера,  лично пожал Костину
руку и с мягкой хрипотцой, свойственной всем отцам-командирам, произнес:
     - А  почему ты  еще  лейтенант?  С  сегодняшнего дня будешь капитаном.  За
исполнением прослежу лично,  смотрите у меня! - погрозил он пальцем генералам и
полковникам, сгрудившимся на летном поле.
     Первым  в  ладоши захлопал Быкодеров,  а  затем  его  поддержали остальные
коллеги.  Впрочем, непонятно было, кого именно они приветствуют - новоявленного
капитана или отбывающего восвояси заместителя министра. Не исключено также, что
это   была   всего   лишь   истерическая  реакция  вконец   задерганных  людей,
избавившихся, пусть и на время, от источника своих кошмаров.
     Из  аэропорта Костя  возвращался как  на  крыльях.  Отныне Зятек стал  его
кумиром.   В  экстазе  внезапно  вспыхнувшей  любви  он  даже  забыл  про  свой
злосчастный талант,  чему  в  немалой  степени  способствовала початая  бутылка
заграничного виски,  подаренная ему кем-то из отъезжающих (самим уже, наверное,
в глотку не лезло).
     Скорее всего именно в  этот день и  час  над Зятьком стали сгущаться тучи,
хотя грому было суждено грянуть чуть позже,  в  ноябре,  как  раз  накануне Дня
милиции,  когда прямо в своей супружеской постели скоропостижно скончался самый
верный из  ленинцев,  кроме всего прочего,  известный также как  защитник Малой
земли,  покоритель  целины,  инициатор  возрождения и  чемпион  Книги  рекордов
Гиннесса по разделу "Почести, награды и знаки отличия".
     Ох,   не   вовремя  случилась  эта  беда!   Не  успел  Зятек  как  следует
подготовиться к  ней.  Еще  бы  годика два-три  пожить под  крылышком у  тестя,
поднабраться силенок, укрепить авторитет, упрочить связи, проводить в последний
путь как можно больше недалеких и злобных старцев,  почему-то мнящих себя умом,
честью и совестью нашей эпохи.
     А так он оказался в положении внезапно осиротевшего волчонка-сеголетка. Не
успели окрепнуть лапы,  слабовата еще  хватка,  подводит чутье,  выдает щенячий
визг, а главное - не сбились еще в стаю верные друзья-товарищи.
     По  тестю еще  не  успели справить сорок дней,  а  со  всех сторон на  его
предполагаемого наследника уже поперли разные зоологические твари - растоптать,
разорвать,  выпить  кровь.  Были  тут  и  неповоротливые,  но  могучие медведи,
опасавшиеся за  благополучие своих берлог,  были  и  кабаны,  взращенные еще  в
свинарниках усатого Генералиссимуса,  были  и  грифы-стервятники,  ради  такого
случая прилетевшие из далекой пустыни,  были и коварные горные барсы, были даже
и  вконец обнаглевшие серые зайцы средней полосы России.  Раньше-то  они  все и
шушукаться в  полный голос  не  смели,  а  теперь вдруг -  откуда что  взялось!
Прорвало! Зарычали, зашипели, завыли, заулюлюкали...
     Но страшнее, но опаснее всех оказалась холодная загадочная рептилия, не то
крокодил, не то питон, начавшая свой жизненный путь, как ни странно, в северных
чахлых болотах и  откормившаяся потом на всяких там диссидентах,  подписантах и
отказниках.  Уж от этого врага пощады ожидать не приходилось. Уж он-то мог шутя
проглотить  кого  угодно  -  не  только  чересчур  зарвавшегося  отечественного
волчонка, но даже заморских зверей-тяжеловесов, слона и осла.
     Карьера Зятька,  обещавшая быть  радостной песней,  стремительной ракетой,
нескончаемым праздником,  оборвалась на самом взлете.  Следствие, суд, тюрьма -
вот чем все это закончилось. Хорошо хоть, что живым остался.
     Да ладно бы еще, если бы пострадал он один! Где там! Всесокрушающая лавина
репрессий  обрушилась  на  всю  милицию  в  целом.   Такого  не  ожидал  никто.
Застрелился сам министр,  в  одночасье лишенный вдруг всех наград и  званий.  А
ведь,   поди,   уже  на  покой  собирался.   Ружьишко  приобрел  для  охоты  на
водоплавающую дичь. Вот и пригодилось ему напоследок это ружьишко.
     И пошло-поехало - от вышестоящего звена к нижестоящему. Косили всех подряд
- и тех,  кто чересчур высовывался,  и тех,  кто,  подобно куропаткам,  пытался
спрятаться в  дремучих зарослях наших будней.  Хорошо хоть,  что  коса  эта  не
достала всякую мелкую сошку -  начальников отделов,  оперов и участковых. А кто
рангом повыше -  все полегли (правда,  не в землю, а на нары), особенно в столь
любимых Зятьком южных республиках. У следственных бригад прокуратуры ордеров на
арест не хватало -  пришлось срочно допечатывать.  Щелкоперы тоже в  стороне не
остались.  Газеты только про то и пели,  что там-то и там-то в органах выявлены
очередные злоупотребления.
     А  что,  интересно,  такое  сверхъестественное открылось?  Ну,  занимались
поборами.  Ну,  фальсифицировали материалы.  Ну,  искажали отчетные данные. Ну,
дезинформировали руководство страны (хотя это  еще  надо посмотреть,  кто  кого
больше   дезинформировал).   Ну,   замочили  одного  подвыпившего  комитетчика,
заснувшего в вагоне метро.  Подумаешь,  трагедия!  Разве для матушки России это
что-то  из  ряда  вон  выходящее?  Зато ведь и  порядок был,  не  надо отрицать
очевидное!  Раскрываемость само  собой.  Профилактика.  Отчеты  в  коллективах.
Смычка с творческой интеллигенцией. Какие фильмы снимались! Какие песни пелись!
"Наша служба и опасна, и трудна..." Эх, все пошло прахом!
     Для  того  чтобы  окончательно унизить милицию,  новым министром назначили
злобного,  полоумного старца,  вскормленного кровавым мясом  в  гнезде  птенцов
Железного  Феликса.  Как  сказочный  Кощей  Бессмертный,  он  не  спал  ночами,
выдумывая,  чем бы еще ущемить славных молодцев в красных фуражечках.  Зарплату
им,  что ли,  снизить? Или штаты срезать? Права обкорнать? Неплохо! Пусть знают
свое место. А еще лучше - поставить эту шарашку под прямой контроль комитета! С
прослушиванием служебных телефонов,  радиоперехватом и перлюстрацией переписки.
Вот уж тогда запляшут!
     То было время позора и бесчестия.  Быкодеров в своем кресле каким-то чудом
уцелел,   хотя  цена  этому  чуду  была  известна  -   лишение  Кости  Жмуркина
благоприобретенного звания.  Теперь  все,  кому  не  лень,  потешались над  его
погонами, на каждом из которых имелось по две звезды и по две дырки.
     В  стране  воцарилась атмосфера  гнетущего  ожидания,  как  это  бывает  в
открытом море,  когда на горизонте возникает странное кучевое облако, словно бы
не  подвластное господствующим ветрам  -  верный признак надвигающегося шквала.
Какая  участь ожидает корабль в  самое ближайшее время?  Пойдет ли  он  на  дно
вместе со всем экипажем или крутая волна лишь слегка тряхнет его?  А что,  если
шквал вообще пронесется мимо и  на  всех палубах вновь заиграют оркестры,  а  в
барах в честь чудесного спасения будут подавать бесплатный ром?
     Никто ничего не понимал, даже самые умные люди. Одни говорили - жить стало
лучше, водка подешевела. Такого не было даже при Никите.
     Другие говорили -  наоборот,  жить стало хуже,  на праздношатающихся людей
устраивают форменные облавы. Такого не было даже при Виссарионовиче.
     Милиционерам запретили приобретать и  использовать личный  транспорт,  что
было  прямым  нарушением их  гражданских прав,  зато  позволили в  любое  время
врываться  в  бани,  кинотеатры и  парикмахерские,  что  было  столь  же  явным
нарушением гражданских прав иных лиц. Дескать, квиты.
     Вскоре,  однако, монстры прошлых эпох, надорвавшие последние силы в борьбе
с  молодыми  и  жадными  до  жизни  конкурентами,  стали  вымирать сами  собой.
Повторилась история с динозаврами,  не то задохнувшимися собственными кишечными
газами,  не то отравившимися непривычными для них цветковыми растениями,  не то
вследствие своих громадных размеров утратившими способность к размножению.
     На  смену  туповатым диплодокам и  кровожадным тираннозаврам пришли совсем
другие существа - мелкие, но пронырливые, а главное, всеядные.
     Атмосфера постепенно стала меняться.  Да и  голоса вокруг зазвучали совсем
другие. Ничего не поделаешь, смена исторических эпох...

        "ГЛАВА 15. ОХОТНИКИ НА МАМОНТОВ"
     Как  говорилось выше,  новые  хозяева  страны  принадлежали уже  к  другой
генерации (если не  биологической,  то идеологической).  Тем не менее они имели
явную  генетическую связь со  своими предшественниками.  Даже  молились тем  же
самым идолам, правда, не так рьяно.
     С  одной стороны,  они разрешили народу трепаться вволю.  Семьдесят лет не
разрешали,  а  тут  пожалуйста...  И  это при том,  что еще на  памяти старшего
поколения  за   одно-единственное  еретическое  слово  (и  даже  за  оговорку!)
расстреливали,  а позже стали сажать.  Скажет,  например,  ведущий праздничного
концерта:  "А в  заключение сводный красноармейский хер...  ох,  простите,  хор
исполнит песню о партии!" -  и нет уже этого ведущего. Все родственники от него
быстренько отказываются, а жена переходит на девичью фамилию.
     Даже за слово "жид" привлекали к уголовной ответственности. Потом, правда,
перестали...  Короче,  сначала было  нельзя,  а  потом  вдруг  стало  можно.  И
буквально обо всем,  вплоть до  самых святых вещей!  Могло из  этого что-нибудь
путное  получиться?  Да  никогда!  Ведь  недаром  сказано у  Екклесиаста:  "Кто
разрушит стену,  тот рискует быть ужаленным змеей".  В том смысле,  что сначала
нужно поостеречься,  а  уж  потом давать волю людской молве,  орудию куда более
опасному, чем змеиное жало. Это к вопросу о гласности.
     С другой стороны, народу запретили пить все, что градусами крепче кефира и
кваса.  (Хотя были предложения подвергнуть гонениям и кефир, благодаря которому
наше  юное поколение якобы алкоголизируется еще  в  пеленках.)  Опять серьезная
промашка вышла.  Опять  не  посоветовались с  таким  крупным  авторитетом,  как
Екклесиаст. Ведь у него черным по белому (правда, маленькими буквами) написано:
"Никто не в состоянии выпрямить то,  что Бог создал кривым".  То есть,  как вы,
товарищи,  ни  бейтесь,  а  народ-выпивоху не перевоспитаете.  Это к  вопросу о
борьбе с пьянством.
     Можно закрыть спиртзаводы,  можно выкорчевать виноградники,  можно пустить
на металлолом оборудование для производства пива, купленное, кстати сказать, за
валюту,  но  народ от  этого пить меньше не  станет.  Больше -  пожалуйста!  Из
вредности.  А меньше -  никогда!  Ведь уничтожить сахар,  томатную пасту, муку,
горох,  сиропы,  карамель,  искусственный мед,  все виды фруктов и (если верить
рецепту О.  Бендера) табуреты -  не  удастся никому и  никогда.  Уж лучше тогда
сразу уничтожить народ.
     Когда  казенное  спиртное  стало  исчезать из  продажи,  его  производство
наладили  в  домашних условиях.  Самогоноварением занялись писатели,  директора
школ,  офицеры,  шахтеры,  железнодорожники,  судьи и школьники. У каждого была
своя методика,  которыми люди охотно делились между собой,  как прежде делились
секретами домашнего консервирования.
     Хотя моря самогона и озера суррогатов залили страну, очереди у гастрономов
не уменьшались,  а,  наоборот,  росли.  Продавцы винно-водочных отделов и  даже
грузчики внезапно превратились в элиту общества.  Все искали с ними знакомства,
все лебезили перед ними.
     На  спекуляции спиртным были  нажиты огромные состояния.  День  трезвости,
объявленный в  городе  средней  величины,  приносил  его  организаторам десятки
"штук". Декада трезвости - сотни.
     Американскую мафию породил "сухой закон". Нашу - антиалкогольная кампания.
Если  Достоевский прав  и  вся  наша  русская литература вышла  из  гоголевской
"Шинели",   то  над  колыбелью  новорожденной  российской  преступности  вместо
святцев, наверное, читали ежемесячник "Трезвость и культура".
     Очередь за  водкой стала  таким же  непременным атрибутом тогдашней жизни,
как в тысяча девятьсот восемнадцатом году -  человек с ружьем. Туда ходили, как
на работу, там знакомились и влюблялись. Там дрались, пели песни и рассказывали
анекдоты.
     Вокруг  очередей  процветал самый  разнообразный бизнес.  Сюда  с  базаров
переместились карманники,  а  с вокзалов -  проститутки.  За определенную таксу
можно было  нанять так  называемую "группу захвата",  прорывавшуюся к  прилавку
чуть  ли  не  по  головам покупателей.  Пенсионеры подрабатывали,  торгуя своим
местом  в  очереди,  цена  которого  возрастала  по  мере  продвижения  вперед.
Встречались ловкачи,  предлагавшие фальшивые справки  из  ЗАГСа  о  регистрации
свадьбы или смерти, - на любое из этих торжеств полагалось по два ящика водки.
     Бывали  случаи  и  вовсе  анекдотические.  Например,  к  прилично  одетому
гражданину,  томящемуся в  самом  конце очереди,  подходил некто в  милицейской
форме. Сострадая интеллигенту, теряющему время в компании отбросов общества, он
предлагал за  небольшую мзду  добыть  любое  количество спиртного.  Мзда  якобы
требовалась  для   умасления  грузчиков.   Получив   деньги,   часто   немалые,
лжемилиционер исчезал. Обычно - навсегда.
     В столь бурной, а главное - постоянно меняющейся обстановке Жмуркин, как и
большинство его сограждан,  просто растерялся.  Возможно, впервые в жизни он не
знал -  кого любить и  кого ненавидеть.  Верить ли  апологетам перестройки или,
наоборот,  обходить  их  стороной,  как  опасных  провокаторов?  Придерживаться
принципов  гласности  или  вообще  прикусить  язык?  Учреждать  кооперативы или
закапывать свои последние денежки в огороде? Держать нос по ветру или с головой
нырнуть под  одеяло?  Продолжать пить  горькую или  с  ясным взором устремиться
вперед по пути перестройки?
     Совсем, гады, запутали народ! Тут и царя-батюшку добрым словом помянешь, и
кремлевского горца. Хоть какая-то определенность была.
     А  пока  Костя Жмуркин жил  как  бы  по  инерции.  Впрочем,  от  службы не
отлынивал. Понимал, что это не ремстройконтора...
     Накануне  в  вестибюле управления вывесили  объявление,  приглашавшее всех
сотрудников на общее собрание.  Тема намечалась самая актуальная - перестройка.
Явка, как всегда, была строго обязательной.
     В  девять часов утра тридцатисемилетний лейтенант Жмуркин,  прихрамывая на
правую ногу (успел нажить артрит),  расхаживал по кабинету и  неспешно диктовал
губастому юнцу, твердо решившему стать на защиту жизни, здоровья, прав и свобод
советских граждан, текст заявления, почти полностью совпадающего с тем, которое
ему когда-то подсунул Быкодеров.
     - Прошу... принять меня... на службу... Написал? В органы... милиции... на
должность...  Что хоть у тебя в школе по языку было?  -  спросил он, заглядывая
через плечо юнца.
     - "Три", - ответил тот, тщательно выводя слово "должнасць". - С плюсом.
     - На должность... инспектора-кинолога... Готов