успел  простыть.  Он  рассудил,  что  скорая  расправа с  злодеями не  много
принесет пользы,  тогда как,  предав их правосудию,  он, может быть, откроет
всю  шайку  этих  загадочных  грабителей.  Расспросив  подробно,  где  имеет
пребывание  ближний  губной  староста,   он   приказал  старшему  ратнику  с
товарищами проводить туда  пленных и  объявил,  что  поедет  далее  с  одним
Михеичем.
     - Власть  твоя  посылать  этих  собак  к  губному  старосте,  -  сказал
незнакомец,  -  только, поверь мне, староста тотчас велит развязать им руки.
Лучше бы самому тебе отпустить их на все четыре стороны. Впрочем, на то твоя
боярская воля.
     Михеич слушал все молча и  только почесывал за  ухом.  Когда незнакомец
кончил, старый стремянный подошел к князю и поклонился ему в пояс.
     - Батюшка боярин,  -  сказал он, - оно тово, может быть, этот молодец и
правду говорит: неравно староста отпустит этих разбойников. А уж коли ты их,
по мягкосердечию твоему,  от петли помиловал, за что бог и тебя, батюшка, не
оставит,  то  дозволь,  до  крайности,  перед отправкой-то,  на всяк случай,
влепить им по полсотенке плетей, чтоб вперед-то не душегубствовали, тетка их
подкурятина!
     И, принимая молчание князя за согласие, он тотчас велел отвесть пленных
в  сторону,  где  предложенное им  наказание было  исполнено точно и  скоро,
несмотря ни на угрозы, ни на бешенство Хомяка.
     - Это  самое  питательное  дело!..   -  сказал  Михеич,  возвращаясь  с
довольным видом к князю. - Оно, с одной стороны, и безобидно, а с другой - и
памятно для них будет.
     Незнакомец,   казалось,   сам  одобрял  счастливую  мысль  Михеича.  Он
усмехался,  поглаживая бороду,  но  скоро лицо  его  приняло прежнее суровое
выражение.
     - Боярин,  -  сказал он,  -  уж  коли  ты  хочешь ехать с  одним только
стремянным,  то дозволь хоть мне с товарищем к тебе примкнуться;  нам дорога
одна,  а вместе будет веселее;  к тому ж,  не ровен час, коли придется опять
работать руками, так восемь рук больше четырех вымолотят.
     У  князя не было причин подозревать своих новых товарищей.  Он позволил
им ехать с собою, и после краткого отдыха все четверо пустились в путь.


        "Глава 2"
                               НОВЫЕ ТОВАРИЩИ

     Дорогой Михеич несколько раз пытался выведать от  незнакомцев,  кто они
таковы, но те отшучивались или отделывались разными изворотами.
     - Тьфу,  тетка их подкурятина!  - сказал наконец сам про себя Михеич. -
Что за народ!  Словно вьюны какие!  Думаешь,  вот поймал их за хвост,  а они
тебе промеж пальцев!
     Между тем стало темнеть; Михеич подъехал к князю.
     - Боярин,  -  сказал он, - хорошо ли мы сделали, что взяли с собой этих
молодцов? Они что-то больно увертливы, никак от них толку не добьешься. Да и
народ-то плечистый, не хуже Хомяка. Уж не лихие ли люди{31}?
     - А хоть и лихие,  -  отвечал беззаботно князь, - все же они постоят за
нас, коли неравно попадутся нам еще опричники.
     - А провал их знает, постоят ли, батюшка? Ворон ворону глаз не выклюет;
а я слышал,  как они промеж себя поговаривали черт знает на каком языке,  ни
слова не понять,  а кажись было по-русски! Берегись, боярин, береженого коня
и зверь не вредит!
     Темнота усиливалась.  Михеич замолчал.  Боярин также молчал. Слышен был
только лошадиный топ да изредка чуткое фырканье.
     Ехали  лесом.   Один   из   незнакомцев  затянул  песню,   другой  стал
подтягивать.
     Песнь   эта,   раздающаяся  ночью  среди  леса,   после  всех   дневных
происшествий,  странно подействовала на  князя:  ему  сделалось грустно.  Он
вспомнил о  прошедшем,  вспомнил об  отъезде своем из  Москвы,  за  пять лет
назад,  и  в  воображении очутился опять в  той  церкви,  где перед отъездом
слушал молебен и где,  сквозь торжественное пение,  сквозь шепот толпы,  его
поразил нежный и звучный голос,  которого не заглушил ни стук мечей, ни гром
литовских пищалей{31}!  "Прости, князь, - говорил ему украдкою этот голос, -
я  буду за тебя молиться!.." Между тем незнакомцы продолжали петь,  но слова
их не соответствовали размышлениям боярина.  В  песне говорилось про широкое
раздолье степей,  про матушку-Волгу,  про разгульное бурлацкое житье. Голоса
то сходились,  то расходились,  то текли ровным током,  как река широкая, то
бурными волнами воздымались и опускались и наконец,  взлетев высоко, высоко,
парили в небесах, как орлы с распростертыми крыльями.
     Грустно и весело в тихую летнюю ночь,  среди безмолвного леса,  слушать
размашистую русскую песню.  Тут и тоска бесконечная, безнадежная, тут и сила
непобедимая,  тут и роковая печать судьбы,  железное предназначение, одно из
основных начал  нашей  народности,  которым можно  объяснить многое,  что  в
русской жизни кажется непонятным.  И  чего не  слышно еще в  протяжной песне
среди летней ночи и безмолвного леса!
     Пронзительный свист  прервал  мысли  боярина.  Два  человека выпрыгнули
из-за  деревьев и  взяли лошадь его  под уздцы.  Двое других схватили его за
руки. Сопротивление стало невозможно.
     - Ах, мошенники! - вскричал Михеич, которого также окружили неизвестные
люди, - ах, тетка их подкурятина! Ведь подвели же, окаянные!
     - Кто едет? - спросил грубый голос.
     - Бабушкино веретено! - отвечал младший из новых товарищей князя.
     - В дедушкином лапте! - сказал грубый голос.
     - Откуда бог несет, земляки?
     - Не тряси яблони! Дай дрожжам взойти, сам-четверть урожаю! - продолжал
спутник князя.
     Руки,  державшие  боярина,  тотчас  опустились,  и  конь,  почувствовав
свободу, стал опять фыркать и шагать между деревьями.
     - Вишь,  боярин, - сказал незнакомец, равняясь с князем, - ведь говорил
я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до
мельницы проводить,  а  там  простимся.  В  мельнице найдешь ночлег  и  корм
лошадям. Дотудова будет версты две, не более, а там скоро и Москва!
     - Спасибо,  молодцы, за услугу. Коли придется нам когда встретиться, не
забуду я, что долг платежом красен!
     - Не  тебе,  боярин,  а  нам  помнить услуги.  Да  вряд ли  мы  когда и
встретимся.  А если бы привел бог,  так не забудь, что русский человек добро
помнит и что мы всегда тебе верные холопи!
     - Спасибо, ребята, а имени своего не скажете?
     - У меня имя не одно,  -  отвечал младший из незнакомцев.  - Покамест я
Ванюха Перстень, а там, может, и другое прозвание мне найдется.
     Вскоре они приблизились к  мельнице.  Несмотря на ночное время,  колесо
шумело в  воде.  На  свист Перстня показался мельник.  Лица его  нельзя было
разглядеть за темнотою, но, судя по голосу, он был старик.
     - Ах ты,  мой кормилец!  - сказал он Перстню, - не ждал я тебя сегодня,
да еще с  проезжими!  Что бы тебе с  ними уж до Москвы доехать?  А  у  меня,
родимый, нет ни овса, ни сена, ни ужина!
     Перстень сказал что-то  мельнику на  непонятном условном языке.  Старик
отвечал такими же непонятными словами и прибавил вполголоса:
     - И рад бы,  родимый,  да гостя жду;  такого гостя, боже сохрани, какой
сердитый!
     - А камора{33} за ставом{33}? - сказал Перстень.
     - Вся завалена мешками!
     - А  кладовая?  Слышь  ты,  брат,  чтоб  сейчас отыскалось место,  овес
лошадям и ужин боярину! Мы ведь знаем друг друга, меня не морочь.
     Мельник,  ворча,  повел приезжих в  камору,  стоявшую шагах в десяти от
мельницы и  где,  несмотря на мешки с  хлебом и  мукою,  было очень довольно
места.
     Пока  он  сходил  за  лучиной,  Перстень  и  товарищ  его  простились с
боярином.
     - А скажите,  молодцы,  -  спросил Михеич, - где ж отыскать вас, если б
неравно, по сегодняшнему делу, князю понадобились свидетели?
     - Спроси у  ветра,  -  отвечал Перстень,  -  откуда он?  Спроси у волны
перебежной,  где  живет  она?  Мы  что  стрелы острые с  тетивы летим:  куда
вонзится  калена  стрела,  там  и  дом  ее!  В  свидетели,  -  продолжал он,
усмехаясь,  - мы его княжеской милости не годимся. А если б мы за чем другим
понадобились,  приходи,  старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать
Ванюху Перстня!
     - Вишь ты,  тетка твоя подкурятина!  - проворчал себе под нос Михеич, -
какие кудрявые речи выговаривает!
     - Боярин,  -  сказал Перстень, удаляясь, - послушай меня, не хвались на
Москве,  что хотел повесить слугу Малюты Скуратова и потом отодрал его,  как
Сидорову козу!
     - Вишь, что наладил, - проворчал опять Михеич, - отпусти разбойника, не
вешай разбойника,  да и  не хвались,  что хотел повесить!  Затвердила сорока
Якова,  видно,  с  одного поля ягода!  Не беспокойся,  брат,  -  прибавил он
громко,  - наш князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он
одному царю ответ держит!
     Мельник принес зажженную лучину и воткнул ее в стену. Потом принес щей,
хлеба  и  кружку  браги.  В  чертах  его  была  странная смесь  добродушия и
плутовства;  волосы и  борода были совсем седы,  а  глаза ярко-серого цвета;
морщины во всех направлениях рассекали лицо его.
     Поужинав и  помолившись богу,  князь и  Михеич расположились на мешках;
мельник пожелал им доброй ночи, низко поклонился, погасил лучину и вышел.
     - Боярин,  - сказал Михеич, когда они остались одни, - сдается мне, что
напрасно мы здесь остановились. Лучше было ехать до Москвы.
     - Чтобы тревожить народ божий среди ночи?  Слезать с  коней да отмыкать
рогатки на каждой улице{34}?
     - Да  что,  батюшка,  лучше  отмыкать рогатки,  чем  спать  в  чертовой
мельнице.  И угораздило же их,  окаянных, привести именно в мельницу! Да еще
на Ивана Купала. Тьфу ты пропасть!
     - Да что тебе здесь худо, что ли?
     - Нет,  батюшка, не худо; и лежать покойно, и щи были добрые, и лошадям
овес засыпан; да только то худо, что хозяин, вишь, мельник!
     - Что ж с того, что он мельник?
     - Как что,  что мельник?  -  сказал с  жаром Михеич.  -  Да разве ты не
знаешь,  князь, что нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни?
Али ты думаешь,  он сумеет без нечистого плотину насыпать?  Да, черта с два!
Тетка его подкурятина.
     - Слыхал я про это,  -  сказал князь,  -  мало ли что люди говорят.  Да
теперь не время разбирать, бери, что бог послал.
     Михеич  немного помолчал,  потом  зевнул,  еще  помолчал и  спросил уже
заспанным голосом:
     - А как ты думаешь,  боярин, что за человек этот Матвей Хомяк, которого
ты с лошади сшиб?
     - Я думаю, разбойник.
     - И я то же думаю. А как ты думаешь, боярин, что за человек этот Ванюха
Перстень?
     - Я думаю, тоже разбойник.
     - И я так думаю.  Только этот разбойник будет почище того разбойника. А
тебе  как  покажется,  боярин,  который разбойник будет  почище,  Хомяк  или
Перстень?
     И, не дожидаясь ответа, Михеич захрапел. Вскоре уснул и князь.


        "Глава 3"
                                 КОЛДОВСТВО

     Месяц взошел на небо,  звезды ярко горели. Полуразвалившаяся мельница и
шумящее колесо были озарены серебряным блеском.
     Вдруг раздался конский топот, и вскоре повелительный голос закричал под
самой мельницей:
     - Эй, колдун!
     Казалось, новый приезжий не привык дожидаться, ибо, не слыша ответа, он
закричал еще громче:
     - Эй, колдун! Выходи, не то в куски изрублю!
     Послышался голос мельника:
     - Тише,  князь,  тише,  батюшка, теперь мы не одни, остановились у меня
проезжие; а вот я сейчас к тебе выйду, батюшка, дай только сундук запереть.
     - Я те дам сундук запирать,  чертова кочерга!  - закричал тот, которого
мельник назвал князем.  -  Разве ты не знал, что я буду сегодня! Как смел ты
принимать проезжих! Вон их отсюда!
     - Батюшка,  не кричи, бога ради не кричи, все испортишь! Я тебе говорил
уже,  дело боится шуму, а проезжих прогнать я не властен. Да они же нам и не
мешают; они спят теперь, коли ты, родимый, не разбудил их!
     - Ну,  добро,  старик,  только смотри,  коли ты меня морочишь, лучше бы
тебе на свет не родиться. Еще не выдумано, не придумано такой казни, какую я
найду тебе!
     - Батюшка,  умилосердись!  Что ж мне делать,  старику?  Что увижу, то и
скажу,  что после случится,  в  том один бог властен!  А если твоя княжеская
милость меня казнить собирается, так лучше я и дела не начну!
     - Ну, ну, старик, не бойся, я пошутил.
     Проезжий привязал лошадь к дереву.  Он был высокого роста и,  казалось,
молод. Месяц играл на запонках его однорядки{36}. Золотые кисти мурмолки{36}
болтались по плечам.
     - Что ж, князь, - сказал мельник, - выучил ты слова?
     - И слова выучил, и ласточкино сердце ношу на шее.
     - Что ж, боярин, и это не помогает?
     - Нет,  -  отвечал с  досадой князь,  -  ничего не помогает!  Намедни я
увидел ее в саду.  Лишь узнала она меня,  побледнела, отвернулась, убежала в
светлицу!
     - Не прогневись,  боярин, не руби невинной головы, а дозволь тебе слово
молвить.
     - Говори, старик.
     - Слушай, боярин, только я боюсь говорить...
     - Говори! - закричал князь и топнул ногой.
     - Слушай же, батюшка, уж не любит ли она другого?
     - Другого? Кого ж другого? мужа? старика?
     - А если... - продолжал мельник, запинаясь, - если она любит не мужа?..
     - Ах ты,  леший!  - вскричал князь, - да как это тебе на ум взбрело? Да
если б  я  только подумал про кого,  я  б у них у обоих своими руками сердце
вырвал!
     Мельник отшатнулся в страхе.
     - Колдун,  - продолжал князь, смягчая свой голос, - помоги мне! Одолела
меня  любовь,  змея лютая!  Уж  чего я  не  делал!  Целые ночи перед иконами
молился!  Не вымолил себе покою.  Бросил молиться, стал скакать и рыскать по
полям с  утра до ночи,  не одного доброго коня заморил,  а покоя не выездил!
Стал гулять по ночам,  выпивал ковши вина крепкого, не запил тоски, не нашел
себе покоя в похмелье!  Махнул на все рукой и пошел в опричники. Стал гулять
за царским столом вместе со страдниками{36},  с Грязными, с Басмановыми{36}!
Сам хуже их злодействовал,  разорял села и слободы, увозил жен и девок, а не
залил кровью тоски моей!  Боятся меня и земские, и опричники, жалует царь за
молодечество,  проклинает народ православный.  Имя князя Афанасья Вяземского
стало так  же  страшно,  как имя Малюты Скуратова!  Вот до  чего довела меня
любовь,  погубил я душу мою!  Да что мне до нее! Во дне адовом не будет хуже
здешнего!  Ну,  старик, чего смотришь мне в глаза? Али думаешь, я помешался?
Не  помешался Афанасий Иваныч;  крепка голова,  крепко тело  его!  Тем-то  и
ужасна моя мука, что не может извести меня!
     Мельник слушал князя и боялся.  Он опасался его буйного нрава, опасался
за жизнь свою.
     - Что ж ты молчишь,  старик? али нет у тебя зелья, али нет корня какого
приворотить ее?  Говори,  высчитывай, какие есть чародейные травы? Да говори
же, колдун!
     - Батюшка,  князь  Афанасий Иванович,  как  тебе  сказать?  Всякие есть
травы.  Есть колюка-трава,  сбирается в  Петров пост.  Обкуришь ею  стрелу -
промаху не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом растет. Кто ее
носит на себе,  на того ввек царского гнева не будет. Есть еще плакун-трава,
вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться!
     Вяземский горько усмехнулся.
     - Меня уж и  так боятся,  -  сказал он,  -  не надо мне плакуна твоего.
Называй другие травы.
     - Есть еще адамова голова,  коло болот растет, разрешает роды и подарки
приносит.  Есть голубец болотный;  коли хочешь идти на медведя, выпей взвару
голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь
из земли выдергивать,  она стонет и  ревет,  словно человек,  а  наденешь на
себя, никогда в воде не утонешь.
     - А боле нет других?
     - Как  не  быть,  батюшка,  есть еще кочедыжник,  или папоротник;  кому
удастся сорвать цвет его, тот всеми кладами владеет. Есть иван-да-марья; кто
знает, как за нее взяться, тот на первой кляче от лучшего скакуна удерет.
     - А такой травы, чтобы молодушка полюбила постылого, не знаешь?
     Мельник замялся.
     - Не знаю, батюшка, не гневайся, родимый, видит бог, не знаю.
     - А такой, чтобы свою любовь перемочь, не знаешь?
     - И такой не знаю,  батюшка; а вот есть разрыв-трава: когда дотронешься
ею до замка али до двери железной, так и разорвет на куски!
     - Пропадай ты с  своими травами!  -  сказал гневно Вяземский и устремил
мрачный взор свой на мельника.
     Мельник опустил глаза и молчал.
     - Старик!  -  вскричал вдруг Вяземский,  хватая его за ворот, - подавай
мне ее! Слышишь? Подавай ее, подавай ее, леший! Сейчас подавай!
     И он тряс мельника за ворот обеими руками.
     Мельник подумал, что настал последний час его.
     Вдруг Вяземский выпустил старика и повалился ему в ноги.
     - Сжалься надо  мной!  -  зарыдал он.  -  Излечи меня!  Я  задарю тебя,
озолочу тебя, пойду в кабалу к тебе! Сжалься надо мной, старик!
     Мельник еще более испугался:
     - Князь,  боярин!  Что с тобой?  Опомнись!  Это я,  Давыдыч, мельник!..
Опомнись, князь!
     - Не встану, пока не излечишь!
     - Князь!  князь!  -  сказал дрожащим голосом мельник,  -  пора за дело.
Время уходит,  вставай!  Теперь темно,  не видал я  тебя,  не знаю,  где ты!
Скорей, скорей за дело!
     Князь встал.
     - Начинай, - сказал он, - я готов.
     Оба  замолчали.  Все  было  тихо.  Только  колесо,  освещенное месяцем,
продолжало шуметь и вертеться.  Где-то в дальнем болоте кричал дергач.  Сова
завывала порой в гущине леса.
     Старик и князь подошли к мельнице.
     - Смотри, князь, под колесо, а я стану нашептывать.
     Старик прилег к земле и, еще задыхаясь от страха, стал шептать какие-то
слова. Князь смотрел под колесо. Прошло несколько минут.
     - Что видишь, князь?
     - Вижу, будто жемчуг сыплется, будто червонцы играют.
     - Будешь ты богат, князь, будешь всех на Руси богаче!
     Вяземский вздохнул.
     - Смотри еще князь, что видишь?
     - Вижу,  будто сабли трутся одна о  другую,  а  промеж них  как золотые
гривны!
     - Будет  тебе  удача в  ратном деле,  боярин,  будет счастье на  службе
царской! Только смотри, смотри еще! говори, что видишь?
     - Теперь сделалось темно,  вода помутилась.  А вот стала краснеть вода,
вот почервонела, словно кровь. Что это значит?
     Мельник молчал.
     - Что это значит, старик?
     - Довольно, князь. Долго смотреть не годится, пойдем!
     - Вот потянулись багровые нитки,  словно жилы кровавые; вот будто клещи
растворяются и замыкаются, вот...
     - Пойдем, князь, пойдем, будет с тебя!
     - Постой!  -  сказал Вяземский,  отталкивая мельника, - вот словно пила
зубчатая ходит взад и вперед, а из-под нее словно кровь брызжет!
     Мельник хотел оттащить князя.
     - Постой, старик, мне дурно, мне больно в составах{40}... Ох, больно!
     Князь сам отскочил. Казалось, он понял свое видение.
     Долго оба молчали. Наконец Вяземский сказал:
     - Хочу знать, любит ли она другого!
     - А есть ли у тебя, боярин, какая вещица от нее?
     - Вот что нашел я у калитки!
     Князь показал голубую ленту.
     - Брось под колесо!
     Князь бросил.
     Мельник вынул из-за пазухи глиняную сулею{40}.
     - Хлебни! - сказал он, подавая сулею князю.
     Князь хлебнул. Голова его стала ходить кругом, в очах помутилось.
     - Смотри теперь, что видишь?
     - Ее, ее!
     - Одною?
     - Нет, не одну! Их двое: с ней русый молодец в кармазинном кафтане{40},
только лица его  не  видно...  Постой!  Вот  они  сплываются...  все  ближе,
ближе...  Анафема!  они целуются!  Анафема!  будь ты проклят,  колдун,  будь
проклят, проклят!
     Князь бросил мельнику горсть денег, оторвал от дерева узду коня своего,
вскочил в  седло,  и  застучали в лесу конские подковы.  Потом топот замер в
отдалении, и лишь колесо в ночной тиши продолжало шуметь и вертеться.


        "Глава 4"
                        ДРУЖИНА АНДРЕЕВИЧ И ЕГО ЖЕНА

     Если бы  читатель мог  перенестись лет за  триста назад и  посм