сь на Максима и стащили его с коня.


        "Глава 24"
                              БУНТ СТАНИЧНИКОВ

     Версты полторы от  места,  где совершилось нападение на Максима,  толпы
вооруженных людей  сидели  вокруг винных бочек  с  выбитыми днами.  Чарки  и
берестовые черпала ходили из  рук  в  руки.  Пылающие костры освещали резкие
черты,  всклокоченные бороды и  разнообразные одежды.  Были тут знакомые нам
лица:  и Андрюшка,  и Васька,  и рыжий песенник; но не было старого Коршуна.
Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
     - Эх, - говорил один, - что-то с нашим дедушкой теперь?
     - Вестимо что,  - отвечал другой, - рвут его с дыбов, а может, на виске
потряхивают{211}.
     - А ведь не выдаст старый черт; я чай, словечка не выронит!
     - Вестимо не выронит,  не таковский;  этого хоть на клочья разорви,  не
выдаст!
     - А  жаль седой бороды!  Ну  да и  атаман-то хорош!  Сам небось цел,  а
старика-то выдал!
     - Да что он за атаман! Разве это атаман, чтобы своих даром губить из-за
какого-то князя!
     - Да вишь ты,  они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене
сидят. Ты про князя не говори, неравно атаман услышит, сохрани бог!
     - А что ж,  коль услышит!  Я ему в глаза скажу,  что он не атаман.  Вот
Коршун,  так настоящий атаман! Небось был у Перстня как бельмо на глазу, так
вот его нарочно и выдал!
     - А что, ребята, ведь, может, и в самом деле он нарочно выдал Коршуна!
     Глухой ропот пробежал меж разбойников.
     - Нарочно, нарочно выдал! - сказали многие.
     - Да что это за князь?  -  спросил один.  - Зачем его держат? Выкупа за
него ждет атаман, что ли?
     - Нет, не выкупа! - отвечал рыжий песенник. - Князя, вишь, царь обидел,
хотел казнить его;  так князь-то  от царя и  ушел к  нам;  говорит:  я  вас,
ребятушки,  сам на Слободу поведу;  мне,  говорит,  ведомо, где казна лежит.
Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
     - Вот как!  Так что ж  он  не  ведет нас!  Уж  третьи сутки здесь даром
стоим!
     - Оттого не ведет, что атаман у нас баба!
     - Нет, этого не говори, Перстень не баба!
     - А коли не баба, так и хуже того. Стало, он нас морочит!
     - Стало,  -  сказал кто-то,  -  он  хочет царскую казну на  себя одного
взять, а нам чтоб и понюхать не досталось!
     - Да, да, Перстень продать нас хочет, как Коршуна продал!
     - Да не на таковских напал!
     - А старика-то выручить не хочет!
     - Да что он нам! Мы и без него дедушку выручим!
     - И без него казну возьмем; пусть князь один ведет нас!
     - Теперь-то и  самая пора:  царь,  слышно,  на богомолье;  в  Слободе и
половины опричников не осталось!
     - Зажжем опять Слободу!
     - Перережем слободских!
     - Долой Перстня! Пусть князь ведет нас!
     - Пусть князь ведет! Пусть князь ведет! - послышалось отовсюду.
     Подобно грому прокатились слова от толпы до толпы,  пронеслися до самых
отдаленных костров,  и все поднялось и закипело, и все обступили курень, где
Серебряный сидел в жарком разговоре с Перстнем.
     - Воля твоя,  князь, - говорил атаман, - сердись, не сердись, а пустить
тебя не пущу!  Не для того я тебя из тюрьмы вызволил,  чтобы ты опять голову
на плаху понес!
     - В голове своей я один волен!  -  отвечал князь с досадою.  -  Незачем
было меня из тюрьмы вызволять, коли я теперь в неволе сижу.
     - Эх,  князь,  велико дело  время.  Царь  может одуматься,  царь  может
преставиться;  мало ли  что может случиться;  а  минует беда,  ступай себе с
богом на все четыре стороны.
     - Что ж делать,  - прибавил он, видя возрастающую досаду Серебряного, -
должно быть,  тебе на  роду написано пожить еще на  белом свете.  Ты норовом
крут,  Никита Романыч,  да и я крепко держусь своей мысли;  видно,  уж нашла
коса на камень, князь!
     В это мгновение голоса разбойников раздались у самого куреня.
     - В Слободу, в Слободу! - кричали пьяные удальцы.
     - Пустим красного гуся в Слободу!
     - Пустим целое стадо гусей!
     - Выручим Коршуна!
     - Выручим дедушку!
     - Выкатим бочки из подвалов!
     - Выгребем золото!
     - Вырежем опричнину!
     - Вырежем всю Слободу!
     - Где князь? Пусть ведет нас!
     - Пусть ведет князь!
     - А не хочет, так на осину его!
     - На осину! На осину!
     - Перстня туда же!
     - На осину и Перстня!
     Перстень вскочил с места.
     - Так вот что они затевают!  - сказал он. - А я уж давно прислушиваюсь,
что они там голосят.  Вишь как расходились,  вражьи дети! Теперь их сам черт
не уймет!  Ну,  князь,  нечего делать,  вышло по-твоему; не держу тебя доле:
вольному воля, ходячему путь! Выйди к ним, скажи, что ведешь их на Слободу!
     Серебряный вспыхнул.
     - Чтоб я  повел вас на Слободу?  -  сказал он.  -  Да скорей вы меня на
клочья разорвете!
     - Эх,  князь,  притворись хоть для виду.  Народ,  ты видишь, нетрезвый,
завтра образумятся!
     - Князь! - кричали голоса, - тебя зовут, выходи!
     - Выйди, князь, - повторил Перстень, - ввалятся в курень, хуже будет!
     - Добро ж,  - сказал князь, выходя из куреня, - посмотрим, как они меня
заставят вести их на Слободу!
     - Ага! - закричали разбойники, - вылез!
     - Веди на Слободу!
     - Атаманствуй над нами, не то тебе петлю на шею!
     - Так, так! - ревели голоса.
     - Бьем  тебе челом!  -  кричали другие.  -  Будь нам  атаманом,  не  то
повесим!
     - Ей-богу, повесим!
     Перстень, зная горячий нрав Серебряного, поспешил также выйти.
     - Что вы,  братцы,  -  сказал он,  -  белены, что ль, объелись? Чего вы
горла-то дерете?  Поведет нас князь куда хотите;  поведет чем свет; а теперь
дайте выспаться его милости, да и сами ложитесь; уже вволю повеселились!
     - Да ты что нам указываешь! - захрипел один. - Разве ты нам атаман!
     - Слышь, братцы, - закричали другие, - он не хочет сдать атаманства!
     - Так на осину его!
     - На осину, на осину!
     Перстень окинул взором всю толпу и везде встретил враждебные лица.
     - Ах вы,  дураки,  дураки!  -  сказал он.  -  Да разве я держусь вашего
атаманства?  Поставьте над собой кого знаете,  а я и сам не хочу;  наплевать
мне на вас!
     - Хорошо! - закричал кто-то.
     - Красно говорит! - прибавил другой.
     - Наплевать мне на вас!  -  продолжал Перстень.  - Мало, что ли, таких,
как вы?  Эка честь над вами атаманствовать!  Да захочу,  пойду на Волгу,  не
таких наберу!
     - Нет,  брат,  дудки.  От себя не пустим;  еще,  пожалуй,  продашь, как
Коршуна продал!
     - Не пустим, не пустим; оставайся с нами; слушайся нового атамана!
     Дикие крики заглушили голос Перстня.
     Разбойник огромного роста подошел к Серебряному с чаркой в руке.
     - Батька!  - сказал он, ударив его широкой лапой по плечу, - пробазарил
ты свою голову, стал нашим братом; так выпьем вместе да поцелуемся!
     Бог знает,  что бы сделал Серебряный. Пожалуй, вышиб бы он чарку из рук
разбойника и разорвала б его на клочья пьяная толпа;  но,  к счастию,  новые
крики отвлекли его внимание.
     - Смотрите,  смотрите!  -  раздалось  в  толпе.  -  Опричника  поймали!
Опричника ведут! Смотрите, смотрите!
     Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах,  с дубинами в
руках.  Они вели с собой связанного Максима.  Разбойник,  которого он ударил
саблей,  ехал  на  Максимовом  коне.  Впереди  шел  Хлопко,  присвистывая  и
приплясывая. Раненый Буян тащился сзади.
     - Гей, братцы, - пел Хлопко, щелкая пальцами:

                Гости съехались ко вдовушкам во дворики,
                Заходили по головушкам топорики!

     И  Хлопко  опрокидывался навзничь,  бил  в  ладоши и  кружился,  словно
кубарь.
     Глядя на него, рыжий песенник не вытерпел, схватил балалайку и пустился
вприсядку помогать товарищу.
     Оба стали наперерыв семенить ногами и кривляться вокруг Максима.
     - Вишь дьяволы!  -  сказал Перстень Серебряному.  -  Ведь они не просто
убьют опричника,  а  замучат медленною смертью;  я  знаю обоих:  уж коли эти
пустились, значит плохо дело; несдобровать молодцу!
     В   самом  деле,   поимка  опричника  была  для  всей  шайки  настоящим
праздником.  Они собрались выместить на  Максиме все,  что претерпели от его
товарищей.
     Несколько человек с  зверскими лицами тотчас занялись приготовлениями к
его казни.
     В  землю  вколотили четыре кола,  укрепили на  них  поперечные жерди  и
накалили гвоздей.
     Максим смотрел на  все  спокойным оком.  Не  страшно было ему умирать в
муках;  грустно было умереть без меча,  со связанными руками, и не слыхать в
предсмертный час ни бранного окрика,  ни ржания коней,  а слышать лишь дикие
песни да пьяный смех своих мучителей.
     "Обмануло меня вещее,  -  подумал он, - не такого я чаял себе конца. Да
будет же надо мной божья воля!"
     Тут он заметил Серебряного,  узнал его и хотел к нему подойти. Но рыжий
песенник схватил его за ворот.
     - Постлана постель, - сказал он, - сымай кафтан, ложись, что ли!
     - Развяжите мне руки! - отвечал Максим. - Не могу перекреститься!
     Хлопко  ударом  ножа  разрезал  веревки,  которыми  руки  Максима  были
спутаны.
     - Крестись,  да недолго! - сказал он, и, когда Максим помолился, Хлопко
и рыжий сорвали с него платье и стали привязывать его руки и ноги к жердям.
     Тут Серебряный выступил вперед.
     - Ребята!  -  сказал он  голосом,  который привык раздаваться в  ратном
строю, - слушайте!
     И  звонкие слова резко пронеслись по толпе и,  несмотря на шум и крики,
долетели до самых отдаленных разбойников.
     - Слушайте!  - продолжал князь. - Все ли вы хотите, чтоб я был над вами
старшим? Может, есть меж вами такие, что не хотят меня?
     - Э, - закричал кто-то, - да ты, никак, на попятный двор!
     - Слышь ты, с нами не шути!
     - Дают атаманство, так бери!
     - Принимай честь, пока цел!
     - Подайте ж мне атаманский чекан! - сказал Серебряный.
     - Дело! - закричали разбойники. - Так-то лучше подобру-поздорову!
     Князю подали чекан Перстня.
     Никита Романович подошел прямо к рыжему песеннику.
     - Отвязывай опричника! - сказал он.
     Рыжий посмотрел на него с удивлением.
     - Отвязывай тотчас! - повторил грозно Серебряный.
     - Вишь ты!  -  сказал рыжий. - Да ты за него, что ль, стоишь! Смотри, у
самого крепка ль голова?
     - Окаянный! - вскричал князь, - не рассуждай, когда я приказываю!
     И, взмахнув чеканом, он разрубил ему череп.
     Рыжий повалился, не пикнув.
     Поступок Серебряного смутил разбойников. Князь не дал им опомниться.
     - Отвязывай ты! - сказал он Хлопку, подняв чекан над его головой.
     Хлопко взглянул на князя и поспешил отвязать Максима.
     - Ребята!  -  продолжал Никита Романович, - этот молодец не из тех, что
вас обидели;  я его знаю;  он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас
бог  тронуть его  хоть  пальцем!  А  теперь  нечего мешкать:  берите оружие,
стройтесь по сотням, я веду вас!
     Твердый  голос   Серебряного,   повелительная  осанка   и   неожиданная
решительность сильно подействовали на разбойников.
     - Эге, - сказали некоторые вполголоса, - да этот не шутит!
     - И впрямь атаман! - говорили другие, - хоть кого перевернет!
     - С ним держи ухо востро, не разговаривай! Вишь, как уходил песенника!
     Так рассуждали разбойники, и никому не приходило более в голову трепать
Серебряного по плечу или с ним целоваться.
     - Исполать тебе,  князь!  -  прошептал Перстень,  с  почтением глядя на
Никиту Романовича.  -  Вишь  ты,  как  их  приструнил!  Только не  давай  им
одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что бог даст!
     Трудно было положение Серебряного.  Став в  главе станичников,  он спас
Максима и выиграл время;  но все было бы вновь потеряно, если б он отказался
вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.
     Уже начали станичники готовиться к  походу и  только поговаривали,  что
недостает какого-то Федьки Поддубного, который с утра ушел с своим отрядом и
еще не возвращался.
     - А вот и Федька! - сказал кто-то. - Эвот идет с ребятами!
     Поддубный был сухощавый детина,  кривой на  один глаз и  со  множеством
рубцов на лице.
     Зипун его был изодран.  Ступал он тяжело,  сгибая колени,  как человек,
через силу уставший.
     - Что? - спросил один разбойник.
     - Я чай, опять досталось? - прибавил другой.
     - Досталось,  да не нам!  -  сказал Поддубный,  садясь к огню.  -  Вот,
ребятушки,  много у меня лежало грехов на душе,  а сегодня, кажись, половину
сбыл!
     - Как так?
     Поддубный обернулся к своему отряду:
     - Давайте сюда языка, братцы!
     К  костру подвели связанного детину в  полосатом кафтане.  На  огромной
голове  его  торчала  высокая  шапка  с  выгнутыми  краями.  Сплюснутый нос,
выдававшиеся  скулы,   узенькие  глаза  свидетельствовали  о  нерусском  его
происхождении.
     Один из товарищей Поддубного принес копье,  саадак и колчан,  взятые на
пленном.
     - Да это татарин! - закричала толпа.
     - Татарин,  -  повторил  Поддубный,  -  да  еще  какой!  Насилу  с  ним
справились, такой здоровяк! Кабы не Митька, как раз ушел бы!
     - Рассказывай, рассказывай! - закричали разбойники.
     - А вот, братцы, пошли мы с утра по Рязанской дороге, остановили купца,
стали обшаривать;  а он нам говорит: "Нечего, говорит, братцы, взять с меня!
Я,  говорит,  еду от Рязани,  там всю дорогу заложила татарва, обобрали меня
дочиста, не с чем и до Москвы дотащиться".
     - Вишь разбойники! - сказал один из толпы.
     - Что ж вы с купцом сделали? - спросил другой.
     - Дали ему гривну на дорогу и отпустили,  -  ответил Поддубный.  -  Тут
попался нам мужик,  рассказал,  что еще вчера татары напали на деревню и всю
выжгли. Вскоре мы сами перешли великую сакму{219}: сметили по крайнему счету
с  тысячу лошадей.  А  там идут другие мужики с бабами да с детьми,  воют да
голосят:  и наше-де село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили
святые иконы, из риз поделали чепраки...
     - Ах они, окаянные! - вскричали разбойники. - Да как еще их, проклятых,
земля держит!
     - Попа, - продолжал Поддубный, - к лошадиному хвосту привязали...
     - Попа? Да как их, собачьих детей, громом не убило!
     - А бог весть!
     - Да разве у русского человека рук нет на проклятую татарву!
     - Вот то-то  и  есть,  что рук-то мало;  все полки распущены,  остались
мужики,  да бабы,  да старики; а басурманам-то и любо, что нет ратных людей,
что некому поколотить их порядком!
     - Эх, дал бы я им!
     - И я б дал!
     - Да как вы языка-то достали?
     - А  вот как.  Слышим мы лошадиный топ по дороге.  Я  и говорю ребятам:
схоронимся,  говорю, в кусты, посмотрим, кто такой едет. Схоронились, видим:
скачет человек тридцать вот в  этаких шапках,  с  копьями,  с  колчанами,  с
луками. Братцы, говорю я, ведь это они, сердечные! Жаль, что нас маленько, а
то можно б  поколотить!  Вдруг у одного отторочился какой-то мешок и упал на
землю.  Тот  остановился,  слез  с  коня  подымать мешок да  вторачивать,  а
товарищи его меж тем ускакали.  Братцы,  говорю я,  что бы нам навалиться на
него?  Ну-тко,  робятушки,  за мной,  разом!  И,  сказамши, бросились все на
татарина.  Да куды!  Тот только повел плечами,  так всех нас и стряхнул.  Мы
опять на него,  он нас опять стряхнул, да и за копье. Тут уж Митька говорит:
посторонитесь, братцы, говорит, не мешайте! Мы дали ему место, а он вырвал у
татарина копье,  взял его за  шиворот,  да  и  пригнул к  земле.  Тут мы ему
рукавицу в рот, да и связали, как барана.
     - Ай да Митька! - сказали разбойники.
     - Да, этот хоть быка за рога свалит! - заметил Поддубный.
     - Эй, Митька! - спросил кто-то, - свалишь ты быка?
     - А для ча!  -  ответил Митька и отошел в сторону,  не желая продолжать
разговора.
     - Что ж было в мешке у татарина? - спросил Хлопко.
     - А вот смотрите, ребята!
     Поддубный развязал мешок и вынул кусок ризы, богатую дарохранительницу,
две-три панагии{220} да золотой крест.
     - Ах он, собака! - закричала вся толпа. - Так это он церковь ограбил!
     Серебряный воспользовался негодованием разбойников.
     - Ребята!  -  сказал он,  -  видите, как проклятая татарва ругается над
Христовою верой?  Видите,  как басурманское племя хочет святую Русь извести?
Что ж,  ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы
на  поругание?  Разве попустим,  чтобы нехристи жгли русские села да  резали
наших братьев?
     Глухой ропот пробежал по толпе.
     - Ребята,  -  продолжал Никита Романович,  - кто из нас богу не грешен!
Так искупим же теперь грехи наши,  заслужим себе прощение от господа, ударим
все, как мы есть, на врагов церкви и земли русской!
     Сильно подействовали на  толпу слова Серебряного.  Проняла мужественная
речь  не  одно зачерствелое сердце,  не  в  одной косматой груди расшевелила
любовь к родине.  Старые разбойники кивнули головой,  молодые взглянули друг
на друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.
     - Что ж! - сказал один, - ведь и вправду не приходится отдавать церквей
божиих на поругание!
     - Не приходится, не приходится! - повторил другой.
     - Двух смертей не бывать, одной не миновать! - прибавил третий. - Лучше
умереть в поле, чем на виселице!
     - Правда! - отозвался один старый разбойник. - В поле и смерть красна!
     - Эх,  была не была!  - сказал, выступая вперед, молодой сорвиголова. -
Не знаю, как другие, а я пойду на татарву!
     - И я пойду! И я! И я! - закричали многие.
     - Говорят про вас, - продолжал Серебряный, - что вы бога забыли, что не
осталось в вас ни души,  ни совести.  Так покажите ж теперь,  что врут люди,
что есть у  вас и  душа и  совесть!  Покажите,  что коли пошло на то,  чтобы
стоять за  Русь да  за веру,  так и  вы постоите не хуже стрельцов,  не хуже
опричников!
     - Постоим! постоим! - закричали все разбойники в один голос.
     - Не дадим поганым ругаться над святою Русью!
     - Ударим на нехристей!
     - Веди нас на татарву!
     - Веди нас, веди нас! Постоим за святую веру!
     - Ребята!  -  сказал князь, - а если поколотим поганых, да увидит царь,
что мы не хуже опричников,  отпустит он нам вины наши,  скажет: не нужна мне
боле опричнина; есть у меня и без нее добрые слуги!
     - Пусть только скажет, - закричали разбойники, - уж послужим ему нашими
головами!
     - Не по своей же я охоте в станичники пошел! - сказал кто-то.
     - А я разве по своей? - подхватил другой.
     - Так ляжем же, коли надо, за Русскую землю! - сказал князь.
     - Ляжем, ляжем! - повторили разбойники.
     - Что  ж,  ребята,  -  продолжал Серебряный,  -  коли бить врагов земли
Русской, так надо выпить про русского царя!
     - Выпьем!
     - Берите ж чарки и мне чару подайте!
     Князю поднесли стопу; все разбойники налили себе чарки.
     - Да здравствует великий государь наш,  царь Иван Васильевич всея Руси!
- сказал Серебряный.
     - Да здравствует царь! - повторили разбойники.
     - Да живет земля Русская! - сказал Серебряный.
     - Да живет земля Русская! - повторили разбойники.
     - Да  сгинут все  враги святой Руси  и  православной Христовой веры!  -
продолжал князь.
     - Да сгинет татарва!  Да сгинут враги русской веры! - кричали наперерыв
разбойники.
     - Веди нас на татарву! Где они, басурманы, что жгут наши церкви?
     - Веди нас, веди нас! - раздавалось отовсюду.
     - В огонь татарина! - закричал кто-то.
     - В огонь его! В поломя! - повторили другие.
     - Постойте,  ребята!  -  сказал Серебряный,  -  расспросим его  наперед
порядком. Отвечай, - сказал князь, обращаясь к татарину, - много ль вас? Где
вы станом стоите?
     Татарин сделал знак, что не понимает.
     - Постой,  князь, - сказал Поддубный, - мы ему развяжем язык! Давай-ка,
Хлопко, огоньку. Так. Ну что, будешь говорить?
     - Буду, бачка{222}! - вскрик