фонию - произведение
самого Сен-Ландри. Поль, который шел с Христианой, вдруг остановился.
   - Ого! - воскликнул он. - Недурно! Право, недурно! Маэстро  Сен-Ланд-
ри, несомненно, талантлив. Если б это играл настоящий оркестр, впечатле-
ние было бы большое. - И он спросил Христиану: - Вы любите музыку?
   - Очень.
   - А меня она мучает. Когда я слушаю любимую вещь, то первые же  звуки
как будто срывают с меня кожу, вся она тает, растворяется, словно и  нет
ее на моем теле; все мои мышцы, все нервы обнажены  и  беззащитны  перед
натиском музыки. Право же, оркестр играет на моих обнаженных  нервах,  и
они вздрагивают, трепещут, отзываясь на каждую ноту. Я воспринимаю музы-
ку не только слухом, я ощущаю ее всем телом, и оно вибрирует  с  ног  до
головы. Музыка!.. Сколько она дает мне наслаждения, вернее -  счастья!..
Ничто с ним не может сравниться.
   Христиана улыбнулась.
   - Какие у вас бурные чувства!
   - Ах, боже мой, да стоит ли жить, если нет этих бурных чувств! Не за-
видую тем людям, у которых сердце обросло кожей бегемота или покрыто щи-
том черепахи. Счастлив только тот, у кого ощущения так остры, что причи-
няют боль, кто воспринимает их как потрясения и  наслаждается  ими,  как
изысканным лакомством. Ведь надо осознавать все переживания, и радостные
и горькие, наполнять ими душу до краев и, упиваясь ими, испытывать самое
острое блаженство или самые мучительные страдания.
   Она подняла на него глаза, удивленная его речами,  как  и  всем,  что
слышала от него за неделю их знакомства.
   И правда, этот новый друг, - он сразу же стал ее другом, несмотря  на
первое неприятное впечатление, - уже целую неделю непрестанно смущал по-
кой ее души, поднимая в ней волнение, как будто бросал камни  в  чистое,
прозрачное озеро. И немало больших камней он кидал в эту мирную глубину.
   Отец Христианы, как это свойственно отцам, все еще  смотрел,  на  нее
как на маленькую девочку, с которой незачем говорить о серьезных  вещах;
брат умел ее посмешить, но не способен был натолкнуть на  какие-то  раз-
мышления; мужу даже и в голову не приходило, что с женой можно  разгова-
ривать о чем-либо, выходящем за пределы житейских  интересов  совместной
жизни, и до сих пор Христиана жила в какой-то безмятежной сладкой дремо-
те.
   И вот пришел человек, который ударами мысли, подобными ударам топора,
пробил стену, замыкавшую ее узкий кругозор. Да еще человек этот  принад-
лежал к тому типу мужчин, которые нравятся женщинам, всем женщинам,  са-
мим своим складом, силой и остротой переживаний. Он умел говорить с жен-
щинами, все передать, все заставить понять. Богато одаренный, но  неспо-
собный к длительным усилиям, всегда одержимый страстной любовью или  не-
навистью, обо всем говоривший с  неподдельной  искренностью  и  яростной
убежденностью переменчивой и восторженной натуры, он в  избытке  обладал
женскими чертами - впечатлительностью, обаянием, душевной гибкостью, со-
четавшимися с более широким, деятельным и проницательным мужским умом.
   К ним быстрым шагом подошел Гонтран.
   - Обернитесь, - сказал он. - Взгляните на любопытную супружескую  па-
ру.
   Они обернулись и увидели доктора Онора под руку с толстой старой жен-
щиной в голубом платье и в шляпке, похожей на  клумбу  из  ботанического
сада, - столько на ней было насажено разнообразнейших цветов и растений.
   Христиана удивленно спросила:
   - Неужели это его жена? Да ведь она старше его лет на пятнадцать?
   - Угадала, ей шестьдесят пять лет. Бывшая повивальная бабка. Подцепи-
ла себе доктора в мужья на каких-нибудь родах. Впрочем,  их  супружеская
жизнь проходит в постоянных стычках.
   Услышав громкие возгласы и гул толпы, они повернули обратно, к  кази-
но. Перед входом на больших столах были разложены  выигрыши  лотереи,  а
Петрюс Мартель при содействии мадемуазель Одлен из  Одеона,  миниатюрной
темноволосой особы, вытаскивал и громогласно  объявлял  номера,  потешая
при этом столпившуюся публику балаганными шутками. Подошел маркиз вместе
с Андерматом и сестрами Ориоль.
   - Ну, как? - спросил он. - Останемся или уйдем? Уж очень тут шумно.
   Решили прогуляться в горы по дороге в Ла-Рош-Прадьер.
   На дорогу поднялись гуськом, через виноградники, по  узкой  тропинке.
Впереди всех быстрым, упругим шагом шла Христиана. С первых же дней при-
езда в Анваль она чувствовала, что живет как-то по-новому: самые обычные
удовольствия приобрели неожиданную яркость, и никогда еще она не испыты-
вала такой радости жизни. Быть может, причина была в том, что от ванн ее
здоровье укрепилось, организм избавился от недомоганий,  которые  всегда
угнетают человека и вызывают как будто беспричинное уныние;  теперь  она
свободнее могла воспринимать впечатления и наслаждаться природой. А  мо-
жет быть, она была так радостно возбуждена просто оттого, что теперь ря-
дом с нею постоянно был загадочный для нее  человек,  открывавший  ей  в
своих пылких речах столько нового.
   Она шла, вдыхая воздух полной грудью, и вспоминала, что он говорил ей
об ароматах, которые несет с собою ветер. "А ведь правда, - думала  она,
- он научил меня различать их в воздухе". Теперь она  и  сама  различала
все эти ароматы, особенно благоухание цветущих виноградников, такое лег-
кое, тонкое, ускользающее.
   Наконец все выбрались на дорогу и пошли по ней парами. Андермат и Лу-
иза, старшая  из  сестер  Ориоль,  ушли  вперед,  беседуя  о  доходности
овернских земель. Юная овернка, истая дочь своего  отца,  унаследовавшая
его практичность, знала до мелочей, как ведется в  Оверне  сельское  хо-
зяйство; она рассказывала о нем ровным, спокойным голоском,  серьезно  и
скромно, с интонациями благовоспитанной барышни, усвоенными в пансионе.
   Андермат слушал, поглядывал на нее сбоку и находил очаровательной эту
девицу, такую молоденькую и такую положительную, уже прекрасно  знакомую
с деловой стороной жизни. Иногда он выражал некоторое удивление:
   - Как! В Лимани, вы говорите, цены на землю доходят до тридцати тысяч
за гектар?
   - Да, сударь, если она засажена хорошо  привитыми  яблонями,  которые
дают лучшие десертные сорта яблок Ведь почти все фрукты, которые съедает
Париж, поставляют наши края.
   Тут Андермат обернулся и с уважением посмотрел на равнину Лимани, - с
горной дороги был виден ее бескрайний  простор,  как  всегда,  затянутый
мглистой голубоватой дымкой.
   Христиана и Поль тоже остановились, залюбовавшись этими нежно затума-
ненными далями, и не могли наглядеться на них.
   Дорогу теперь осеняли огромные ореховые деревья, и в их  густой  тени
стояла приятная прохлада. Подъем  уже  кончился,  дорога  извивалась  по
склону, покрытому виноградниками, а ближе к вершине - низкой травой; все
было зелено до самого гребня горного кряжа, не  очень  высокого  в  этом
месте.
   Поль тихо сказал:
   - Какая красота! Скажите, ведь правда красиво? Почему так захватывает
этот пейзаж, почему он так мил сердцу? Какое-то  удивительное,  глубокое
очарование исходит от него, а главное, что за ширь!  Глядишь  отсюда  на
равнину, и кажется, что мысль расправляет крылья и взмывает  ввысь,  па-
рит, кружит в поднебесье, а потом пронесется над этой гладью и летит да-
леко-далеко, в волшебную страну наших мечтаний, которую мы не увидим ни-
когда. Да, это прекрасно, потому что больше походит на сказку, на грезу,
а не на осязаемую, зримую действительность.
   Христиана слушала молча, исполненная смутных ожиданий,  какой-то  на-
дежды, непонятного волнения, и жадно ловила каждое его слово. Ей и в са-
мом деле чудились вдали иные, неведомые края, лазурные, розовые,  чудес-
ные, сказочные края, недостижимые, но всегда  манящие,  прекраснее  всех
стран земных.
   Он сказал еще:
   - Да, это прекрасно, потому что прекрасно. Много есть пейзажей, более
поражающих взгляд, но нет в них такой гармонии. Ах, красота, гармоничес-
кая красота! Это - самое важное в мире! Вне красоты ничего, ровно ничего
не существует. Но лишь немногие понимают ее.  Линии  человеческого  тела
или статуи, очертания горы, колорит картины или вот этой шири, нечто не-
уловимое в улыбке Джоконды, слово,  пронизывающее  душу  волнением,  ма-
ленькая черточка, которая художника обращает в творца, равного  богу,  -
кто же, кто из людей замечает это?
   Нет, я должен прочесть вам две строфы Бодлера:
   Ты вестница небес иль ада - все равно,
   О красота, фантом, прелестный и ужасный!
   Твой взор, твой лик, твой шаг откроют мне окно
   В любимый мною мир, безвестный, но прекрасный.
   Ты ангел или зверь, ты бог иль сатана, -
   Не все ли мне равно, волшебное виденье!
   С тобой, о свет и ритм, о ветер и волна,
   Не так уродлив мир и тяжелы мгновенья.
   Христиана смотрела на него с недоумением, удивляясь его восторженнос-
ти, и глаза ее спрашивали: "Что ж необыкновенного  находишь  ты  в  этих
стихах?"
   Он угадал ее мысли и, рассердившись на себя за то, что не сумел  при-
общить ее к своим восторгам, - а ведь он так хорошо прочитал эти  стихи,
- сказал с легким оттенком презрения:
   - Какой я, право, глупец!.. Вздумал читать женщине стихи самого утон-
ченного поэта! Но, я надеюсь, настанет день, когда вы все это почувству-
ете, поймете, как и я. Женщины все воспринимают больше чувством, чем со-
знанием, они постигают сокровенную тайну искусства лишь в ту пору  своей
жизни, когда голос его находит сочувственный отклик в их душе. - И, пок-
лонившись, он добавил: - Я постараюсь вызвать в вас  этот  сочувственный
отклик.
   Слова его не показались ей дерзкими, а только странными. Да она уж  и
не пыталась больше понять его - ее поразило открытие, которое она сдела-
ла только сейчас: она обнаружила, что он очень изящен и одет  с  тонким,
изысканным вкусом, но это в нем не сразу заметно потому, что он  слишком
высок ростом, широкоплеч, облик у него слишком мужественный.
   Да и в чертах лица у него было что-то грубое,  незавершенное,  усили-
вавшее на первый взгляд впечатление тяжеловесности. Но вот теперь, когда
черты эти стали для нее привычными, она увидела, что в нем есть  обаяние
властной силы, а минутами у него в ласковых интонациях всегда глуховато-
го голоса сквозит мягкость.
   Впервые заметив, как тщательно он одет с головы до ног, Христиана по-
думала:
   "Удивительные бывают люди, - все, что в  них  есть  привлекательного,
открывается лишь постепенно, одно за другим. Вот и он такой".
   Вдруг они услышали, что их догоняет Гонтран. Он весело кричал:
   - Христиана! Стой, погоди!
   И, догнав их, он, смеясь, заговорил:
   - Ах, идите скорей, послушайте младшую сестрицу! До чего  она  забав-
ная, остроумная! Прелесть! Папа в конце концов ее приручил,  и  она  нам
рассказывает преуморительные истории. Подождем их.
   И они остановились, дожидаясь маркиза, который шел с  Шарлоттой  Ори-
оль.
   Она с детским увлечением и лукавством рассказывала смешные  деревенс-
кие истории, рисующие и простодушие и хитрость овернцев.  Она  подражала
их жестам, повадкам, медлительной речи, их выговору и черрртыханью,  ус-
нащающему их споры, комически изображала их мимику, от которой ее  хоро-
шенькое личико становилось еще милее. Живые глаза ее блестели, рот,  до-
вольно большой, красиво приоткрывался, сверкали белые ровные зубы,  нем-
ного вздернутый носик придавал ей задорный вид, и  вся  она  была  такая
очаровательная, дышала такой свежестью едва распустившегося цветка,  что
хотелось ее расцеловать.
   Маркиз почти всю жизнь прожил в своем поместье, Христиана  и  Гонтран
выросли в родовой усадьбе, хорошо знали дородных  и  важных  нормандских
фермеров, которых, по старинному обычаю, иногда приглашали в  господский
дом к столу; вместе с их детьми они ходили к первому  причастию,  играли
вместе и обращались с ними запросто, - и теперь им нетрудно  было  найти
нужный тон с этой крестьяночкой, почти  уже  барышней,  говорить  с  ней
по-дружески просто, с ласковой непринужденностью, и она расцвела  довер-
чивостью и весельем.
   Андермат и Луиза дошли до деревни и, повернув обратно, присоединились
к остальным.
   Все сели на траву под высоким деревом на откосе дороги и пробыли  тут
долго, тихо беседуя обо всем и ни о чем, в ленивой неге блаженного  спо-
койствия. Иногда по дороге медленно тянулась телега, с двумя коровами  в
упряжке, сгибавшими голову под ярмом; как всегда, впереди шел  сухопарый
крестьянин в широкополой черной шляпе и, помахивая прутом, словно  дири-
жерской палочкой, управлял своей упряжкой.
   Крестьянин снимал шляпу, здоровался с сестрами Ориоль, и звонкие  де-
вичьи голоса приветливо отвечали ему: "Добрый вечер!"
   Домой вернулись уже в сумерках.
   Когда подходили к парку, Шарлотта воскликнула:
   - Ах, бурре! Танцуют бурре!
   В самом деле, в парке танцевали бурре под звуки  старинной  овернской
мелодии.
   Крестьяне и крестьянки то выступали плавным шагом,  то  подпрыгивали,
кружились и жеманно кланялись друг другу, при этом женщины  подхватывали
юбку на боках двумя пальчиками, а мужчины опускали руки, как плети,  или
подбоченивались.
   Однообразная, но приятная мелодия тоже как будто кружилась в прохлад-
ном вечернем воздухе; скрипка без конца пела одну и  ту  же  музыкальную
фразу, выводила ее тоненьким, пронзительным голоском, а  прочие  инстру-
менты скандировали ритм, придавая мелодии  плясовую  игривость.  Простая
крестьянская музыка, веселая и безыскусственная, очень подходила к этому
незатейливому деревенскому менуэту.
   Приезжие городские господа тоже пытались танцевать бурре. Петрюс Мар-
тель скакал перед миниатюрной мадемуазель Одлен, а она манерничала,  как
фигурантка в балете; комик Лапальм выписывал ногами кренделя и  вертелся
волчком вокруг кассирши казино, явно взволнованный воспоминаниями о  ба-
лах в зале Бюлье.
   Вдруг Гонтран заметил доктора Онора, который отплясывал от  души,  не
жалея ног, и, как чистокровный овернец, танцевал настоящее, классическое
бурре.
   Оркестр смолк. Все остановились. Доктор, тяжело  дыша  и  отирая  лоб
платком, подошел поздороваться с маркизом.
   - Хорошо иногда вспомнить молодость, тряхнуть стариной, - сказал он.
   Гонтран положил ему руку на плечо и сказал с ехидной улыбкой:
   - А вы мне и не говорили, что вы женаты!
   Доктор перестал утираться и ответил угрюмо:
   - Да-с, женат, и неудачно.
   Гонтран переспросил:
   - Что вы сказали?
   - Неудачно, говорю, женат. Никогда не делайте такой глупости, молодой
человек. Не женитесь.
   - Почему?
   - Да вот потому... Я, знаете ли, уже двадцать лет женат и  все  никак
не могу к этому привыкнуть. Придешь  домой  вечером  и  всегда  думаешь:
"Как! Эта старуха все еще тут? Что ж, она так никогда и не уйдет?"
   Все засмеялись - с таким серьезным, убежденным видом он это сказал.
   В отеле зазвонил колокол - сзывали к обеду. Праздник кончился.  Луизу
и Шарлотту Ориоль проводили всей компанией до родительского дома и, ког-
да распрощались с девушками, стали говорить о них. Все находили, что они
обе очаровательны. Но Андермату все же больше понравилась старшая.  Мар-
киз сказал:
   - Сколько гибкости в женской натуре! Одного лишь соседства с  отцовс-
ким золотом, которым эти девочки еще и пользоваться-то не умеют,  оказа-
лось достаточно, чтобы из крестьянок они стали барышнями.
   Христиана спросила у Поля Бретиньи:
   - А вам которая больше нравится?
   Он ответил:
   - Мне? Да я даже и не смотрел на них. Мне нравится другая.
   Он сказал это очень тихо; Христиана ничего не ответила.
 
 
   VI
 
   Для Христианы Андермат настали счастливые дни. На душе у  нее  всегда
было теперь легко и радостно. Каждое утро начиналось восхитительным удо-
вольствием - ванной, в которой нежилось  тело;  полчаса,  проведенные  в
теплой струящейся воде источника, словно подготовляли Христиану к ощуще-
нию счастья, длившемуся весь день, до самого вечера. Да, она была счаст-
лива, все стало радужным - и мысли и желания. Чья-то  нежность,  облаком
окутывавшая ее, упоение жизнью, молодость, трепетавшая в каждой жилке, а
также новая обстановка, этот чудесный край, словно созданный для покоя и
грез, широкие просторы, благоуханный воздух, ласка природы - все  будило
в ней неведомые прежде чувства. Все, что ее окружало,  все,  с  чем  она
соприкасалась, поддерживало это ощущение счастья, которое давала  утрен-
няя ванна; широкая и теплая волна счастья омывала ее, и вся она, душой и
телом, погружалась в нее.
   Андермат, решивший проводить в Анвале только две недели в месяц,  уже
уехал в Париж, поручив жене последить за тем, чтобы паралитик не прекра-
щал лечения.
   И каждое утро перед завтраком Христиана с отцом, братом и Полем  Бре-
тиньи ходила смотреть, как "варится суп из бродяги", по выражению  Гонт-
рана. Приходили и другие больные и, обступив яму, где сидел Кловис, раз-
говаривали с ним.
   Старик утверждал, что "ходить-то он еще не ходит", но чувствует,  как
у него бегают мурашки по ногам. И он рассказывал, как  они  бегают,  эти
мурашки. Вот бегут, бегут по ногам выше  колена,  потом  побежали  вниз,
спускаются до пальцев. Даже и ночью бегают, щекочут, кусают  и  не  дают
ему спать.
   Приезжие господа и крестьяне, разделившись на два лагеря -  маловеров
и верующих, с одинаковым интересом следили за этим новым курсом лечения.
   После завтрака Христиана обычно заходила за сестрами  Ориоль,  и  они
вместе отправлялись на прогулку. Из всего женского общества  на  курорте
только с этими девочками ей было приятно  поболтать  и  провести  время,
только к ним она чувствовала дружеское доверие  и  от  них  одних  могла
ждать теплой женской привязанности. Старшая сестра сразу понравилась  ей
своим положительным умом, рассудительностью и спокойным  благодушием,  а
еще больше понравилась младшая, остроумная, по-детски шаловливая, и  те-
перь Христиана искала сближения с ними не столько в угоду мужу,  сколько
для собственного удовольствия.
   Прогулки совершали то пешком, то в ландо, в старом  шестиместном  до-
рожном ландо, нанятом в Риоме на извозном дворе.
   Самым любопытным местом прогулки была дикая лощинка близ Шатель-Гюйо-
на, которая вела в уединенный грот Сан-Суси.
   Шли туда узкой дорожкой, извивавшейся по берегу речки,  под  высокими
соснами, шли парами и разговаривали. Дорожку то и дело пересекал  ручей,
приходилось перебираться через него; тогда Поль и Гонтран, встав на кам-
ни в быстрой воде, протягивали руку дамам, и они одним прыжком  переска-
кивали на другой берег. После каждой переправы порядок, в  котором  шли,
менялся.
   Христиана оказывалась то в одной паре, то в другой, но всегда находи-
ла предлог побыть наедине с Полем Бретиньи, уйдя вперед  или  отстав  от
остальных.
   Теперь он держал себя с ней иначе, чем в первые дни, меньше смеялся и
шутил, исчезла его резкость,  товарищеская  непринужденность,  появилась
почтительная заботливость.
   Разговоры их приняли оттенок интимности, и в них большое место  зани-
мали сердечные дела. Поль говорил о них  как  человек  многоопытный,  до
конца изведавший женскую любовь, которая дала ему много счастья,  но  не
меньше принесла и страданий.
   Христиана слушала с некоторым смущением, но со жгучим любопытством, и
сама искусно вызывала его на откровенность. Все, что она  знала  о  нем,
пробудило в ней горячее желание узнать еще больше, проникнуть  мыслью  в
загадочную, лишь смутно знакомую по романам мужскую жизнь, полную бурь и
любовных тайн.
   И он охотно шел навстречу этому любопытству, каждый день  рассказывал
что-нибудь новое о своей жизни, о своих романах и горестях  любви;  про-
буждавшиеся в нем воспоминания вносили в слова пламенную страстность,  а
желание понравиться - затаенное коварство.
   Он открывал перед глазами Христианы неведомый ей мир, он так  красно-
речиво умел передать все переходы чувства, томление  ожидания,  растущую
волну надежды, благоговейное созерцание бережно хранимых мелочей  -  за-
сохшего цветка, обрывка ленты, боль внезапных сомнений, горечь тревожных
догад