ытой
головой, в отчаянии простирал к небесам руки, жестикулировал и орал.
   И вдруг зарево угасло, в небе замерцали только настоящие  звезды.  Но
тотчас же зажглось новое огненное колесо, а Петрюс Мартель  спрыгнул  на
землю, восклицая:
   - Какое несчастье! Какое несчастье! Боже мой, какое несчастье!
   С широкими трагическими жестами он прошел сквозь толпу, грозно потря-
сая кулаками, гневно топая ногой, и все выкрикивал:
   - Какое несчастье! Боже мой, какое несчастье!
   Христиана, взяв под руку Поля, вышла посидеть на свежем воздухе  и  с
восторгом смотрела на ракеты, взлетавшие в небо.
   Вдруг к ней подбежал Гонтран.
   - Ну что, удачно вышло? Правда, забавно, а?
   Она шепнула:
   - Как! Это ты подстроил?
   - Конечно, я. Здорово вышло, верно?
   Она расхохоталась, находя, что вышло в самом деле забавно. Но тут по-
дошел удрученный, подавленный Андермат. Он не мог догадаться, кто  нанес
ему такой удар. Кто мог украсть из-под конторки ракету и  подать  услов-
ленный сигнал? Подобную гнусность мог совершить только шпион,  подослан-
ный старым акционерным обществом, агент доктора Бонфиля.
   И он твердил:
   - а Какая досада! Это просто возмутительно! Ухлопали на фейерверк две
тысячи триста франков, и все пропало зря. Совершенно зря!
   Гонтран сказал:
   - Нет, дорогой мой, подсчитайте хорошенько,  -  убытки  не  превышают
четвертой, ну, самое большее, третьей  части  стоимости  фейерверка,  то
есть семиста шестидесяти шести. Значит, ваши гости насладились  ракетами
на тысячу пятьсот тридцать четыре франка. Это не так уж плохо, право.
   Гнев банкира обратился на шурина. Он схватил его за плечо:
   - Вот что, я должен с вами поговорить самым серьезным образом. Раз вы
уж мне попались, пойдемте-ка походим по аллеям. Впрочем, разговор  будет
недолгий, минут через пять я вас отпущу. - И, обернувшись  к  Христиане,
он сказал: "А вас, дорогая, я поручаю нашему другу, господину  Бретиньи.
Только долго не оставайтесь тут, берегите свое здоровье; не дай  бог  вы
простудитесь... Вам надо быть осторожной, очень осторожной.
   Христиана тихо ответила:
   - Ничего, друг мой, не бойтесь.
   И Андермат увел с собой Гонтрана.
   Как только они немного удалились от толпы, банкир остановился.
   - Я хотел поговорить с вами о ваших финансовых делах.
   - О моих финансовых делах?
   - Да, да. Вы знаете, каковы они у вас?
   - Нет. Зато вы, конечно, знаете - ведь вы ссужаете меня деньгами.
   - Совершенно верно, я-то знаю! Вот почему я и решил поговорить с  ва-
ми.
   - Ну, мне кажется, момент для этого выбран неудачно... в самый разгар
фейерверка!..
   - Напротив, момент выбран очень удачно. Не в разгар фейерверка, а пе-
ред балом.
   - Перед балом?.. Что это значит? Не понимаю.
   - Ничего, сейчас поймете. Вот каково ваше положение: у вас одни долги
и никогда ничего не будет, кроме долгов...
   Гонтран сказал серьезно:
   - Вы что-то уж слишком откровенны.
   - Ничего не поделаешь, так надо. Слушайте внимательно!  Вы  промотали
наследство, доставшееся вам после матери. Не будем о нем говорить.
   - Не будем.
   - У вашего отца тридцать тысяч годового дохода, то есть около восьми-
сот тысяч капитала. Позднее ваша доля в  наследстве  составит  четыреста
тысяч франков. А сколько у вас долгов? Одному мне вы должны сто девянос-
то тысяч. Да еще ростовщикам...
   Гонтран бросил высокомерным тоном:
   - Скажите лучше - евреям.
   - Хорошо, евреям, если отнести к этим самым евреям церковного старос-
ту собора святого Сульпиция, у которого посредником был некий священник,
но к подобным пустякам я придираться не стану. Итак, вы должны различным
ростовщикам, иудеям и католикам, почти столько же, сколько мне. Ну, ски-
нем немного, будем считать - сто пятьдесят тысяч. Итого, долгов у вас на
триста сорок тысяч; с этой суммы вы платите проценты, для чего опять за-
нимаете деньги, за исключением вашего долга мне, по которому  вы  ничего
не платите.
   - Правильно, - подтвердил Гонтран.
   - Итак, у вас ничего нет.
   - Верно, ничего. Кроме зятя.
   - Кроме зятя, которому уже надоело давать вам взаймы.
   - Что из этого следует?
   - Из этого следует, дорогой мой, что любой крестьянин, живущий в  од-
ном из этих вот домишек, богаче вас.
   - Прекрасно, а дальше что?
   - А дальше... дальше... Если ваш отец завтра умрет, у  вас  не  будет
куска хлеба, понимаете вы это? Вам останется только одно:  поступить  на
какое-нибудь место в мою контору, да и это  будет  лишь  замаскированной
пенсией, которую мне придется платить вам.
   Гонтран заметил раздраженным тоном:
   - Дорогой Вильям, мне надоел наш разговор. Я все это знаю не хуже вас
и повторяю: вы неудачно выбрали момент, чтобы напомнить мне о моем поло-
жении так... так... недипломатично.
   - Нет, уж позвольте мне докончить. Для вас одно спасение  -  выгодная
женитьба. Однако вы неважная партия: имя у вас хоть  и  звучное,  но  не
прославленное. Оно не из тех имен, за которое богатая  наследница,  даже
иудейского вероисповедания, согласится заплатить своим состоянием. Итак,
вам надо найти невесту, приемлемую для общества и богатую, а это  нелег-
ко...
   Гонтран перебил:
   - Говорите уж сразу, кто она. Так лучше будет.
   - Хорошо. Одна из дочерей старика Ориоля. Любая - на выбор. Вот поче-
му я и решил поговорить с вами перед балом.
   - А теперь объяснитесь подробнее, - холодным тоном сказал Гонтран.
   - Все очень просто Видите, какого успеха я сразу же  добился  с  этим
курортом. Однако, если бы у меня в руках - вернее, у нас в руках -  была
вся та земля, которую оставил за собой хитрый мужик Ориоль, я бы золотые
горы тут нажил. За одни только виноградники, расположенные между  лечеб-
ницей и отелем и между отелем и казино, я бы завтра же, ни слова не  го-
воря, выложил миллион - так они мне нужны А все эти виноградники  и  еще
другие участки вокруг холма пойдут в приданое за девочками.  Старик  сам
мне это заявлял, а недавно еще раз повторил, может быть, с  определенным
намерением. Ну, что скажете? Если бы захотели, мы с вами могли бы завер-
нуть тут большое дело.
   Гонтран протянул задумчиво:
   - Что ж, пожалуй. Я подумаю.
   - Подумайте, подумайте, дорогой. Только не забудьте: я на ветер  слов
не бросаю, и уж если сделал какоенибудь предложение, значит, я его обсу-
дил со всех сторон, все взвесил, знаю все его  возможные  последствия  и
верную выгоду.
   Но Гонтран вдруг поднял руку и воскликнул,  как  будто  вмиг  позабыв
все, что сказал ему зять:
   - Посмотрите! Какая красота!
   В небе вдруг запылал фейерверк, изображавший ослепительно  сверкающий
замок, над ним горело знамя, на котором огненно-красными буквами  начер-
тано было Монт-Ориоль, и в это мгновение над долиной  выплыла  такая  же
красная луна, как будто и ей захотелось полюбоваться красивым  зрелищем.
Замок горел в небе несколько минут,  потом  внезапно  вспыхнул,  взлетел
вверх пылающими обломками, как взорвавшийся корабль, раскидывая по всему
небу фантастические звезды; они тоже рассыпались  градом  огней,  и  все
угасло, только луна, спокойная, круглая, одиноко сияла на горизонте.
   Публика бешено аплодировала, кричала:
   - Ура! Браво! Браво!
   Андермат сказал:
   - Ну, пойдемте, дорогой. Откроем бал.  Угодно  вам  танцевать  первую
кадриль напротив меня?
   - Разумеется, с удовольствием, дорогой Вильям.
   - Кого вы думаете пригласить? Я уже получил согласие от герцогини  де
Рамас.
   Гонтран ответил равнодушным тоном:
   - Я приглашу Шарлотту Ориоль.
   Они пошли вверх, к казино. Проходя мимо того места, где Христиана ос-
талась с Полем Бретиньи, и увидев, что их уж нет там, Андермат пробормо-
тал:
   - Вот и хорошо, послушалась моего совета, пошла спать Она очень  уто-
милась сегодня.
   И он торопливо направился в зал, который во время фейерверка служите-
ли казино уже успели приготовить для бала.
   Но Христиана не пошла к себе в комнату, как думал ее муж.
   Лишь только ее оставили одну с Полем Бретиньи, она сжала его  руку  и
сказала еле слышно:
   - Наконец-то ты приехал" Я заждалась тебя Целый месяц каждое утро ду-
мала: "Может быть, сегодня увижу его". А вечером успокаивала себя: "Зна-
чит, приедет завтра" Что ты так долго не приезжал, любимый мой?
   Он ответил смущенно:
   - Да, знаешь, занят был... Дела всякие.
   Прильнув к нему, она шепнула:
   - Нехорошо, право, нехорошо! Оставил меня одну с ними, когда я в  та-
ком положении.
   Он немного отодвинул свой стул:
   - Осторожнее. Нас могут увидеть. Ракеты очень ярко освещают все  кру-
гом.
   Христиана совсем не беспокоилась об этом, она сказала ему:
   - Я так люблю тебя - И, радостно встрепенувшись,  прошептала:  -  Ах,
какое счастье, какое счастье, что мы снова здесь вместе. Подумай только,
Поль, как чудесно! Опять мы будем тут любить друг друга! -  Тихо,  тихо,
точно дуновение ветерка, послышался ее шепот:
   - Как мне хочется поцеловать тебя! Безумно, безумно  хочется  поцело-
вать тебя! Мы так давно не видались! - И вдруг с властной настойчивостью
страстно любящей женщины, считающей, что  все  должно  перед  ней  скло-
ниться, она сказала:
   - Послушай, пойдем... сейчас же пойдем... на то место, где мы прости-
лись в прошлом году. Помнишь его? На дороге в Ла Рош-Прадьер.
   Он ответил изумленно:
   - Что ты? Какая нелепость! Тебе не дойти. Ты ведь целый день была  на
ногах. Это безумие! Я не позволю тебе.
   Но она уже поднялась и повторила упрямо:
   - Сейчас же пойдем Я так хочу Если ты не пойдешь со мной, я одна пой-
ду - И, указывая на поднимавшуюся луну, сказала: - Смотри. Совсем  такой
же - вечер был тогда Помнишь, как ты целовал мою тень?
   Он удерживал ее:
   - Христиана, не надо... Это смешно... Христиана...
   Она, не отвечая, шла к спуску, который вел к виноградникам. Он хорошо
знал ее спокойную и непреклонную волю, какое-то кроткое упрямство,  све-
тившееся во взгляде голубых глаз, крепко сидевшее в ее изящной белокурой
головке, не признававшей никаких препятствий; и он  взял  ее  под  руку,
чтобы она не оступилась.
   - Христиана, что, если нас увидят?
   - Ты не так говорил в прошлом году. Да и  не  увидит  никто.  Все  на
празднике. Мы быстро вернемся, никто не заметит.
   Вскоре начался подъем в гору по каменистой тропинке. Христиана хрипло
дышала и всей тяжестью опиралась на руку Поля; на каждом шагу она  гово-
рила:
   - Ничего. Так хорошо, хорошо, хорошо помучиться из-за этого!
   Он остановился, хотел вести ее обратно, но она и  слушать  ничего  не
желала:
   - Нет, нет... Я счастлива... Ты  не  понимаешь  этого  Послушай...  Я
чувствую,  как  шевелится  наш  ребенок...  твой  ребенок...  Какое  это
счастье!.. Погоди, дай руку... чувствуешь?
   Она не понимала, что этот человек был из породы любовников, но совсем
не из породы отцов. Лишь только он узнал, что она беременна, он стал от-
даляться от нее, чувствуя к ней невольную брезгливость. Когда-то  он  не
раз говорил, что женщина, хотя бы однажды выполнившая назначение воспро-
изводительницы рода, уже недостойна любви. В любви  он  искал  восторгов
какой-то воздушной, крылатой страсти, уносящей два сердца к недостижимо-
му идеалу, бесплотного слияния двух душ - словом, того надуманного, нео-
существимого чувства, какое создают мечты поэтов. В живой, реальной жен-
щине он обожал Венеру, священное лоно которой  всегда  должно  сохранять
чистые линии бесплодной красоты. Мысль о том маленьком существе, которое
зачала от него эта женщина, о том человеческом зародыше, что шевелится в
ее теле, оскверняет его и уже обезобразил его, вызывала у Поля  Бретиньи
непреодолимое отвращение. Для него материнство превратило эту женщину  в
животное. Она уже не была теперь редкостным, обожаемым, дивным  создани-
ем, волшебной грезой, а самкой, производительницей. И к этому эстетичес-
кому отвращению примешивалась даже чисто физическая брезгливость.
   Но разве могла она почувствовать, угадать все это, она, которую  каж-
дое движение желанного ребенка все сильнее привязывало к любовнику? Тот,
кого она обожает, кого с мгновения первого поцелуя  любила  каждый  день
все больше, не только жил в ее сердце, он зародил в ее теле новую жизнь,
и то существо, которое она вынашивала в себе, толчки которого отдавались
в ее ладонях, прижатых к животу, то существо, которое как будто уже рва-
лось на свободу, - ведь это тоже был он. Да, это был он сам, ее  добрый,
родной, ее ласковый, единственный ее друг, возродившийся в ней таинством
природы. И теперь она любила его вдвойне - того большого  Поля,  который
принадлежал ей, и того крошечного, еще неведомого, который тоже  принад-
лежал ей; любила того, которого она видела, слышала, касалась, обнимала,
и того, кого лишь чувствовала в себе, когда он шевелился у нее под серд-
цем.
   Она остановилась на дороге.
   - Вот здесь ты ждал меня в тот вечер, - сказала она.
   И она потянулась к нему, ожидая поцелуя. Он, не отвечая ни слова, хо-
лодно поцеловал ее.
   А она еще раз спросила:
   - Помнишь, как ты целовал мою тень? Я вот там тогда стояла.
   И в надежде, что та минута повторится, она побежала по дороге,  оста-
новилась и ждала, тяжело дыша от бега Но в лунном свете на дороге широко
распластался неуклюжий силуэт беременной женщины Поль смотрел на эту бе-
зобразную тень, протянувшуюся к его ногам, и стоял  неподвижно,  оскорб-
ленный в своей поэтической чувствительности, негодуя на то, что  она  не
сознает что-то, не угадывает его мыслей;  что  ей  недостает  кокетства,
такта, женского чутья, чтобы понять все оттенки поведения, которого тре-
буют от нее изменившиеся обстоятельства,  и  он  сказал  с  нескрываемым
раздражением:
   - Перестань, Христиана. Что за ребячество! Это смешно.
   Она подошла к нему, взволнованная, опечаленная, протягивая к нему ру-
ки. И припала к его груди.
   - Ты теперь меньше меня любишь. Я чувствую это! Уверена в этом!
   Ему стало жаль ее. Он взял обеими руками ее голову и долгим  поцелуем
поцеловал ее в глаза.
   И они молча двинулись в обратный путь. Поль не знал, о чем теперь го-
ворить с ней, а оттого, что она, изнемогая от  усталости,  опиралась  на
него, он ускорял шаг, - ему неприятно было чувствовать прикосновение  ее
отяжелевшего стана.
   Возле отеля они расстались, и она поднялась к себе в спальню.
   Из казино неслась танцевальная музыка, и Поль зашел  туда  посмотреть
на бал. Оркестр играл вальс, все  вальсировали:  доктор  Латон  с  г-жой
Пай-младшей, Андермат с Луизой Ориоль, красавец доктор Мадзелли с герцо-
гиней де Рамас, а Гонтран с Шарлоттой Ориоль. Он что-то  нашептывал  де-
вушке с тем нежным видом, который свидетельствует о начавшемся  ухажива-
нии. А она, прикрываясь веером, улыбалась, краснела и, казалось, была  в
восторге.
   Поль услышал за своей спиной:
   - Вот тебе на! Господин де Равенель волочится за моей пациенткой!
   Это сказал доктор Онора, стоявший у дверей и с  удовольствием  наблю-
давший за танцорами.
   - Да, да, - добавил он, - вот уже полчаса, как ведется атака. Все за-
метили. И девчурке как будто это нравится.
   И, помолчав, он сказал:
   - А какая она милая - просто сокровище!  Добра-т,  веселая,  простая,
заботливая, искренняя. Вот уж, право, славная девушка. Во сто раз  лучше
старшей сестры. Я их обеих с  малых  лет  знаю.  Но,  представьте,  отец
больше любит старшую, потому что... потому что она вся в него, та же му-
жицкая складка. Нет той прямоты, как в младшей, эта расчетливее,  хитрее
и завистливее. Конечно, я ничего дурного не хочу о ней сказать, она тоже
хорошая девушка, а все-таки невольно сравниваешь, а как сравнишь, так  и
оценишь их по-разному.
   Вальс уже заканчивался. Гонтран подошел к  своему  другу  и,  заметив
доктора Онора, сказал:
   - Доктор, поздравляю! Медицинская корпорация Анваля, кажется,  приоб-
рела весьма ценных новых членов. У нас появился доктор Мадзелли, который
бесподобно танцует вальс, и старичок Блек - тот, по-видимому, в  большой
дружбе с небесами.
   Но доктор Онора ответил очень сдержанно. Он не любил высказывать суж-
дения о своих коллегах.
 
 
   II
 
   Вопрос о докторах был теперь самым животрепещущим в  Анвале.  Доктора
вдруг завладели всем краем, всем вниманием и всеми страстями его  обита-
телей. Когда-то источники текли под строгим надзором одного только  док-
тора Бонфиля, среди безобидной вражды между ним, шумливым доктором Лато-
ном и благодушным доктором Онора.
   Теперь все пошло по-другому.
   Как только ясно обозначился успех, подготовленный зимою Андерматом  и
получивший могучую поддержку профессоров  Клоша,  Ма-Русселя  и  Ремюзо,
причем каждый из них привлек на воды Монт-Ориоля не меньше чем по двести
- триста больных, доктор Латон, главный врач нового курорта, стал важной
особой, тем более что пользовался  высоким  покровительством  профессора
Ма-Русселя, учеником которого он был и которому подражал в  осанке  и  в
манерах.
   О докторе Бонфиле уже и речи не было. Исполненный ярости и  отчаяния,
понося Монт-Ориоль на чем свет стоит, старый врач не высовывал  носа  из
старой водолечебницы, где осталось лишь несколько старых  пациентов.  По
мнению этих немногих, только он один знал по-настоящему все свойства ис-
точников и, так сказать, владел их тайной, поскольку  официальное  ведал
ими со дня основания курорта.
   У доктора Онора остались теперь  только  местные  пациенты,  коренные
овернцы. Он довольствовался своей скромною долей и жил в добром согласии
со всеми, находя утешение в картах и белом вине, ибо предпочитал их  ме-
дицине.
   Однако благодушие его не доходило до братской любви к коллегам.
   Доктор Латон так и остался бы верховным жрецом Монт-Ориоля, если бы в
один прекрасный день там не появился крошечный человечек, почти  карлик,
с большущей головой, ушедшей в плечи, с круглыми глазами  навыкате,  ко-
роткими толстыми ручками - словом, существо, на вид  весьма  странное  и
смешное. Этот новый доктор, г-н Блек, привезенный в  Анваль  профессором
Ремюзо, сразу же привлек к себе всеобщее внимание своей  чрезмерной  на-
божностью. Почти каждое утро между врачебными визитами он забегал  помо-
литься в церковь и почти каждое воскресенье причащался. Вскоре  приходс-
кий священник доставил ему несколько пациентов - старых  дев,  бедняков,
которых он лечил бесплатно, а также благочестивых дам, советовавшихся со
своим духовным руководителем, прежде чем позвать к себе служителя науки,
и наводивших тщательные справки о его  воззрениях,  такте  и  профессио-
нальной скромности.
   Затем стало известно, что в отель "Монт-Ориоль"  прибыла  престарелая
немецкая принцесса Мальдебургская, ревностная католичка, и в  первый  же
вечер пригласила к себе доктора Блека, рекомендованного ей римским  кар-
диналом.
   После этого доктор Блек сразу же вошел в моду. Лечиться у него счита-
лось хорошим тоном, хорошим вкусом, большим шиком. О нем  говорили,  что
среди докторов это единственный вполне приличный  человек,  единственный
врач, которому может довериться женщина.
   И теперь этот карлик с головой бульдога, всегда говоривший  шепотком,
бегал с утра до вечера из отеля в отель и шушукался там со всеми по  уг-
лам. Казалось, ему постоянно надо было сообщить  или  выслушать  какието
важные тайны, его то и дело встречали в коридорах,  занятого  секретными
беседами с содержателями гостиниц, с горничными его пациентов, со всеми,
кто имел касательство к его больным.
   Как только он замечал на улице кого-нибудь из своих знакомых, он сра-
зу направлялся к нему мелкими, быстрыми шажками и тотчас начинал  давать
пространные советы, указания и, излагая их, бормотал себе под  нос,  как
священник на исповеди.
   Старые дамы его просто обожали. Он терпеливо выслушивал длинные исто-
рии их недугов, записывал в книжечку все их наблюдения, все вопросы, все
пожелания.
   Каждый день он то увеличивал, то уменьшал дозы минеральной воды,  ко-
торые назначал своим больным, и это внушало им уверенность, что он  н