сно ты нас не предупредил. Как же это дело  сдела-
лось, черт побери?
   Тогда Поль Бретиньи рассказал историю  своего  сватовства,  несколько
изменив ее. Сгущая краски, он говорил о  своих  колебаниях,  о  решении,
возникшем мгновенно, когда девушка обронила слово, которое позволило ему
думать, что она любит его. Особенно красочно он описал неожиданное появ-
ление, дядюшки Ориоля, свою ссору с ним, сомнения  жадного  крестьянина,
не поверившего в капиталы жениха, и рассказал про гербовую бумагу,  изв-
леченную из шкафа.
   Андермат хохотал до слез, от восторга стучал кулаком по столу:
   - Ха-ха-ха! Гербовая бумага!.. К моему приему прибегнул! Ведь это мое
изобретение:
   Поль слегка покраснел и, запинаясь, сказал:
   - Прошу вас пока ничего не говорить вашей жене. Мы с ней друзья,  она
может обидеться, если не я сам сообщу ей эту новость...
   Гонтран смотрел на своего приятеля  с  какой-то  странной  и  веселой
улыбкой, казалось, говорившей: "Отлично! Право, отлично.  Вот  как  надо
кончать: без шуму, без скандалов, без драм".
   Он предложил:
   - Если хочешь, дружище, мы пойдем к ней вместе после завтрака,  когда
она встанет, и ты ей сообщишь о своем решении.
   Они посмотрели друг другу в глаза пристальным, непроницаемым взглядом
и тотчас отвернулись.
   Поль ответил равнодушным тоном:
   - Хорошо, с удовольствием. Мы еще поговорим об этом.
   Вошел коридорный доложить, что доктор Блек уже поднимается к принцес-
се, и г-н де Равенель поспешно вышел из комнаты, чтобы  перехватить  его
на дороге.
   Он сообщил доктору о  состоянии  своей  дочери,  разъяснив  затрудни-
тельное положение зятя, сказал о желании Христианы, и  Блек  без  всяких
отговорок пошел к ней.
   Как только большеголовый карлик переступил порог  спальни,  Христиана
сказала:
   - Папа, оставь нас.
   Маркиз удалился. Тогда Христиана перечислила все, чего  она  боялась,
рассказала о своих страшных снах, мучительных мыслях. Она  говорила  ти-
хим, кротким голосом, как на исповеди, а доктор слушал ее, точно  духов-
ник; иногда он окидывал ее пристальным  взглядом  своих  круглых  рачьих
глаз, легкими кивками  показывая,  что  слушает  внимательно,  бормотал:
"Так, так", - будто хотел сказать: "Да знаю я все это, знаю прекрасно  и
без труда вылечу вас, если захочу".
   Когда она кончила, он, в  свою  очередь,  чрезвычайно  подробно  стал
расспрашивать об ее образе жизни, о  привычках,  о  режиме,  который  ей
предписан, о лекарствах. Выслушивая ответы, он,  казалось,  то  одобрял,
помахивая рукой, то протяжно восклицал: "О-о!" - с  какой-то  сдержанной
укоризной. Когда она решилась наконец сказать, как ей страшно, что у ре-
бенка, возможно, неправильное положение, он поднялся и с целомудрием ду-
ховного пастыря, деликатно, осторожно исследовал ее  сквозь  простыню  и
решительным тоном сказал:
   - Нет, все нормально.
   Ей хотелось расцеловать его. Ах, какой он славный человек, этот  док-
тор!
   Он взял со стола листок бумаги,  принялся  писать  рецепт,  подробные
указания и писал долго-долго. Потом он опять сел у постели  и  завел  со
своей пациенткой разговор, но говорил уже совсем  другим  тоном,  словно
желая показать, что свою священную врачебную миссию он уже выполнил.
   Голос у этого коренастого карлика был густой и басистый, и в  каждой,
даже в самой обычной, фразе сквозило желание что-нибудь выведать.  Гово-
рил он обо всем. По-видимому, его очень интересовала женитьба  Гонтрана.
Потолковав об этом, он вдруг заметил с гадкой улыбкой злого уродца:
   - в О женитьбе господина Бретиньи я, конечно, считаю пока еще неудоб-
ным беседовать с вами, хотя это уже ни для кого не тайна: - дядюшка Ори-
оль рассказывает об этом всякому встречному и поперечному.
   Христиана вдруг вся похолодела, холод  леденящей  струей  побежал  от
кончиков пальцев по рукам, к плечу, по груди, по животу, по  икрам  ног.
Она еще не понимала всего смысла этих слов, но ужас охватил ее, что Блек
не договорит, а значит, она ничего не узнает, и она нашла  в  себе  силы
схитрить:
   - Ах, вот как! Дядюшка Ориоль рассказывает об этом всякому встречному
и поперечному?
   - Да, да. Он и мне рассказывал. Мы только что с ним  расстались.  Ка-
жется, господин Бретиньи очень богат и любит эту юную Шарлотту уже  дав-
но. Впрочем, обе свадьбы устроила супруга  доктора  Онора.  Она  любезно
предоставляла влюбленным парочкам и свою помощь, и свой дом  для  свида-
ний.
   Глаза у Христианы закатились, она потеряла сознание.
   Доктор стал звать на помощь, прибежала горничная, за нею маркиз,  Ан-
дермат и Гонтран, и все бросились доставать уксус, эфир,  лед  и  всякие
другие ненужные тут средства.
   Вдруг Христиана дернулась, открыла глаза и, вытягивая над головой ру-
ки, извиваясь всем телом, закричала диким голосом.  Она  пыталась  гово-
рить, но бросала только бессвязные слова:
   - Ох, больно!.. Боже мой, как больно!.. Поясница... Все  разрывает...
Ох! Боже мой!
   И она опять принялась кричать. Вскоре стало ясно, что начались роды.
   Андермат помчался к доктору Латону и застал его за завтраком.
   - Скорей... идите скорей... С женой плохо! Скорей!
   По дороге он придумал уловку, сказал Латону, что, когда начались пер-
вые схватки, в гостинице находился доктор Блек и пришлось его позвать.
   Доктор Блек поддержал перед коллегой эту выдумку:
   - Я уже вошел в комнату принцессы, как вдруг меня вызвали  к  госпоже
Андермат, сказали, что ей дурно. Я прибежал и, слава богу, подоспел вов-
ремя.
   У Вильяма колотилось сердце, он себя не помнил от волнения  и,  вдруг
усомнившись в обоих докторах, побежал с непокрытой головой к  Ма-Русселю
и стал умолять его прийти. Профессор тотчас же  согласился,  машинальным
жестом врача, отправляющегося по визитам, застегнул сюртук и двинулся  в
путь твердым, быстрым шагом, широким, уверенным шагом знаменитости, одно
появление которого может спасти человеческую жизнь.
   Лишь только он вошел, оба доктора, почтительно поздоровавшись, приня-
лись докладывать ему, спрашивать советов.
   - Вот как это началось, дорогой профессор. Обратите внимание, дорогой
профессор... Не считаете ли вы нужным, дорогой профессор...  Не  следует
ли нам, дорогой профессор?.. - И так далее.
   Андермат совсем потерял голову от душераздирающих воплей жены, и, за-
сыпая Ма-Русселя вопросами, тоже повторял ежеминутно:  "Дорогой  профес-
сор".
   Христиана лежала почти голая перед всеми этими мужчинами и ничего  не
видела, ничего не замечала, ничего не понимала: ее терзали  такие  мучи-
тельные боли, что в голове не было ни единой мысли. Ей казалось, что жи-
вот, поясницу и таз ей перепиливают тупой пилой, медленно водят ею, дер-
гают рывками, останавливаются на мгновение и снова  раздирают  стальными
зубьями кости и мышцы.
   Иногда пытка, разрывавшая на части ее тело, стихала, но тогда пробуж-
далась мысль, и начиналась другая пытка, еще более  жестокая,  терзавшая
душу; эта боль была страшнее, чем физические муки: он любит  другую,  он
женится.
   И, чтобы заглушить страшную мысль,  сверлившую  мозг,  она  старалась
снова вызвать невыносимые муки тела, выгибалась, напрягала мышцы,  опять
начинались схватки, и тогда она хоть ни о чем не думала.
   Роды длились пятнадцать часов, и Христиана была так измучена,  разби-
та, истерзана физическими и душевными страданиями, что хотела только од-
ного - умереть, умереть поскорее, лишь бы кончились нестерпимые муки.  И
вдруг, когда она вся содрогалась от долгой, не отпускавшей ни на секунду
боли, еще более страшной, чем прежде, ей показалось, что все внутреннос-
ти вырвались из ее тела. И все кончилось... Боли стихли, как  успокаива-
ются волны. И это прекращение пытки было таким блаженством, что даже го-
ре ее ненадолго замерло. С ней говорили, она  отвечала  усталым,  слабым
голосом.
   К ее лицу склонилось лицо Андермата, и он сказал:
   - Родилась девочка. Она жива... И почти доношена.
   - Боже мой!..
   И больше она ничего не могла сказать. Ребенок!.. У  нее  ребенок!  Он
жив, будет жить, будет расти. Ребенок Поля! И ей хотелось кричать,  выть
от новой боли, терзавшей сердце. У нее ребенок... Девочка. Нет,  не  на-
до!.. Никогда ее не видеть... Никогда не притрагиваться к ней...
   Ее заботливо уложили, укутали, гладили, целовали. Кто? Наверно,  отец
и муж - она никого не замечала. Где он? Что  делает?  Как  она  была  бы
счастлива сейчас, если б он любил ее!
   Время шло, часы сменялись часами, она их не различала, не знала, ночь
это или день, ее огнем жгла неотвязная мысль: он любит другую.
   И вдруг забрезжила надежда: "А может быть, это неправда? Как же я ни-
чего не знала, пока этот доктор не сказал мне?"
   Но тут же заговорил рассудок: от нее нарочно все скрыли. Поль старал-
ся, чтоб она ничего не узнала.
   Она открыла глаза, посмотреть, есть ли кто в комнате.  Около  постели
сидела в кресле какая-то незнакомая женщина. Должно быть, сиделка. Хрис-
тиана не посмела расспросить ее. У кого же, у кого  можно  спросить  про
это?
   Тихо отворилась дверь. В комнату на цыпочках вошел муж. Увидев, что у
нее глаза открыты, он подошел к постели.
   - Ну как? Тебе лучше?
   - Да, спасибо.
   - Как ты нас вчера напугала! Но теперь, слава богу, опасность прошла.
Только вот не знаю, как быть с тобою. Я телеграфировал нашей милой прия-
тельнице - госпоже Икардон, - ведь она обещала приехать к твоим родам; я
сообщил, что роды произошли преждевременно, умолял ее поспешить. Но ока-
зывается, у нее племянник болен скарлатиной, и она ухаживает за ним... А
ведь  нельзя  тебя  оставить  одну...  И  нужна  все-таки  женщина  хоть
сколько-нибудь приличная... И вот одна здешняя дама вызвалась  ухаживать
за тобой и развлекать тебя... Я, знаешь ли, согласился. Это госпожа Оно-
ра. Христиане вспомнились слова доктора Блека. Она вздрогнула и  просто-
нала:
   - Ах, нет... нет... не надо... только не ее, только не  ее.  Андермат
не понял и принялся уговаривать:
   - Ну что ты, детка. Я" конечно, знаю, что она  вульгарная  особа,  но
Гонтран ее хвалит за услужливость, она была ему очень полезна. И к  тому
же она, говорят, была прежде повивальной бабкой; Онора и познакомился  с
нею у постели роженицы. Если она будет тебе очень уж  неприятна,  мы  ее
живо отставим. Давай все-таки попробуем. Пусть она придет разок-другой.
   Христиана молча думала. Ее  томила  потребность  узнать  правду,  всю
правду; и в надежде на болтливость этой женщины,  от  которой  слово  за
словом можно будет выпытать эту страшную правду, истерзать себе  сердце,
ей уже хотелось ответить: "Да... приведи ее... сейчас  же...  сейчас  же
приведи".
   К непреодолимому желанию все узнать примешивалась  какая-то  странная
потребность выстрадать до конца свою боль, чтоб она острыми шипами  впи-
лась в душу - таинственная, болезненная, неистовая жажда мученичества.
   И она тихо сказала:
   - Хорошо. Я согласна. Приведи госпожу Онора.
   Но тут же она почувствовала, что не в, силах ждать дольше, что ей на-
до немедленно убедиться, твердо убедиться в его  предательстве.  И  она,
едва дыша, почти беззвучно спросила:
   - Правда, что господин Бретиньи женится?
   Андермат спокойно ответил:
   - Да, правда. Мы бы тебе раньше сказали, да ведь с тобой нельзя  было
говорить.
   И она спросила:
   - На Шарлотте?
   - На Шарлотте.
   Однако у Вильяма тоже была теперь навязчивая мысль, всецело завладев-
шая им, - он думал о своей дочери, еле мерцающем огоньке жизни, и  поми-
нутно ходил посмотреть на нее. Его обижало, что, очнувшись, жена не  по-
желала сразу же увидеть ребенка, а говорит о чем-то  постороннем,  и  он
сказал с нежным упреком:
   - Разве ты не хочешь посмотреть на  дочку?  Знаешь,  она  превосходно
чувствует себя.
   Христиана вздрогнула, словно он коснулся открытой раны,  но  ей  надо
было пройти весь крестный путь.
   - Принеси ее, - сказала она.
   Он исчез за опущенным пологом в ногах кровати, затем снова  вынырнуло
его сияющее гордостью, счастливое лицо, и он поднес ей неловкими  руками
белую запеленатую куклу.
   Осторожно положив ребенка на вышитую подушку возле  Христианы,  зады-
хавшейся от волнения, он сказал:
   - А ну, посмотри, какая красавица у нас дочка!
   Христиана взглянула.
   Он отвел двумя пальцами легкое кружево, и Христиана  увидела  красное
личико, очень маленькое и красное, с закрытыми  глазками  и  кривившимся
ротиком.
   И, склонившись к этому зачатку человеческого  существа,  она  думала:
"Это моя дочь... дочь Поля... И вот из-за этого комочка я столько  выст-
радала... Этот комочек - моя дочь, моя дочь"
   Сразу исчезло отвращение к ребенку, рождение  которого  истерзало  ее
бедное сердце и ее хрупкое женское тело Она смотрела на него с горестным
и жгучим любопытством, с глубоким изумлением молодого животного, увидав-
шего своего первого детеныша Андермат, ожидавший, что она  со  страстной
материнской нежностью станет целовать дочь, удивленно и обиженно  взгля-
нул на нее.
   - Что же ты ее не поцелуешь?
   Христиана тихо склонилась к красному лобику, а  он  как  будто  звал,
притягивал к себе ее губы; когда же они  приблизились,  коснулись  этого
чуть влажного лобика и мать ощутила живое тепло крошечного существа, ко-
торому она передала часть своей собственной жизни,  ей  показалось,  что
она не в силах будет оторваться от него, что она  навсегда  прильнула  к
нему.
   Что то защекотало ей щеку - это муж наклонился, чтобы поцеловать  ее.
Он прижал ее к себе в долгом объятии, полном благодарной нежности; потом
ему захотелось приласкать и дочь, и, выпятив губы, он стал  целовать  ее
носик осторожными мелкими поцелуями.
   Христиана смотрела на них, и у нее сжималось сердце -  ее  ребенок  и
он... он...
   Потом Андермат заявил, что пора отнести дочь в колыбель.
   - Нет, - сказала Христиана, - пусть еще немного побудет тут, хоть ми-
нутку, чтобы я чувствовала, что она рядом со мной. Не говори больше,  не
двигайся, оставь нас, подожди немного.
   Она охватила рукой запеленатое тельце ребенка, прижалась лбом  к  его
сморщенному красному личику, закрыла глаза и лежала, не шевелясь,  ни  о
чем не думая.
   Но через несколько минут Вильям осторожно тронул ее за плечо.
   - Довольно, дорогая. Будь умницей. Тебе вредно волноваться.
   Он взял девочку на руки, а мать следила за ней взглядом, пока она  не
исчезла за пологом кровати. Затем Андермат вернулся и сказал:
   - Значит, решено? Завтра я пошлю к тебе госпожу Онора, пусть  посидит
с тобою.
   Христиана ответила ему окрепшим голосом:
   - Да, друг мой. Пришли ее... завтра утром.
   И она вытянулась в постели, усталая, разбитая, но, быть может, уже не
такая несчастная.
   Вечером пришли ее навестить отец и брат и рассказали последние новос-
ти: профессор Клош поспешно уехал разыскивать дочь, герцогиня  де  Рамас
не показывается, - ходят слухи, что и она помчалась разыскивать  Мадзел-
ли. Гонтран весело смеялся по поводу этих происшествий и извлекал из них
комическую мораль:
   - Нет, право, на водах  творятся  настоящие  чудеса.  Курорты  -  это
единственные волшебные уголки на нашей прозаической земле. За два месяца
на них разыгрывается столько романов, сколько не случится во  всем  мире
за целый год. Право, из земли бьют не минеральные, а какие-то колдовские
источники. И везде та же самая история - в Эксе, Руайя, Виши,  Люшоне  и
на морских купаниях: Дьеппе, Этрета, Трувиле, Биаррице, в Каннах, в Ниц-
це. Везде!.. А какая пестрая смесь племен, сословий, характеров  и  рас,
какие великолепные экземпляры проходимцев вы там встретите. Сколько  там
удивительных приключений! Женщины там выкидывают невероятные фокусы,  да
еще с какой очаровательной легкостью и быстротой! В Париже,  посмотришь,
недотрога, а тут удержу ей нет... Солидные господа вроде Андермата нахо-
дят здесь богатство, другие - смерть, как ОбриПастер, а ветрогонов подс-
терегает тут кое-что похуже - законный брак, как меня и Поля.  Вот  глу-
пость, правда? Ты, наверно, уже знаешь, что Поль женится?
   - Да, Вильям мне говорил, - тихо сказала Христиана.
   Гонтран принялся разъяснять:
   - Он правильно делает, честное слово! Ничего, что она  дочка  мужика.
Это все же куда лучше, чем девицы из  подозрительных  семей  или  девицы
легкого поведения. Я Поля знаю как свои пять пальцев. Он в конце  концов
женился бы на какой-нибудь твари, если б она месяца полтора  сумела  ему
противиться. А ведь устоять перед ним может только прожженная шельма или
воплощенная невинность. Он натолкнулся на  воплощенную  невинность.  Тем
лучше для него.
   Христиана молча слушала, и каждое его слово вонзалось  ей  в  сердце,
причиняло жестокую боль.
   Она закрыла глаза.
   - Я очень устала. Хочу отдохнуть немного.
   Маркиз и Гонтран поцеловали ее и ушли.
   Но спать она не могла: сознание работало  лихорадочно  и  мучительно.
Мысль, что он больше не любит, совсем не любит ее, была так  невыносима,
что, если бы она не видела возле  своей  постели  сиделки,  дремавшей  в
кресле, она встала бы, распахнула окно и бросилась вниз головой  на  ка-
менные ступени крыльца. Между занавесками окна  пробился  тонкий  лунный
луч, и на паркет легло светлое круглое пятно. Она заметила этот  голубо-
ватый кружок, и сразу ей вспомнилось все: озеро, лес, первое, еле  слыш-
ное, такое памятное признание: "Люблю вас", - и Турноэль, и их ласки,  и
темные тропинки, и дорога к Ла-Рош-Прадьер. Вдруг ясно-ясно она  увидела
перед собой белую ленту дороги, и звездное небо, и Поля. Но он  шел  те-
перь с другой и, склоняясь к ней на каждом шагу, целовал  ее...  целовал
другую женщину. И она знала эту женщину. Он обнимал теперь Шарлотту.  Он
обнимал ее и улыбался той улыбкой, какой нет больше ни у кого на  свете;
шептал ей на ухо такие милые слова, каких нет ни у кого на свете;  потом
он бросился на колени и целовал землю у ее ног, как целовал он  когда-то
землю у ног Христианы. И ей стало больно, так больно, что она застонала,
и, повернувшись, зарылась лицом в подушку,  и  разрыдалась.  Она  рыдала
громко? еле сдерживая крик отчаяния, терзавшего душу.
   Она слышала, как неистово билось в груди сердце;  каждое  его  биение
отдавалось в горле, в висках и без конца  выстукивало:  Поль...  Поль...
Поль... Она затыкала уши, чтоб не слышать этого  имени,  прятала  голову
под одеяло, но все равно с каждым толчком сердца, не находившего успоко-
ения, в груди отзывалось: Поль... Поль.
   Сиделка сонным голосом спросила:
   - Вам нехорошо, сударыня?
   Христиана повернулась к ней лицом, залитым слезами, и сказала,  зады-
хаясь:
   - Нет, я спала... Мне приснился страшный сон...
   И она попросила зажечь свечи, чтобы померк в комнате лунный свет.
   Под утро она забылась сном.
   Она дремала уже несколько часов, когда Андермат  привел  к  ней  г-жу
Онора. Толстуха сразу повела себя очень  развязно,  уселась  у  постели,
взяла Христиану за руки, принялась расспрашивать, как врач, и,  удовлет-
воренная ее ответами, заявила:
   - Ну что ж, ну что ж. Все идет нормально.
   Потом она сняла шляпку, перчатки, шаль и сказала сиделке:
   - Можете идти, голубушка. Если вы понадобитесь, я позвоню.
   Христиана, чувствуя к ней отвращение, сказала мужу:
   - Принеси ненадолго маленькую.
   Как "и накануне, Андермат принес ребенка, умиленно его целуя, и поло-
жил на подушку. И так же, как накануне, мать прижалась щекой к  закутан-
ному детскому тельцу, которого она еще не видела, и, ощущая сквозь ткань
его теплоту, сразу прониклась блаженным спокойствием.
   Вдруг малютка завозилась и принялась кричать тоненьким, пронзительным
голоском.
   - Грудь хочет, - сказал Андермат.
   Он позвонил, и в  комнату  вошла  кормилица,  огромная,  краснощекая,
большеротая женщина, осклабив в улыбке широкие и блестящие костяшки  зу-
бов. Эти людоедские зубы даже испугали Христиану. Кормилица  расстегнула
кофту, выпростала тяжелую и мягкую грудь, набухшую  молоком,  точно  ко-
ровье вымя. И когда Христиана