еу-
сыпно печется об их здоровье.
   - На чем мы вчера остановились? Два и три четверти  стакана,  не  так
ли? - говорил он. - Прекрасно! Сегодня мы выпьем только два с  половиной
стакана, а завтра три. Не забудьте: завтра  три  стакана!..  Это  очень,
очень важно.
   И все больные проникались убеждением, что  это  действительно  очень,
очень важно!
   Чтобы не запутаться во всех этих целых числах и дробях,  ни  разу  не
ошибиться, он записывал их в книжечку. Пациент  ни  за  что  не  простит
ошибки на полстакана.
   С такой же тщательностью он  устанавливал  или  изменял  длительность
ежедневной ванны, основываясь на соображениях, известных ему одному.
   Доктор Латон, завидуя и негодуя, с презрением пожимал плечами и воск-
лицал:
   - Вот шарлатан!
   Ненависть к доктору Влеку доводила его до того, что иной раз он поро-
чил даже свои минеральные воды: - Поскольку мы еще сами-то плохо  знаем,
какое действие они оказывают, это ежедневное изменение дозировки  -  со-
вершеннейшая нелепость, его нельзя обосновать никакими законами терапии.
Такие недостойные приемы роняют авторитет медицины.
   Доктор Онора только улыбался. Он всегда  старался  через  пять  минут
после врачебной консультации выкинуть из головы, сколько  стаканов  воды
предписал пить своему пациенту.
   - Двумя стаканами больше, двумя меньше, - говорил он Гонтрану в весе-
лую минуту, - это только источник заметит, да и ему-то все равно.
   Он позволил себе лишь одну ехидную шутку относительно  своего  благо-
честивого коллеги, сказав, что тот врачует с благословения папского  се-
далища. Зависть у него была осторожная, ядовитая и спокойная.
   Иногда он добавлял:
   - О, это молодец! Он знает больных, как свои пять пальцев, а для  на-
шего брата это важнее, чем знать их болезни.
   Но вот как-то утром в отель "Монт-Ориоль" прибыла  чета  высокородных
испанцев - герцог и герцогиня де. Рамас-Альдаварра, которые  привезли  с
собою своего домашнего врача, доктора Мадзелли из Милана.
   Это был молодой человек лет тридцати, высокий, стройный, весьма  при-
ятной наружности, без бороды, но с пышными усами.
   С первого же дня он покорил всех обедавших за общим  столом;  герцог,
особа унылая, страдавший чудовищным ожирением, не выносил одиночества  и
пожелал обедать вместе со всеми. Доктор Мадзелли  уже  знал  по  фамилии
почти всех завсегдатаев табльдота, сумел сказать комплимент каждой даме,
любезность каждому мужчине, улыбался каждому лакею.
   За столом он сидел по правую руку от герцогини,  эффектной  дамы  лет
тридцати пяти - сорока, с матовой бледностью лица, с  черными  очами,  с
густыми волосами цвета воронова крыла, и перед каждым блюдом говорил ей:
"Чуть-чуть", или: "Нет, этого нельзя", или: "Да, да,  кушайте".  Он  сам
наполнял ее бокал, чрезвычайно заботливо соразмеряя пропорцию вина и во-
ды.
   Он наблюдал и за питанием герцога, но с явной небрежностью.  Впрочем,
пациент не принимал в расчет его указаний, ел с животной прожорливостью,
выпивал за едой по два графина красного вина, отнюдь  не  разбавляя  его
водой, а затем выходил отдышаться на свежий воздух и, рухнув на  стул  у
дверей отеля, принимался страдальчески охать и жаловаться на плохое  пи-
щеварение.
   После первого же обеда доктор Мадзелли, успев с одного взгляда произ-
вести всем оценку, подошел на террасе казино к Гонтрану, курившему сига-
ру, представился и повел с ним разговор.
   Через час они уже были приятелями. На следующее утро Мадзелли  попро-
сил представить его Христиане, когда она выходила из дверей водолечебни-
цы, завоевал в десятиминутном разговоре ее симпатию и вечером познакомил
с ней герцогиню, которая, как и герцог, не любила одиночества.
   Он ведал решительно всем в доме  этого  испанского  семейства,  давал
превосходные кулинарные рецепты повару, делал ценные указания горничной,
как ей ухаживать за волосами хозяйки, чтобы они сохранили  свой  велико-
лепный цвет, блеск и пышность, кучеру сообщал полезные сведения по вете-
ринарии, помогал герцогской чете приятно скоротать вечерние часы, приду-
мывал всевозможные развлечения и умел подобрать из случайных знакомых  в
отелях приличное общество.
   Герцогиня говорила о нем Христиане:
   - Ах, дорогая, он настоящий чародей, все знает, все умеет!.. Я обяза-
на ему своей фигурой.
   - Как так "фигурой"?
   - Ну да. Я начала полнеть, а он спас меня режимом и ликерами.
   Мадзелли умел сделать интересной даже медицину, говорил о ней  непри-
нужденно, весело и с поверхностным  скептицизмом,  тем  самым  показывал
слушателям свое превосходство.
   - Все это весьма просто, - заявлял он, - я не очень верю в лекарства,
- вернее, совсем не верю. В старину медицина исходила из того  принципа,
что на всякую болезнь есть лекарство. Люди верили, что бог в  неизречен-
ном своем милосердии сотворил целебные снадобья от всякого недуга и лишь
предоставил смертным, может быть, из лукавства, заботу самим их открыть.
И врачеватели открыли бесчисленное множество снадобий, но так и не узна-
ли, от каких именно болезней они помогают. В  действительности  лекарств
нет, а есть болезни. Когда болезнь определится, надо, по  мнению  одних,
тем или иным способом прервать ее, а по мнению других а  -  ускорить  ее
течение! Сколько в медицине школ, столько и методов лечения. В  одном  и
том же случае применяются совершенно противоположные средства: одни наз-
начают лед, другие - горячие припарки, одни предписывают строжайшую дие-
ту, другие - усиленное питание. Я уж не говорю о  бесчисленных  ядовитых
лекарствах, которыми одарила нас химия, извлекая их из растений и  мине-
ралов. Конечно, все это оказывает действие, но какое - неизвестно: иног-
да спасает, иногда убивает.
   И он смело заявлял, что до тех пор, пока медицина не пойдет по новому
пути, взяв исходной точкой химию органическую,  химию  биологическую,  с
уверенностью полагаться на нее невозможно, ибо она лишена научной  осно-
вы. Он рассказывал анекдоты о чудовищных промахах  крупнейших  врачей  в
доказательство того, что вся их хваленая наука - сущий вздор  и  надува-
тельство.
   - Поддерживайте вместо всего этого энергичную  деятельность  тела,  -
говорил он, - кожи, мышц, всех органов, а главное, желудка, ибо  он  наш
отец-кормилец, питающий весь человеческий механизм, его регулятор,  сре-
доточие жизненных сил.
   Он утверждал, что по своему желанию, одним только режимом может  сде-
лать людей веселыми или  печальными,  способными  к  физическому  или  к
умственному труду - в зависимости от назначаемого  питания.  Может  даже
воздействовать на самый интеллект - на память, на  воображение,  на  всю
работу мозга. И в заключение он шутливо заявлял:
   - Я все недуги лечу массажем и кюрасо.
   О массаже он говорил с благоговением и  называл  голландца  Амстранга
волшебником, чудотворцем, богом. Показывая свои белые  тонкие  руки,  он
восклицал:
   - Вот чем можно воскрешать мертвых!
   И герцогиня подтверждала:
   - В самом деле, он массирует дивно!
   Он считал также превосходным средством, возбуждающим действие  желуд-
ка, употребление спиртных напитков небольшими  дозами  и  сам  составлял
мудреные смеси, которые герцогиня должна была пить в определенные часы -
одни перед едой, другие после еды.
   Каждое утро, в половине десятого, он приходил в кофейню казино и тре-
бовал свои бутылки; ему приносили эти бутылки, запертые серебряными  за-
мочками, - ключ от них он держал при себе. Он наливал понемногу из  каж-
дой в очень красивый голубой бокал, который почтительно держал перед ним
на подносе вышколенный лакей, а затем отдавал приказание:
   - Ну вот, отнесите это герцогине в ванную комнату,  -  пусть  выпьет,
как только выйдет из воды, еще не одеваясь.
   Любопытные спрашивали:
   - А что вы туда наболтали?
   Он отвечал:
   - Ничего особенного - крепкая анисовая, чистейший кюрасо и превосход-
ная горькая.
   Через несколько дней  красавец  доктор  стал  центром  внимания  всех
больных, и они пускались на всяческие уловки, чтобы добиться от него со-
ветов.
   В часы прогулок, когда он  прохаживался  по  аллеям  парка,  со  всех
стульев, где сидели красивые молодые дамы, отдыхая меж двумя  предписан-
ными стаканами воды из источника Христианы, раздавались возгласы:  "Док-
тор!" Он останавливался с любезной улыбкой, и его увлекали ненадолго  на
узенькую дорожку, проложенную по берегу речки.
   Сначала "с ним беседовали о том, о сем, потом деликатно, ловко и  ко-
кетливо переходили к вопросам здоровья, но говорили  таким  безразличным
тоном, словно речь шла о ком-то постороннем.
   Ведь он не был достоянием публики, ему нельзя было заплатить, пригла-
сить его к себе: он принадлежал герцогине, только герцогине. Но как  раз
это исключительное его положение и подстегивало прелестных дам, усилива-
ло их старания. А так как все шепотком говорили, что герцогиня  ревнива,
страшно ревнива, между дамами началось отчаянное соперничество -  каждой
хотелось добиться врачебного совета от прекрасного итальянца.
   Впрочем, он давал советы без особых упрашиваний.
   И тогда между женщинами, которых он  осчастливил  своими  указаниями,
началась другая игра: они обменивались откровенными  признаниями,  желая
доказать его особую заботливость.
   - Ах, душечка, какие вопросы он мне задавал!
   - Нескромные? Да?
   - Ах, что там нескромные. Ужасные!.. Я не знала, что и отвечать... Он
осведомлялся о таких вещах... о таких...
   - Представьте, со мной было то же самое. Он все расспрашивал  меня  о
моем муже.
   - Да, да, и меня тоже. И с такими интимными подробностями... Право, я
чуть не сгорела со стыда. Отвечать на такие вопросы... Хотя и понимаешь,
что они необходимы.
   - О, совершенно необходимы! От этих мелочей зависит здоровье. Знаете,
он обещал массировать меня зимой в Париже. Мне это  очень  нужно,  чтобы
дополнить лечение водами.
   - А скажите, милочка, как вы  думаете  отблагодарить  его?  Ведь  ему
нельзя заплатить.
   - Бог мой, конечно, нельзя. Я думаю подарить ему булавку для  галсту-
ка. Он, должно быть, любит булавки: я у него заметила уже две или три, и
очень красивые.
   - Ах, что же мне теперь делать! Какая вы, душечка, нехорошая!  Перех-
ватили мою мысль. Ну, ничего, я подарю ему кольцо.
   Дамы составляли заговоры, придумывали сюрпризы,  чтобы  ему  угодить,
изящные подарки, чтобы его растрогать, всяческие милые  знаки  внимания,
чтобы его пленить.
   Он стал "гвоздем  сезона",  главной  темой  разговоров,  единственным
предметом всеобщего любопытства; но вдруг распространился слух, что граф
Гонтран де Равенель ухаживает за Шарлоттой Ориоль и  собирается  на  ней
жениться. Весь Анваль загудел шумными пересудами.
   С того вечера, как Гонтран открыл с Шарлоттой бал  на  празднестве  в
казино, он ходил за нею как пришитый; у всех на глазах он был  необыкно-
венно внимателен к ней, как всякий мужчина, стремящийся понравиться  де-
вушке и не скрывающий своих намерений: отношения их приняли характер ве-
селого и откровенного флирта, который постепенно и так естественно  при-
водит к более глубокому чувству.
   Они виделись почти ежедневно, потому  что  обе  девочки  влюбились  в
Христиану и очень дорожили ее дружбой, в чем немалую роль играло, конеч-
но, польщенное тщеславие. Гонтран же стал вдруг неразлучен с сестрой. По
утрам он устраивал прогулки, по вечерам игры, к великому удивлению Хрис-
тианы и Поля. Потом они заметили, что он как будто увлекается Шарлоттой.
Он весело поддразнивал ее, но в шутках его сквозили тонкие  комплименты,
выказывал ей множество изящных, едва заметных знаков внимания, связываю-
щих нежной близостью два молодые существа. Привыкнув к непринужденно-фа-
мильярным манерам этого великосветского шалопая-парижанина, девушка вна-
чале ничего не замечала и по природной доверчивости простодушно смеялась
и дурачилась с ним, как с братом.
   Но однажды, когда сестры возвращались домой,  проведя  весь  вечер  в
отеле за всяческими играми, в которых Гонтран несколько раз пытался  по-
целовать Шарлотту под предлогом выкупа "фанта", Луиза, за последние  дни
чем-то недовольная и угрюмая, вдруг сказала резким тоном:
   - Не мешало бы тебе подумать о своем поведении. Господин Гонтран дер-
жит себя с тобой неприлично.
   - Неприлично? А что он такого сказал?
   - Ты прекрасно понимаешь! Нечего притворяться дурочкой. Много ли  на-
до, чтобы скомпрометировать девушку? Раз ты не умеешь вести себя, я  по-
неволе обязана напомнить тебе о приличиях.
   Шарлотта, смущенная и пристыженная, растерянно лепетала:
   - Да что же было?.. Уверяю тебя... Я ничего не заметила...
   Сестра строго сказала:
   - Послушай, так дольше продолжаться не может. Если он хочет  на  тебе
жениться, пусть поговорит с папой; тут уж будет решать папа. А  если  он
хочет только позабавиться, надо это немедленно прекратить.
   Шарлотта вдруг рассердилась, сама не зная, на что и почему. Ей  пока-
залось ужасно обидным, что сестра взяла на себя роль наставницы и делает
ей выговоры; дрожащим голосом, со слезами на  глазах"  она  потребовала,
чтобы Луиза не вмешивалась в чужие дела, которые нисколько ее не касают-
ся. Она разгорячилась, говорила, заикаясь, всхлипывая. Смутный, но  вер-
ный инстинкт подсказывал ей, что в самолюбивой душе Луизы проснулась за-
висть.
   Они отправились спать, не поцеловавшись на прощание, и Шарлотта долго
плакала в постели, размышляя о многом таком, что раньше ей и в голову не
приходило.
   Потом она перестала плакать и задумалась.
   Ведь и в самом деле Гонтран держит себя с нею совсем иначе, чем преж-
де. Она это сама чувствовала, но только не понимала. А теперь вот  поня-
ла. Он то и дело говорит ей что-нибудь милое, приятное.  Один  раз  даже
поцеловал ей руку. Чего ж он добивается? Она нравится ему, но  очень  ли
нравится? А что, если он хочет на ней жениться? И тотчас ей послышалось,
что в ночной тишине, где уже реяли над нею сны,  чей-то  голос  крикнул:
"Графиня де Равенель!"
   От волнения она привскочила и села в постели, потом  нащупала  ночные
туфли под стулом, на который бросила платье, встала и, подойдя  к  окну,
бессознательно распахнула его, словно мечтам ее  тесно  было  в  четырех
стенах.
   Из окна нижней комнаты слышался гул разговора, потом раздался громкий
голос Великана:
   - Оставь, оставь! Успеется! Посмотрим, что будет.  Отец  все  уладит.
Дурного-то пока ничего нет. Отец знает, что к чему.
   На стене противоположного дома светлым прямоугольником вырисовывалось
окно, отворенное под ее окном. И Шарлотта подумала: "Кто это там? О  чем
они говорят?" По освещенной стене промелькнула тень. Это была ее сестра.
Как, значит, она еще не ложилась! Почему? Но свет погас, и Шарлотта вер-
нулась к мыслям, смутившим ее сердце.
   Теперь уж ей ни за что не уснуть. Неужели он ее любит? Ах, нет,  нет,
пока еще не любит. Но может полюбить, раз она ему нравится.  А  если  он
полюбит ее, сильно, сильно, безумно, страстно, как любят в светском  об-
ществе, он, конечно, женится на ней.
   Дочка крестьянина-винодела, хоть и получила воспитание в  Клермонском
монастырском  пансионе,  сохранила,  однако,   смиренную   приниженность
крестьянки. Она думала, что может выйти замуж за нотариуса или за  адво-
ката, за врача, но никогда у нее и желания не  возникало  стать  знатной
дамой, носить фамилию с дворянским титулом. Лишь изредка, закрыв  прочи-
танный роман, она несколько минут предавалась такого рода туманным  меч-
таниям, но грезы тотчас же улетали, как фантастические химеры, едва кос-
нувшись ее души. И вдруг от слов сестры все это несбыточное,  немыслимое
стало как будто возможным, приблизилось, словно парус корабля,  гонимого
ветром.
   И, глубоко вздыхая, она беззвучно шептала: "Графиня де Равенель".
   Она лежала с закрытыми глазами, и в темноте перед ней проплывали  ви-
дения: залитые светом красивые гостиные, красивые дамы, улыбающиеся  ей,
красивая карета, ожидающая ее у подъезда старинного замка, рослые  лакеи
в шитых золотом ливреях, сгибающие спину в поклоне, когда  она  проходит
мимо.
   Ей стало жарко в постели, сердце у нее колотилось. Она еще раз  вста-
ла, выпила стакан воды и несколько минут постояла босая на холодном  ка-
менном полу.
   Потом она мало-помалу успокоилась и заснула. Но на рассвете  она  уже
открыла глаза: мысли, взволновавшие ее, не давали ей покоя.
   Она оглядела свою комнатку, и ей стало стыдно, что все тут такое убо-
гое: и стены, выбеленные известкой, - работа бродячего маляра-стекольщи-
ка, и дешевенькие ситцевые занавески на окнах, и два стула с соломенными
сиденьями, никогда не покидавшие назначенного для них места по  сторонам
комода.
   Среди этой деревенской обстановки, так ясно говорившей о ее происхож-
дении, она чувствовала себя простой крестьянкой,  полна  была  смирения,
казалась себе недостойной этого красивого белокурого  насмешника-парижа-
нина, а меж тем его улыбающееся лицо неотступным видением вставало перед
ней, стушевывалось, снова выступало и мало-помалу покоряло ее,  запечат-
левалось в сердце.
   Шарлотта соскочила с постели и побежала к комоду за  своим  зеркалом,
круглым туалетным зеркальцем величиной с донышко  тарелки;  потом  снова
легла и, держа в руках зеркало, стала рассматривать свое собственное ли-
чико, выделявшееся на белой подушке в рамке рассыпавшихся темных волос.
   Порой она откладывала этот кусочек стекла, отражавший ее лицо, и  за-
думывалась, - расстояние между графом де Равенелем и  ею  представлялось
ей огромным, а брак этот - немыслимым. И сердце у нее сжималось. Но тот-
час же она снова смотрелась в зеркало, улыбалась, чтобы понравиться  се-
бе, находила, что она хорошенькая, и все препятствия  рассеивались,  как
дым.
   Когда она сошла вниз к завтраку, сестра с раздраженным видом  спроси-
ла:
   - Ты что сегодня думаешь делать?
   Шарлотта без колебаний сказала:
   - Мы же едем сегодня в Руайя с госпожой Андермат Ты разве забыла?
   Луиза ответила:
   - Можешь ехать одна, если хочешь. Но лучше бы ты вспомнила, что я те-
бе говорила вчера...
   Младшая сестра отрезала:
   - Я у тебя не спрашиваю советов, не вмешивайся. Это тебя не касается.
   И они уж больше не разговаривали друг с другом.
   Пришли отец и брат и сели за стол. Старик тотчас спросил:
   - Ну, дочки, что нынче делать будете?
   Шарлотта, не дожидаясь ответа сестры, заявила:
   - Я поеду в Руайя с госпожой Андермат.
   Отец и сын хитро переглянулись, у главы семейства промелькнула благо-
душная улыбка, всегда появлявшаяся на  его  лице  в  беседе  о  выгодном
дельце.
   - Ладно, ладно, поезжай, - сказал он.
   Скрытое удовольствие, сквозившее во всех повадках отца и брата,  уди-
вило Шарлотту еще больше, чем откровенное раздражение Луизы, и она с не-
которым смущением подумала: "Может быть, они уже говорили об этом  между
собой?"
   Как только завтрак кончился, она поднялась к себе в  комнату,  надела
шляпку, взяла зонтик, перекинула на руку  легкую  мантильку  и  пошла  в
отель, потому что выехать решено было в половине второго.
   Христиана удивилась, что не пришла Луиза.
   Шарлотта, краснея, ответила:
   - Ей нездоровится, голова болит.
   Все сели в ландо, в большое шестиместное ландо, в котором всегда  со-
вершали дальние прогулки. Маркиз с дочерью сидели на заднем  сиденье,  а
Шарлотте оставили место на передней  скамейке  между  Полем  Бретиньи  и
Гонтраном.
   Проехали Турноэль, потом свернули на дорогу, извивавшуюся под  горой,
обсаженную ореховыми и каштановыми деревьями. Шарлотта несколько раз за-
мечала, что Гонтран прижимается к ней, но он делал  это  так  осторожно,
что она не могла оскорбиться. Он сидел справа от нее и, когда разговари-
вал с ней, едва не касался лицом ее щеки; отвечая ему, она не смела  по-
вернуться, боясь его дыхания, которое она уже чувствовала на  своих  гу-
бах, боясь его глаз, взгляд которых смущал ее.
   Он говорил ей всякий милый ребяческий вздор, забавные глупости,  шут