?" - спросил он. Наташа не ответила.  Он  смотрел  на
стул, пытаясь представить, как она сидит перед ним, потирая холодные щеки.
Стул был пуст. Она обманула его. Он ехал к ней, а она обманула его.


   ...Они вернулись с обхода. Наташа стащила мокрые  ботинки,  достала  из
чемоданчика тапочки, выложила на стол несколько мандаринов.
   - Это еще зачем? - строго спросил он.
   Она вспыхнула, придвинула мандарины к себе, и ему стало стыдно.
   Они сверяли записи, сводили в таблицы,  это  было  на  третий  день  их
работы, и Крылова удивило,  как  быстро  она  уловила  смысл  измерений  и
действовала, уже ни о чем не спрашивая.
   - У вас отличные способности, - сказал он.
   Она посмотрела на  него  недоверчиво,  почти  испуганно.  Но  назавтра,
закончив вычисления, она вдруг рассмеялась.
   - Выходит, я сама могу, - сказала она изумленно.
   По утрам, приехав из города, она  была  какой-то  сжатой,  замкнутой  и
только к середине дня словно оттаивала. Особенно в лесу, когда они шли  на
лыжах, она оживлялась. Она ходила на лыжах девчонкой и с тех пор ни разу.
   - А с мужем почему не ходите? - как-то спросил Крылов.
   Она смутилась и сказала, что муж слишком занят.
   Она вообще, избегала говорить о муже и о себе, только однажды, когда на
озере она провалилась в прорубь и он притащил ее к Антоновым, и  растирал,
и напоил водкой, она, лежа под одеялами, словно сквозь сон, спросила:
   - Какой я вам кажусь?
   Потом он понял, что значит этот вопрос. В семье она  был  старшей  и  с
детства нянчилась с маленькими, и хотелось  поскорее  освободиться,  стать
самостоятельной. Вышла замуж, появился ребенок, и опять было не до себя. А
в техникуме ее считали способной. Муж ее был довольно известный  художник,
и рядом с ним  ее  надежды  выглядели  мелкими,  смешными.  Она  старалась
помогать и не мешать. Она научилась  быть  незаметной.  Это  она  умела  в
совершенстве. Иногда она даже не могла представить, а какой же она видится
со стороны окружающим. Ей казалось,  что  она  куда-то  пропала,  ее  нет,
кто-то вместо нее ходит, говорит, а ее самой не существует.
   Она была высокая, с движениями медленными, почти ленивыми, и  волосы  у
нее были тоже ленивые, гладкие, но Крылову она казалась  маленькой,  и  он
чувствовал себя с ней старшим, это было непривычно и нравилось. И,  как  с
детьми, с ней надо было быть осторожным, чуть что -  испуганно  пряталась,
застывала в молчании. Она была как эти мартовские хрупкие дни  с  пугливым
солнцем.
   Ровно в  шесть  она  сложила  таблицы,  надела  ботинки,  собираясь  на
автобус.
   - Можно, я оставлю тапочки, чтобы не таскать?
   - Пожалуйста, - сказал Крылов.
   Поздно вечером, укладываясь спать, он  увидел  в  углу  эти  тапочки  -
маленькие спортивки хранили форму ее ноги. И кажется,  тогда  впервые  ему
захотелось, чтобы скорее наступило утро и он снова увидел бы ее.


   Крылов заказал  винегрет,  сосиски  и  пиво,  покосился  на  буфетчицу.
Вероятно, она не узнала его. Волосы ее были уже не желтые, а темно-рыжие.
   Все придумано. Легенда  о  том,  как  ее  увезли,  и  то,  что  он  сам
навоображал себе. В  сущности,  если  разобраться,  то,  наверное,  вообще
ничего не было, а если и было, то  давно  кончилось.  Никогда  не  следует
возвращаться туда, где был счастливым.
   Имея даже четверку по диамату, следовало бы усвоить, что нельзя  дважды
войти в один и тот же поток.
   Он смотрел на песчаный берег, где  лежали  смоляные  туши  перевернутых
лодок, и ничто не трогало его, все оставалось безразлично чужим.  Винегрет
был невкусным, сосиски холодные, удивительно, почему он так боялся зайти в
буфет.
   Старый дымно-серый кот с черной метинкой на лбу вежливо потерся о ногу.
Крылов взял с тарелки соленый огурец.
   - Когда-то ты ел огурцы, - сказал он. - Но,  может  быть,  и  этого  не
было.
   Кот понюхал и деликатно куснул огурец.
   Буфетчица засмеялась.
   - Вы к нам опять работать? - спросила она.
   - Нет, проездом.
   - Пашка, стервец, ведь узнал вас. Ишь, как ластится.
   Она открыла бутылку, поставила на стол. Кот поднял хвост, мяукнул.
   - Это его Наташа приспособила огурцы жрать, - сказала буфетчица.
   "А вдруг все это было? - подумал Крылов. - Почему она ушла от мужа?"
   - Ну как вы живете-можете? - спросила буфетчица.
   - Замечательно, - сказал Крылов. - Чудесно живу.
   - А она не приехала? Чего ж вы ее с собой не взяли? Ну, я  понимаю,  ей
сюда сейчас неохота. Она небось от счастья все позабыла. Шутка ли, как она
тут маялась без вас. Она вам рассказывала?
   - Нет, - сказал Крылов. - Ничего не говорила.
   - И мне тоже. Придет, посидит, Пашку погладит.
   За соседним столиком потребовали колбасы.
   - Сейчас, - сказала буфетчица, - мне не разорваться.
   Он сидел, слышал, как лопаются пузырьки в стакане с пивом.
   Буфетчица вернулась.
   - Вы еще зайдете?
   - Нет, - сказал он, - сегодня уеду.
   - Привет ей передавайте.
   - Я далеко уезжаю, - вдруг  сказал  он  и  удивился,  услышав  от  себя
решение. - В экспедицию.
   - Что это вроде вы невеселый какой?
   - Да нет. Пиво у вас отличное. Я был рад вас повидать. -  Он  нагнулся,
потрепал кота. - Ну, будь здоров, Пашка.
   Он допил пиво и рассчитался.
   - Спасибо вам, до свидания.
   - Приезжайте вместе зимой, - нерешительно сказала буфетчица.
   - Может быть. Может быть.
   Ему еще хотелось выпить пива. Всю дорогу он ощущал сухость во рту.
   Через все небо размахнулся белый пушистый  след  реактивного  самолета.
Крылов шел и смотрел на тающий росчерк.
   Обратно он ехал на электричке. Стоял в тамбуре,  белый  бурун  в  синем
небе давно растаял, но Крылову казалось, что он все еще видит его.
   Если она спустя  несколько  месяцев  решилась  на  такое,  значит,  она
действительно любила, с самого начала она любила  его.  Он  вспомнил  свои
письма, и сейчас они показались ему отвратительными. Пустые, холодные, обо
всем, что угодно, и ни  о  чем,  потому  что  там  не  было  единственного
простого - он не звал ее. Ну конечно, он считал, что в любую минуту  может
приехать. А когда последнее письмо вернулось невостребованным,  тогда  вот
началось. Тогда он стал наконец думать. Тогда целыми днями сквозь  все  он
думал и вспоминал. Видел автобус и думал о ней. Пил воду и думал о ней.  И
не то чтобы думал, а просто представлял ее губы и твердил ее имя.


   Московский поезд уходил вечером, тот же  поезд,  с  той  же  платформы.
Крылов зашел в вагон и стал у окна. Провожающие. Отъезжающие. Чемоданы.  У
каждого вагона прощаются.
   Поезд тронулся легким толчком, без гудка. Давно уже нет гудков,  поезда
трогаются незаметно, только  легкий  толчок.  И  вдруг  к  нему  отчетливо
вернулся тот миг - соскочить, подбежать к ней, остаться, плюнув на  все  и
на всех, ему казалось, что тогда он хотел это сделать. Он знал,  что  надо
соскочить, и продолжал стоять.
   Редели прореженные сумерками огни. Их становилось все меньше и  меньше.
Почему-то вспомнилось детство, лагерь, как вечером строились  на  линейку.
Спуск  флага.  И  горн.  Он   вспомнил   кисловатый   металлический   вкус
мундштука...
   Он прошел в свое  купе,  достал  из  кармана  "Огонек"  и  стал  читать
рассказ. Прочитав, он  начал  сначала,  шепча  каждое  слово,  как  читают
полуграмотные.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


   Под конец третьего курса Сергея Крылова исключили из института.  Приказ
гласил: "За систематический пропуск лекций".
   Дирекция вначале сформулировала  жестче:  "За  недостойное  поведение",
позже благодаря Олегу Тулину формулировку смягчили.
   На лекции по оптике Крылов разглядывал потолок. Он ничего не записывал,
он смотрел на потолок, где отражалась солнечная зыбь листвы. Преподаватель
прервал лекцию и спросил, не мешает ли он Крылову. Крылов встал и  сказал,
что не мешает.  Аудитория  смеялась.  Лекция  была  скучная,  и  пятьдесят
человек охотно смеялись. Будь доцент постарше, он смеялся бы со всеми,  но
доцент, стукнув ладонью по кафедре, покраснел и сказал, что  если  Крылову
известен материал, то вряд ли ему стоит сидеть на лекции.
   Крылов отнесся к его словам с полной серьезностью, он подумал и сказал,
что лекция его действительно не интересует, поскольку весь материал  точно
так же изложен в учебнике, проще прочесть учебник и сдать по нему экзамен.
   Доцент сказал: "Ну что ж, попробуйте".
   Крылов перестал посещать лекции и начал ходить к  математикам,  слушать
курс  теории  вероятностей.  Его  несколько  раз  предупреждали,   но   он
недоуменно округлял свои голубые глаза - почему так нельзя? Его  наивность
походила на насмешку  и  могла  взбесить  кого  угодно.  Через  месяц  его
исключили.
   Олег Тулин, в то время секретарь комсомольской организации  факультета,
уговорил Крылова пойти к декану  просить,  обещать,  он  готов  был  пойти
вместе с ним. Крылов отказался. К факту исключения он отнесся  равнодушно.
Ему было лишь неудобно перед Тулиным.
   Трудно теперь, после стольких лет, разобраться, как возникла их дружба.
Со стороны Крылова это началось с поклонения таланту Тулина, а у Тулина  -
как  потребность  опекать,  помогать  и,  может  быть,  служить   объектом
поклонения. А кроме того, ни у одного из них не было братьев.
   На втором курсе они вместе делали лабораторные работы по электрическому
разряду.
   - Давай поставим электроды под углом, - предложил Тулин.
   Им было скучно выполнять то же самое, что делали на соседних столах,  и
то, что делали здесь из года в год поколения второкурсников. Они поставили
электроды под углом, кроме того, они обмакнули их  в  чернила.  Результаты
получились странные, не сходящиеся с формулой. Преподаватель сказал,  что,
очевидно, для таких условий формула неверна. Он не  видел  в  этом  ничего
особенного, но Крылов и Тулин были потрясены. Впервые  они  столкнулись  с
тем, что формула, напечатанная в книге, может быть неточной.
   По вечерам они оставались  в  лаборатории,  и  Тулин  придумывал  самые
фантастические условия разряда. Они погружали разрядники в снег, в молоко,
в водяные пары, пока, наконец,  это  не  кончилось  взрывом,  от  которого
Крылову рассадило подбородок.
   Из лаборатории их выгнали, и они решили посвятить свою жизнь науке.  Им
нравилось сокрушать авторитеты.  Кроме  того,  они  убедились,  что  наука
находится  в  зачаточном   состоянии.   Такая   элементарная   вещь,   как
кибернетика, лишь зарождалась, электроэнергию еще получали, сжигая  уголь,
и даже энцефалограммы мозга не умели расшифровать.
   Профессор Чистяков отобрал несколько студентов для  научной  работы  на
кафедре. Тулин  попал  в  число  счастливчиков,  а  Крылов  не  попал.  Он
потребовал, чтобы ему объяснили почему, и напросился... Ему так и сказали:
малоспособный, не  тянешь,  и  все  тут.  Его  "почему"  раздражало  самых
терпеливых преподавателей. В конце концов он сам начал придумывать  ответы
на свои "почему", и постепенно он вошел во вкус,  было  приятно  создавать
собственные теории, критиковать авторитеты, подвергать  сомнению  все  что
попадалось на глаза, разрушать и строить заново по-своему. Тут сказывалось
и природное упрямство, и  недоверчивость  к  мнению  старших;  в  быту  он
оставался доверчивым простаком, но учиться становилось все труднее, потому
что нужно было проверять самые очевидные истины.
   Никто из великих людей в юности не подозревал о своем будущем,  но  тем
не  менее  великие  люди,  а  также  их  окружающие  умудрялись  сохранять
множество документов для биографов.
   Никаких  документов  об  институтской  жизни  Крылова  не  сохранилось,
поскольку всем было  ясно,  что  великого  человека  из  него  никогда  не
получится. Даже для биографов Тулина от этого периода мало что осталось.
   Крылов и Тулин не переписывались, если не  считать  записок  на  лекции
вроде: "Посмотри налево - потеха" или "Займи мне  место  в  столовке".  Не
вели дневников. Не имели дел с издателями, кредиторами,  журналистами.  Из
зачетных ведомостей можно установить, что на первом курсе  Крылов  получал
весьма  посредственные  отметки  по   всем   предметам.   Ничто   его   не
интересовало. В протоколе комсомольского собрания записано: отличник Тулин
прикрепляется к Крылову для индивидуальной помощи. Очевидно, Тулину  долго
пришлось раскачивать подшефного, потому  что  только  в  третьем  семестре
Крылов получил первые четверки.
   Вспоминая впоследствии свои студенческие годы, Тулин и  Крылов  сошлись
на том, что историкам  действительно  придется  туго.  Современный  быт  с
телефонами и телеграммами не оставляет письменных следов внутренней  жизни
человека.  Поэтому  вместо  объективных   данных   придется   пользоваться
пристрастными оценками. Так, например, известно, что Тулин назвал  Крылова
экстра-идиотом и  свиньей,  когда  тот  отказался  попросить  извинения  у
доцента. "Человек, который не может пожертвовать  личным  во  имя  большой
цели, ничего не добьется в жизни", - сказал Тулин. В  общей  сложности  он
затратил на Крылова больше тридцати вечеров и имел право обижаться.
   Больше всего  его  раздражало  неожиданное  упрямство  Крылова,  всегда
покладистого, уступчивого.
   Из-под Новгорода приехал отец Крылова и рассудил быстро и  жестоко:  не
хочешь учиться, ступай работать и обеспечь сестренок, они поедут учиться в
Новгород. На том и порешили.
   Старшая сестра Тулина работала инженером  на  заводе,  и  она  устроила
Крылова  контролером  ОТК.  Крылов  хотел  поблагодарить  Тулина,  но  тот
повернулся к нему спиной.
   - Я с тобой даже  разговаривать  не  желаю,  -  сказал  он  срывающимся
голосом.
   Крылов переселился в заводское общежитие. Первые дни его сосед по койке
Витя Долинин, маленький, похожий на краба, стаскивал с  Крылова  одеяло  и
кричал: "Интеллихенция, подъем!" Потом Крылов сам привык вставать ровно  в
шесть  тридцать.  Он  не  стремился  ни  с  кем  сойтись,  ни  к  кому  не
подлаживался, и, наверное, поэтому ребята с ним легко сдружились.
   Физическая  работа  его  утомляла.  За  восемь  часов  редко  удавалось
присесть: надо было бегать  из  конца  в  конец  цеха,  обмерять  станины,
поверхности, носить приборы, ворочать шестерни. К вечеру он уставал,  ноги
гудели. Зато голова была свободна. Наконец он мог заниматься,  чем  хотел.
Он обдумывал сразу несколько проблем: какова природа  сил  тяготения,  что
такое бесконечность, верен ли закон сохранения  энергии.  Кроме  того,  он
собирался создать общую теорию единого поля, которую  не  удалось  создать
Эйнштейну, и вскрыть противоречия  квантовой  механики.  Это  был  период,
когда его занимали исключительно коренные вопросы мироздания.
   Читая про биотоки, он пришел к выводу,  что  возможности  человеческого
мозга безграничны. Раз так, то следовало добиться автономного  мышления  -
работать, а в это время думать о другом. Он получил два  выговора,  начет,
один раз его чуть не придавило краном: он учился производить нужные замеры
механически, обдумывая очередную мировую проблему.
   Времени не хватало. Жаль было трех  лет,  потраченных  в  институте  на
такие  предметы,  как  сопромат,  химия  и  прочие  бесполезности.  Однако
благодаря институту он убедился  в  необходимости  какой-то  системы  и  в
слабости  своего  математического  аппарата.  Большинство   проблем,   над
которыми человечество билось десятки  лет,  он  довольно  легко  разрешил,
правда,  оставалось  их  оформить  математически  и  привести   в   научно
убедительный вид.
   Он купил  четырехтомный  курс  высшей  математики  и  шеститомный  курс
физики. Примерно через полгода он  обнаружил,  что  в  его  решениях  есть
некоторые неувязки, а еще через несколько месяцев безобразные жалкие факты
полностью уничтожили прекрасные гипотезы.
   Шли последние дни квартала, сборщики гнали аппаратуру на сдачу, и вдруг
Крылов забраковал всю серию штанг. Ни на какие уговоры он  не  поддавался.
Пришлось на ночь вызывать слесарей; и Крылову предложили тоже остаться  на
ночь принимать штанги по мере их доводки. Он отказался. Мастер устроил ему
разнос перед лицом бригады слесарей, пришел начальник ОТК и тоже  принялся
стыдить его - борьба за план, героические усилия коллектива, честь завода,
подвиги комсомольцев.
   Крылов  внимательно  слушал  их,  потом  попросил   объяснить,   почему
обязательно надо сдать контакторы к тридцатому числу, а  с  первого  числа
слоняться, точить байки, в чем  смысл  этой  формальности  и  какой  зарез
государству получить контакторы на двадцать часов раньше, чтобы  при  этом
измучить людей и платить сверхурочные, а потом оплачивать простои.
   Витя Долинин поддержал его, начался скандал, Крылова вызвали в  комитет
комсомола, но и там он упрямо требовал, чтобы ему доказали, какую  прибыль
получит государство от такой штурмовщины.
   Решено было привлечь Крылова к общественной работе и навести порядок  в
мозгах этого мыслителя. Ему поручили провести  беседу  о  почетном  заказе
новостроек - электроаппаратуры для экскаваторов.
   Беседа получилась увлекательная. Крылов, добросовестно изучив  описание
экскаваторов, доказал слушателям, что коэффициент полезного действия  этих
экскаваторов  ничтожен:  перенося   каких-нибудь   десять   тонн   породы,
экскаватор переносит при этом двадцать тонн своего веса, ничего  почетного
в таком заказе нет, экскаваторы устарели, их надо снимать с производства и
делать машины непрерывного действия.
   На заседании бюро он, простодушно округлив глаза, говорил:
   - По-моему, совершенно правильные расчеты.
   Двое из членов бюро стали на его сторону, и трудно сказать, чем бы  все
это кончилось, не случись тут другой истории.
   Завод  переживал  неприятности  с  приводами  новой  серии  специальных
контакторов. При испытании чугунные каретки разбивались. Каретка скользила
по дуговым направляющим, и поломка происходила, когда  скорость  достигала
рабочей.
   Проходя по цеху, Крылов наскочил  на  главного  конструктора  Гатеняна,
чуть не проткнув его большим  разметочным  циркулем.  Главный  конструктор
отвел душу: в течение  двух  минут  он  дал  исчерпывающую  характеристику
Крылову, и его родителям, и мастеру цеха,  который  ссылался  на  то,  что
Крылов лунатик и вообще малость тронутый.
   Затем  Гатенян  отобрал  у  Крылова  циркуль   и   вместе   со   своими
конструкторами начал что-то измерять на приводе. Крылов очнулся. Он увидел
расстроенные лица вокруг привода с разбитой  кареткой,  новые  контакторы,
что выстраивались на сборочном участке, ожидая своей участи.
   Некоторое время он слушал догадки  конструкторов  и  вдруг  вмешался  и
попросил запустить следующий образец. Мастер  зашипел  на  него,  приказал
убираться.  Крылов  повернулся  и   пошел,   возвращаясь   в   неэвклидово
пространство.
   Однако Гатенян остановил его и спросил, какие такие соображения имеются
у этого лунатика. Ничего толком Крылов  не  мог  объяснить,  ему  хотелось
посмотреть, на каком участке дуги бьется каретка.
   Главный конструктор  прослушал  этот  довод,  произнесенный  задумчивым
тоном, совершенно серьезно. Ни года, ни должность не научили его тому, что
диплом  может  заменить  голову.  К  удивлению  инженеров,   он   приказал
установить новую каретку, приготовить пресс к запуску, не  забыв,  правда,
упомянуть, что каждая каретка стоит две тысячи.
   Тогда Крылов отказался от нового испытания. "Так  даже  интереснее",  -
сказал он и, отобрав циркуль, ушел проверять штанги.
   Смена кончилась -  он  появился  в  конструкторском  бюро,  заглянул  в
кабинет, там шло совещание. Главный пригласил его зайти,  он  пробрался  к
столу и спросил, что представляет дуга, по которой движется каретка. Круг?
Он обрадовался: тогда все  логично,  каретка  должна  ломаться,  поскольку
имеется  разрыв  производной.  Гатенян  навел  тишину,  заставил   Крылова
повторить сызнова. В сопряжении дуги с  направляющей  происходил  удар,  и
следовательно...
   Мастера, проектировщики недоверчиво  поглядывали  на