от  удовольствия  глаза.  Женя  улыбалась.  Ей  было
грустно.
   Как славно могло быть, если бы она полюбила Крылова! Строго говоря,  он
даже чем-то милее Тулина. Девочки из метеослужбы вздыхали по нем, и Зоечка
из ресторана... Только его почему-то стесняются. Они жаловались, что с ним
нельзя так просто болтать, как с Тулиным. В этой стране  любви,  куда  она
попала, существовали необъяснимые законы - вот рядом  славный  человек,  а
полюбить его невозможно ни при каких обстоятельствах. Катя, та,  например,
может влюбиться в Крылова, а в Тулина нет, а она, Женя, наоборот. Почему?
   - Все уезжают,  -  сказала  она.  -  Лисицкий  говорит,  что  вас  тоже
куда-нибудь пошлют. Вам надо действовать самому, а не дожидаться.  Хотите,
мы в Москве пойдем к начальству насчет вас?
   - Да, конечно, - рассеянно соглашался Крылов, и Женя понимала, что  это
его нисколько не занимает. Лисицкий окрестил его снисходительно - "мученик
науки", Алеша защищал его, но последнее время о Крылове все чаще  говорили
покровительственно, как о чудаке, обреченном, несчастливом.
   Когда она шла сюда, ей было стыдно: вот она  уезжает  в  Москву,  а  он
остается вместе с Ричардом и с той работой, которой занимались и Ричард, и
Тулин, все они.
   А оказалось, что все это для Крылова  попросту  не  существует.  Ни  ее
стыд, ни эти разговорчики, ни успех  Тулина  в  Москве.  И  от  этого  она
почувствовала невнятную тревогу...
   - Но так, как вы думаете про Тулина, тоже неправильно, - сказала она.
   Крылов молча смотрел на нее. Его круглое лицо сейчас было очень  добрым
и усталым.
   - Я бы его попробовала уговорить.
   Он развел руками, заходил по комнате.
   - Зачем?
   Видно было, как тягостно ему говорить об этом.
   - У нас снова будут неудачи и всякие ошибки...
   Она не подозревала, что он может быть таким жестоким.
   Он стукнул кулаком по столу, ему легче было  объясниться  жестами,  чем
произнести эти слова.
   - Олег для этого не годится.
   - Вы обижены на него?
   - Нет, хуже. Он мне просто не нужен. - Крылов угрюмо опустил голову.  -
Он мне мешал бы. -  Он  посмотрел  на  нее  исподлобья.  -  Наверное,  это
некрасиво с моей стороны...
   - Я понимаю. Я вас понимаю, - сказала Женя. - Вы знаете, мне  совестно,
что я вот так уезжаю...
   - Ну, а это чепуха, - сказал Крылов. - Не думайте об этом.
   А о чем же ей думать? Она шла по улице, потом вдоль реки, мимо висячего
моста. И так она слишком мало думает.


   Она не заметила, как пришла на кладбище.
   Белые кресты, пирамидки из крашеной  фанеры  с  никелированной  звездой
наверху. Выжженная солнцем трава. Маргаритки в зеленой боржомной  бутылке.
Осевшая могила Ричарда. Кольца засохших венков. Фотография под стеклом уже
пожелтела. Синие горы, леса, а наверху воздушная дорога в реве  взлетающих
самолетов, а еще выше багровая звезда, кажется Марс. Так  и  будут  отныне
проходить годы над этой могилой.

   Человек умирает, песок остывает согретый,
   И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

   Кто-то читал ей эти стихи в Москве, на катке,  тогда  это  были  просто
красивые стихи.
   Снова будет Москва,  Тверской  бульвар,  какие-то  встречи  с  Тулиным,
защита диплома, может быть, они куда-нибудь поедут  или  переедут,  что-то
будет происходить в ее жизни, а здесь все останется таким же - и  горы,  и
близкое небо, и запах травы. Что бы ни случилось, здесь уже никогда ничего
не изменится. Мертвые более вечны, чем эти  лиственницы,  и  горы,  и  вся
земля, и звезды. Маленькие здешние звезды, резкие, как укол.
   Что ж остается, когда человек умирает?  Наверное,  и  она  когда-нибудь
умрет. Это просто невозможно представить, что  у  нее  тоже  где-то  будет
такая  могила  с  пожухлыми  пучками  цветов.  Это  так  же  трудно,   как
представить себя старухой вроде Веры Матвеевны или еще старше.
   Хотите увидеть свою смерть?  Это  она  спросила  ребят.  Ричард  что-то
ответил, никак не вспомнить что.
   Хорошо бы остаться, вкалывать тут вместе с Крыловым в этой неустроенной
гостиничной комнате, пока не исчезнет всякая надежда.
   Она не верила в его удачу, она не думала о результате, само стремление,
желание искать манило ее какой-то неведомой наградой. Нельзя уезжать,  она
презирала себя за то, что уезжает, за то, что  не  в  силах  справиться  с
собой, за то, что не может быть такой, какой хочется.



6

   Рулоны  осциллограмм,  графики,  заметки  Голицына.  Кривые,  черновики
расчетов, таблицы, заметки Голицына.
   Покачиваясь взад-вперед,  Крылов  сидел,  сдавив  голову,  бессмысленно
уставясь на этот бумажный хлам.
   Кривые вставали, как  зубцы  крепостной  стены.  Откуда  бы  Крылов  ни
пробовал заходить, в конце концов он упирался в эту стену.
   Давным-давно, в незапамятные времена это было, он мчался на аэродром  к
Голицыну, осененный догадкой,  он  ликовал,  на  земле  не  было  человека
счастливей его, все горести отступали, казалось, отныне ничто не  помешает
его счастью. Неужели так всегда: счастье - ничтожный миг, а все  остальное
- заботы, тревоги и ожидание?
   Пожалуй, ни разу в жизни он не был удручен,  как  сейчас.  Любое  горе,
беда  проходят,  тут  же  наступало  ясное  и  спокойное  сознание  своего
бессилия. Нет большего мучения, чем понять бессилие своего мозга.
   Со стороны казалось, что он возился в лаборатории,  ходил  в  столовую,
шутил с Зоечкой, слушал.
   - Зоечка, вы опять принесли Крылову самую большую котлету.
   - Сергей Ильич, вам надо закрыть бюллетень.
   - Братцы, сегодня по радио Гагарин выступает.
   Со стороны казалось, что у него есть аппетит, что он щеголяет польскими
сандалетами, усердно занимается лечебной гимнастикой.
   На самом же деле он неотрывно сидел, сжимая голову, и у него ничего  не
было, кроме этой распухшей бесполезной головы. Проклятый серый студень, из
которого нельзя уже ничего выжать! Что  определяют  центры  грозы?  Почему
пики  разрядов  не  подчиняются  такому-то  уравнению?  Почему  невозможно
рассчитать нормальную схему, какую же тогда схему применить? Почему другие
таланты, а он нет? Будь на его месте Дан, все решилось бы в два счета. Дан
нашел бы выход. Дан умел видеть вещи иначе, чем видят их  остальные  люди.
Это свойство гения. В последнее время он часто вспоминал Дана, его легкую,
рассеянную улыбочку: "Сейчас  Сергей  Ильич  сообщит  нам  про  бесконечно
длинную молнию, действующую в бесконечно однородной  среде  на  бесконечно
неверующих коллег". Дан был лишен слабостей, он не  стал  бы  терзаться  и
мучиться, порвав с близким другом. Вряд ли одиночество мешало ему,  с  ним
рядом оставался его талант.
   Человек может добиться чего угодно - йоги останавливают сердце, Аникеев
на пари,  не  умея  играть,  выучил  сонату  Бетховена,  а  вот  сделаться
талантливым человек не может. Упорство? Он готов  был  ждать  Наташу  год,
два. Он готов просиживать за этим столом, за  этими  бумагами  месяцы,  не
вставая, да что толку, тут  задницей  не  возьмешь.  Нужен  талант.  Кроме
таланта, ему ничего не нужно. Положение, успех, даже любовь - как  следует
захотев, человек может всего достигнуть, а вот таланта черта с  два.  Хоть
разбейся, хоть удавись.
   Что же следует из того, что зоны, где возникают молнии, редки?  Неужели
так и будет всю жизнь - откровение, догадка и тотчас новые мучения? В  чем
же тут радость, где удовлетворение? Ах,  радость  творческого  труда!  Ах,
счастье созидания!  Выдумки  романистов.  Лаборантам  лафа:  подсчитывают,
принесут - и до свидания. Голова не болит. Гуляй себе до  утра.  Техник  -
давай ему схему, он проверит, испытает. Вот Алеша  явился  -  построил  по
точкам кривую. А то, что шесть точек  ни  туда  ни  сюда,  -  это  его  не
касается. Впрочем, он  славный  парень,  изо  всех  сил  старается  как-то
помочь. Теперь, когда Лисицкий уехал и остальные уже сидят  на  чемоданах,
когда все демонтировано, когда сдают дела, без Алеши было бы совсем туго.
   - Может, еще чем надо помочь? - спросил Алеша. Выложил на стол сливы. -
Давайте на велосипедах сгоняем? Полезно! Спорт  содействует.  Все  великие
люди  уважали  спорт.  А  то  на  танцы?  Тоже  усиливает  кровообращение.
Настоящий рок - это  спортивно.  -  С  каменно-надменным  лицом  изобразил
несколько па.
   - Кто вам мешает, Сергей Ильич?  Есть  конкретные  консерваторы?  -  Он
смотрел преданно, с готовностью и убежденностью, что все можно решить  вот
этими кулаками.
   - Эх, консерваторы, - мечтательно сказал Крылов. - Консерваторы  -  это
бы чудесно! Было бы с кем бороться.  Хуже,  когда  закавыка  здесь,  -  он
постучал себя пальцем по лбу.
   Алеша повертел кулаками. Да, и сила, и ловкость, и самбо тут ни к чему.
На танцах девушки будут косить глазами на Алешину спортивную фигуру. Любая
будет рада завязать с таким парнем: высший  класс  танца,  умеет  выдавать
всякие байки, и всем кажется, какой шикарный. А  на  самом  деле,  что  он
рядом с  Крыловым?  Долдон!  Ему  вдруг  захотелось  вот  так  же  сидеть,
мучиться. Пусть там танцуют, веселятся, а он сидит всю ночь  напролет,  он
ходит небритый, шатается от усталости, одет как попало, ему не до  танцев.
От того, что он придумает, зависит  многое.  Захотелось  бороться  одному,
когда  вокруг  не  верят,   смеются,   чем-то   жертвовать,   от   чего-то
отказываться. То, над чем он когда-то посмеивался, казалось ему, глядя  на
Крылова, самым нужным и главным в жизни. Но для того, чтобы мучиться, надо
иметь способности.
   Из соседней комнаты доносилось гудение выпрямителя. Там  работала  Вера
Матвеевна. Она единственная, кто в этой обстановке как ни в чем не  бывало
заканчивал свои измерения. Крылов завидовал ей.  Он  завидовал  Алеше.  Он
завидовал каждому, потому что каждый знал свое дело и делал свое  дело,  а
он один ни на что не способен.
   Кривые окружали его, графики,  точки,  он  блуждал  там,  изнемогая  от
отчаяния. В кривых  воплотились  десятки  полетов,  и  каждая  точка  была
облаком, ветром, высотой, ревом моторов, он брел по небу  снова  и  снова,
перепахивая месиво облаков. Где-то внизу лежала земля с миллиардами людей,
со всеми их страстями и событиями, которые  никак  не  могли  повлиять  на
законы, по которым жили облака. Он бился над этими законами,  и  никто  не
мог помочь ему.
   Окончательно одурев, и он  побрел  к  метеорологам  уточнить  кое-какие
данные полетов.
   Главный синоптик помог разыскать старые карты  -  ничего  утешительного
там не обнаружилось.
   Они вышли  вместе  на  площадь,  в  сутолоку  только  что  прибывших  с
ленинградского самолета.
   Кругом раздавались возбужденные  возгласы,  кричали  шоферы,  пассажиры
восторгались теплынью, воздухом, горами.
   - Двенадцать раз в день одно и то же, - сказал  синоптик.  -  Одними  и
теми же словами. С ума можно сойти от этой человеческой скудости.
   Он был сутулый, узкоплечий. Желчное, сморщенное,  прокопченное  солнцем
лицо его с умными, насмешливыми глазами напоминало Крылову Мефистофеля.
   - Не выпить ли нам? - сказал синоптик.
   В ларьке выпили по стакану кислого вина, потом по стакану сладкого.
   - Всегда пьют за что-то, - сказал синоптик, - заботятся  о  будущем.  А
жить надо для... Например, я пью для того, чтобы  отшибить  память.  -  Он
подмигнул Крылову. - Чудесно, когда нечего вспоминать. Память - наказание,
придуманное дьяволом. - Он допил, причмокнул длинными губами. - Без памяти
все были бы счастливы. "Счастлив без памяти". А? Недаром такое  выражение.
Мы ведь вместе с Голицыным начинали.  Он  членкор,  а  я  в  этой  дыре  -
синоптик. А встретились - и никакой разницы: оба старики.
   Перед  Крыловым  появился  наполненный  стакан.  Синоптик  распрямился,
вытянул шею.  Он  оказался  длинным  и  тощим.  Он  махал  руками,  словно
собираясь взлететь.
   - Я  вам  советую,  бросьте  сражаться.  Я  прорицатель.  Судьбу  легче
предсказывать, чем погоду. Хотите, открою вам тайну? - Один глаз его  стал
круглым и начал быстро подмигивать. - Тот, кто знает  то,  чего  не  знают
другие, опасен! Вы знаете истину? Вы опасны! Вот я уже не опасен.  Голицын
все хотел мне напомнить. Жалел меня. А я себя не жалею. Я вполне  доволен.
Хватит с  меня.  Тулин  тоже  перестал  сражаться,  и  молодец.  А  с  кем
сражаться? Противники-то не сражаются. Вот в чем фокус. Я вашего  Лагунова
знаю. Что бы вы ни  сделали,  вы  будете  работать  на  Лагунова,  прибыль
получает Лагунов.
   - И черт с ними! - Крылов погрозил синоптику пальцем. - А Лагунов пусть
будет  академиком,  мне  не  жалко.   Результат?   Результат   ничего   не
исчерпывает.  За  ним  будет  другой  результат.  Снова  уточнят  скорость
генерации зарядов. И  наши  результаты  -  тю-тю.  Важно,  чтобы  ты  шел,
карабкался, полз - но вперед.
   - Движение - все, цель - ничто. Слыхали. Но ради чего? Объясните мне. Я
в юности сражался, сражался, думал, добиваю последнюю несправедливость.  И
вот уже старость, а несправедливостей столько же.
   ...В  ресторане  играла  радиола,  то  и  дело  прерывая  ее,  дежурная
объявляла посадку: Ташкент, Алма-Ата... Крылова поражало количество  мест,
куда можно улететь. Сыктывкар! Подумать  только!  И  все  эти  люди  имели
билеты и знали, куда им лететь.
   - Мы с тобой кто? Жертвы науки! - провозглашал синоптик.
   - Именно жертвы! - умилялся Крылов, и они нежно целовались.
   Грибы, скользя, разбегались по тарелке.
   - Вам нельзя больше, Сергей Ильич, - сказала Зоечка.
   Он погрозил ей пальцем. Они хотят, чтобы он вернулся к этому проклятому
письменному столу. Ни за что. Он улетит в Сыктывкар. Он женится на Зоечке.
И приедет с ней к Наташе. Познакомься с моей  женой.  Может  быть,  Зоечка
сделает его талантливым. Он с интересом наблюдал, как он разделился:  один
Крылов еще сидел, стиснув голову  руками,  пытаясь  обдумать  все  наново.
Второй, бесшабашный малый, уже был свободен, хотел бежать на  танцы,  лечь
спать и, наконец, обнаружил, что умеет растягивать столы, сгибать  тарелки
и вытворять такое, отчего мебель  извивалась  и  пела  на  разные  голоса,
заглушая радиолу. Затем появился третий, который стал  осаживать  каких-то
иностранцев,  пристававших  к  Зоечке,  задирался,  и  все  это  кончилось
великолепной мужской дракой на кулаках.
   Откуда-то появился Алеша, Крылов был  в  восторге  от  своих  прямых  в
челюсть, сам он получил хороший удар под глаз, немного протрезвел, и Алеше
и синоптику удалось уволочь его до появления милиции.
   Ночь была тихая, звездная. Он не хотел домой, его  тошнило  от  цифр  и
таблиц. А синоптик и Алеша вели его неумолимо, как конвоиры ведут беглеца.
Он и сам мог бы идти прямо, но ему было лень утруждать себя.
   Почти три миллиарда людей на земле, а помочь никто не  может.  Вот  что
горько! Помешать всякий  может,  а  помочь  и  хотели  бы,  да  не  могут!
Звездочки, звездочки, такое красивое небо, а приходится с ним воевать.  Он
должен воевать с небом один на один, за всех этих людей. Эх ты, небо  мое,
небо!..
   Дежурная, укоризненно покачивая головой, передала ему  телеграмму.  Его
срочно вызывали в Москву, в отдел кадров.


   Вид у него был страшенный:  лиловый  синячище  под  глазом,  физиономия
исцарапана. Девицы в отделе кадров переглядывались. Ему  предложили  ехать
на Памир,  там  строится  линия  электропередачи,  надо  изучить  грозовые
условия для грозозащиты. Он пытался втолковать им,  что  не  может  ехать,
пока  не  докажет...  Градиент  напряженности...   дельта   Е...   Девушки
разочарованно усмехались. Дельта Е! Кое-кто собирался сунуть его бог знает
куда, но начальник отдела кадров, демобилизованный полковник, сказал:  "Не
люблю, когда кругом победители, а побежденный  один".  Девушки  гордились,
что защищают его,  подыскали  самостоятельную  интересную  работу,  и  вот
пожалуйте - перед ними никакой не герой, несправедливо  гонимый,  а  самый
обычный ловчила из тех, кто по-всякому изворачивается, лишь бы не ехать на
периферию. Родители больны, жена пианистка, а у этого - дельта Е.
   Начальник терпеливо выдавал про госзначение объекта, и  госинтересы,  и
госдисциплину.
   - Почему вы знаете государственные интересы, а я не  знаю?  -  искренне
поразился Крылов. - Ежели я решу эту проблему, государство больше получит.
   Оба недоуменно посмотрели друг на  друга,  и  начальник  отдела  кадров
отправился докладывать по инстанции.
   Ничего не скажешь, Агатов умел становиться  нужным  человеком.  Он  был
главным свидетелем, ведь это он предвидел все заранее и предупредил Южина.
Он помогал Лагунову формулировать  и  уговаривать,  он  показал  себя  как
верный ученик и соратник Голицына, на него временно возложили  руководство
группой, ликвидацию дел.
   В  присутствии  Лагунова  он  всячески  восхвалял   Голицына.   Лагунов
относился к этому с видимым безразличием, однако Агатов чувствовал, что  к
нему  приглядываются.  Агатов  ждал.  Терпеливо  ждал,  искусно.   Наконец
однажды,  когда  они  остались  вдвоем,  Лагунов  осведомился  о  здоровье
Голицына -  дело  в  том,  что  институты  сливаются,  создан  один  отдел
атмосферного  электричества,  -  не  будет  ли  старику   слишком   труден
организационный период?
   Создание подобного центра было давнишней мечтой Голицына, несколько лет
он хлопотал и доказывал необходимость такой организации. Агатов понял, что
Лагунов не прочь отстранить старика. "Какая скотина!" - подумал он.
   - Вероятно, вы правы, - сказал он со вздохом. - Подобные нагрузки в его
возрасте вредны.
   - Тут, конечно, будут сложности, но мы рассчитываем на  вас,  -  сказал
Лагунов.
   Агатов  на  мгновение  пожалел  своего  старика,  но   что   поделаешь,
меланхолично ответил он  сам  себе,  такова  жизнь.  Не  я,  так  найдется
кто-нибудь другой.
   По возвращении в Москву Лагунов рекомендовал его в  управление  -  врио
начальника отдела  и  секретарем  оргкомитета  международного  симпозиума.
Агатов не отказывался.
   Черты его бледного лица, когда-то еле видимые, словно стертые резинкой,
со  дня  аварии  проступали  все  резче  и  наконец  теперь   обозначились
законченно, в мраморной твердости.
   Подбородок налился тяжестью и выдвинулся вперед, появились  губы,  даже
волосы  пышно  поднялись  над   маленьким   бледным   лбом,   прочерченным
озабоченными морщинками.
   Происходило удивительное - за эти недели он прибавил  в  росте.  Пиджак
стал ему короток. "Мы рассчитываем на вас", - напевал он фразу Лагунова. В
этой фразе была мелодия, целая симфония, барабаны и трубы слышались в ней.
   Он  чувствовал  себя  на  Невидимом  пьедестале,  с   высоты   которого
открывался:
   простор  кабинетов,  деловых  и  строгих,  с  отдельным  столиком   для
телефонов, среди которых есть прямой, туда... и  просторы  длинных  столов
заседаний, крытых синим сукном, там был стук каблучков секретарши  и  стук
карандаша по графину, и похлопывание по плечу, очередь в приемной и приемы
с тостами, знакомствами и рукопожатиями;
   мир планов, одобренных, новаторских, планов  грандиозных,  эффектных  и
эффективных,  и  перевыполненных,  и  встречных,  планов,   которые   всем
нравятся, нравятся президенту, и выше, и совсем  высоко,  мир  академиков,
далеких от жизни, нуждающихся в энергичных  организаторах,  которые  умеют
подобрать кадры, расставить кадры, прислушиваться к  мнению,  поддерживать
инициативу, крепить связь с производством, поддерживать почин;
   он будет участвовать  в  решении  проблем,  требующих  коренной  ломки,
широты   взглядов,   борьбы   с   консерваторами,   слияния    институтов,
перебазирования   институтов,   открытия   новых   институтов,   улучшения
руководства;
   он будет  устранять  параллелизм  в  научной  работе,  распыление  сил,
ненужные препоны и рогатки;
   он готов: посылать на  периферию,  составлять  беспристрастные  отзывы,
отрицать чистую науку, защищать чистую  науку,  растить  кадры,  проводить
симпозиумы, конгрессы, подписывать некрологи, находиться на высоте;
   увы, как ученый он неск