е. Мы базис.
   - Мы измерим градиент. И будь здоров и не кашляй  -  вся  теория  вверх
тормашками.
   - Аникеев - гений. И Дан - гений.
   - А Капица нет, по-твоему? Капица, брат, еще больше гений.
   - А ты, Олежка, наверное, тоже будешь гением.
   - Гении устарели. Гении в науке - все равно  что  парусники  во  флоте.
Романтика прошлого! Сейчас  навалятся  скопом  и  решают  любую  проблему.
Коллективное творчество, вот тебе и есть гений! Мой шеф - почти  гений,  а
что он без нас - единица. Пусть я ноль. Я согласен. По сравнению с  ним  я
ноль. Но я тот ноль, который делает единицу десяткой.
   - И я ноль!
   - Я убеждаюсь, что квантовая механика зашла в тупик. Почему? Вот  сидит
красноносый спекулянт, пусть он нам объяснит. Де Бройль не  ребенок.  Если
он герцог, то что же, значит, нечего с ним считаться? Нет,  Серега,  пусть
он герцог, но квантовая механика, она не способна...
   Крылов  был  согласен,  и  они  вдвоем  без  особого  труда  разгромили
квантовую механику, затем навели порядок среди  элементарных  частиц,  но,
чтобы окончательно оконфузить всю школу Нильса Бора, им пришлось  заказать
еще бутылку, которую Остапыч доставил им уже  внутрь  атомного  ядра.  Они
распили ее строго квантованными  порциями,  и  тогда  им  наконец  удалось
раздробить электрон. К тому времени Тулин уже стал академиком и лауреатом,
а Крылов защитил докторскую. Тулин  выступил  оппонентом.  Крылов  устроил
банкет, они позвали всех своих  знакомых  девушек.  Они  обсуждали  музыку
Шостаковича,  утерянные  секреты  фейерверков,   радиоактивность   крабов,
женские достоинства Екатерины Второй и способы лечения рака.
   Выслушав рассказ Крылова о девушке на мотоцикле, Тулин решил,  что  они
обязаны во что бы то ни стало разыскать ее, и потащил Крылова в  отделение
милиции. Когда их  оттуда  выставили,  они  отправились  в  ГАИ,  и  Тулин
вдохновенно описал потрясенным  инспекторам,  как  его  друга  у  него  на
глазах, переехала девушка на мотоцикле "52-67". Она не  просто  переехала,
она ездила по распластанному Крылову взад-вперед и при этом  кричала,  что
никакая инспекция ей не страшна. Он клялся и божился, что все  это  святая
правда,  готов  был  подписать  любые  протоколы,  показывал  на  Крылова,
кроткого и беспомощного, и вконец поразил инспекторов, сообщив им  о  том,
что они с Крыловым находятся Накануне величайшего открытия в физике.
   Выпили? Да, они вынуждены были выпить, чтобы как-то прийти в себя после
катастрофы. Со слезами на глазах  он  снова  начинал  описывать  нападение
мотоцикла "52-67", приводя ужасающие подробности.
   Их провели в отделение, сняли показания, но когда дело дошло до адреса,
то Тулин никак не мог вспомнить улицу, на которой он  живет,  он  позвонил
профессору Чистякову, чтобы узнать свой адрес.  Потом  Чистяков  о  чем-то
говорил с дежурным инспектором, но это уже было неинтересно, так как Тулин
и Крылов выяснили, что Аникеев - более великий ученый, чем  Чистяков,  ибо
Аникеев носит подтяжки.
   Следующие три часа они провели в обществе трех пьяных шоферов и  одного
лихого карманника, который никогда не читал Фрейда. Они отлично поговорили
с ним о гипнозе и снах, но некоторые положения доказать не удалось, потому
что их повели к дежурному знакомить с  владелицей  мотоцикла  "52-67".  Ее
звали Лена - Елена  Николаевна  Бельская.  Дальнейшие  события  заняли  не
больше пяти минут. Гражданин Крылов, глядя в  желтые  от  бешенства  глаза
гражданки Бельской, со вздохом признался, что никаких телесных повреждений
он не получил и все его показания были вызваны желанием увидеть  гражданку
Бельскую, к каковой никаких претензий  он  не  имеет.  Гражданка  Бельская
сперва потребовала передать дело  на  гражданина  Крылова  в  суд,  считая
достаточным три года исправительно-трудовых  работ,  но  вскоре  уменьшила
срок до пятнадцати суток. Гражданин  Тулин  и  вышеуказанный  Крылов  были
оштрафованы на 50 рублей каждый. Кроме того, учитывая состояние  опьянения
и отсутствие денег и документов, гражданин Крылов был задержан в  дежурной
камере для выяснения личности.
   Утром Крылов вышел на улицу, содрогаясь от головной боли. У подъезда на
мотоцикле сидела гражданка Бельская и улыбалась.
   - Эй вы, задрипанный донжуан, - сказала она, - давайте я вас подвезу.
   Она привезла его домой, напоила крепким чаем и при этом так  улыбалась,
что он полетел в институт, задевая прохожих белоснежными крыльями.


   Ему дали проверить распределение объемных зарядов. Ему  передали  целую
установку. Ему дали  собственный  стол,  собственный  шкаф.  Он  сидел  на
высоком табурете, окруженный приборами, включал, выключал, настраивал, сам
себе хозяин, кум королю. Что  еще  нужно  для  счастья?  Говорят,  времена
ученых-одиночек прошли. Ничего подобного, он  работал  один,  не  чувствуя
никакого одиночества. Он  обсуждал  свои  проблемы  с  Лангмюром,  Нильсом
Бором, Штарком и еще двумя десятками причастных  к  его  работе  стариков.
Подобралась отличная компания спорщиков и советчиков, правда, чем  дальше,
тем чаще они разводили руками и отмалчивались.
   После  первых  измерений  ему  показалось,  что  картина  распределения
получится слишком грубой. Он решил уточнить методику.  Перебрал  несколько
сортов нитей подвески. Поставил  сверхчувствительный  гальванометр.  Затем
ему пришло в голову  автоматически  стабилизировать  температуру  прибора.
Учесть искажающее влияние трансформатора...
   - Почему вы не учитываете полярных сияний? Заряды кота у  сторожихи?  -
спросил его Аникеев. - Вы больны. Болезнь называется "немогуостановиться".
Научитесь  себя  ограничивать.  Получили  примерную  величину  и  двигайте
дальше. Искать истину в последней инстанции - зряшный труд.  И  существует
ли она, эта последняя инстанция?
   Не будь Аникеева, он бы совсем запутался. Чего  стоила  ему  одна  лишь
битва с компенсатором!  Они  не  поладили  с  первой  минуты  -  Крылов  и
компенсатор. Издеваясь над всеми законами, компенсатор показывал  что  ему
вздумается. Крылов наклонял его, менял лампы, свирепея, тыкал карандашом в
подвеску, пока компенсатор не взбесился.  Они  возненавидели  друг  друга.
Теперь компенсатор назло показывал все наоборот. Крылов  разобрал  его  до
винтика,  снова  собрал;  тогда  компенсатор  пустился  на  подлость,   он
прикидывался исправным, но в разгар измерений показывал невесть что, путая
все данные.
   Пришел Аникеев, ни слова не говоря, примерился и хрястнул панель  своим
кулачищем так, что компенсатор сразу  присмирел  и  заработал,  как  будто
ничего не было.
   Аникеев одолжил импульсный  генератор.  Аникеев  помог  найти  одну  из
сорока возможных причин погрешностей. Словно вынюхивая, Аникеев  водил  по
шкалам висячим носом, и его лицо с большой  обезьяньей  челюстью  казалось
Крылову воплощением доброты и братства.
   Крылов завидовал  ему  мучительно,  стыдно.  Чтобы  стать  мало-мальски
приличным экспериментатором, ему не хватало терпения возиться с приборами,
характера для войны с механизмом, умения хитрить с начальством, ладить  со
стеклодувом,  недоверия  к  справочникам,   юмора,   фантазии,   мягкости,
твердости, смелости, осторожности...  Постепенно  выяснялось,  что  он  не
умеет работать с вакуумом, ругаться, переводить с итальянского, составлять
библиографию. Хуже всего было то, что в  институте  все  от  него  чего-то
ждали.
   Его стычки с  Аникеевым,  назначение  были  приняты  как  свидетельство
необычного характера.  Его  робость  считали  скромностью,  замкнутость  -
сосредоточенностью и даже неумелость оценивали как свежесть ума.
   Он чувствовал себя авантюристом,  шарлатаном,  обманщиком,  которого  в
любую минуту могут разоблачить. Особенно страшен был для него Данкевич. Он
старался не попадаться ему  на  глаза  и  семинары,  на  которых  выступал
Данкевич, подслушивал из хранилища.
   Те, кто хотел работать у Данкевича,  должны  были  сдать  минимум.  Так
называемый Дан-минимум,  или  дань-минимум:  комплекс  задач  и  вопросов,
придуманных самим Данкевичем. Никаких официальных званий или  дипломов  за
сдачу минимума не полагалось, не выставлялось  отметок,  ничего  нигде  не
отмечалось, и тем не менее каждый  электрофизик  считал  честью  выдержать
этот добровольный экзамен.
   Данкевичу было все равно, кто перед  ним  -  доктор  наук  или  молодой
инженер, - никому  никаких  льгот.  Такое  отношение  многим  маститым  не
нравилось, но Данкевич не обращал на это внимания.
   Молодежь  обожала  его.  Вечно  за  ним  таскался  хвост   поклонников,
подхватывая  на  лету  его  замечания,   изречения.   На   семинарах   ему
принадлежало решающее слово. Не по старшинству, а  в  силу  его  редчайшей
способности предельно упрощать любую запутанную проблему. И  так  как  эта
простейшая модель или идея возникала перед ним раньше, чем перед  другими,
то если посреди доклада он говорил: "Мура!" - все  знали,  что  ничего  не
получится.
   В чем секрет таланта Данкевича? Были  математики  способнее  его,  были
физики,  которые  знали  больше,  чем  он...  Аникеев  отвечал  на  это  с
улыбочкой:
   - Очень просто, Дан видит  все  немножко  иначе,  чем  мы,  вот  и  вся
хитрость.


   Город, как все большие города, не был  оборудован  для  любви.  Повсюду
ходили люди, повсюду дул холодный ветер. Сады стояли закрытыми. На  мягких
от сырости бульварных скамейках сидели старики и няньки. В комнату Крылова
сквозь фанерную перегородку доносилось каждое слово, каждый шорох.
   Из века в век он и она искали уединения и  приюта  и  не  находили.  Им
приходилось удаляться на луну,  на  самые  дальние  созвездия  или,  когда
удавалось купить билеты, в кино. Там темнота укрывала их  от  всего  мира.
Там не было ни лиц, ни глаз, только сплетенные пальцы.
   Потертая  беличья  шубка  почти  не  грела.  Лена  выглядела  грустной,
усталой, совсем не похожей на ту, с которой он познакомился. Она была ниже
его на полголовы, ему хотелось согреть ее, взять на руки.
   Они садились в последний ряд, грызли вафли и болтали всякую ерунду.  Не
будь между ними глупого подлокотника, они чувствовали бы  себя  совершенно
отлично. Не надо было стараться умничать, он говорил что вздумается и  мог
вести себя свободно, и все же он не решался взять  ее  маленькую  шершавую
руку, прижать к щеке, и эта  робость  была  особенно  приятна.  На  экране
страдали, произносили какие-то красивые  слова,  вздыхали.  Лена  тихонько
посмеивалась: дребедень, - и сразу  картина  превращалась  в  пародию.  Но
бывало и так, что Лена усаживала его на место героя в  автомобиль,  и  они
неслись по горным дорогам к морю, не обращая внимания на  злодея-помещика,
оставались вдвоем в охотничьем домике,  уписывая  огромные  окорока  перед
камином...
   - Хочу есть, - заявляла Лена.
   Крылов предлагал пойти в ресторан.
   - Послушайте, физик, - говорила она. - Не пижоньте. Вам это не идет.
   Они покупали горячие пирожки и  съедали  их  тут  же,  в  "Гастрономе",
запивая томатным соком.
   Крылов провожал ее домой. Небо было полно звезд. Ему  пришла  в  голову
странная мысль. Он преподнес ее  Лене,  как  преподносят  цветок.  Никогда
раньше он не раздумывал о подобных вещах.
   - Не правда ли, интересно, что мы видим Вселенную не такой,  какая  она
есть, а молодой, какой она была много лет назад? Может быть, и этих  звезд
уже давно нет. Нас окружает прошлое, настоящее - это только мы... А если с
дальних планет смотрят на нас, то и они нас не  видят.  Они  могут  видеть
Октябрьскую революцию. Или как Пушкин едет  на  дуэль.  Какое-нибудь  утро
стрелецкой казни.
   Лена  остановилась,  поднялась  на  цыпочки,  притянула  его  голову  и
поцеловала. Он невольно оглянулся на прохожих, но тотчас  устыдился  этого
движения и сам поцеловал ее в солоноватые, пахнущие томатным соком губы.
   - Я бы пригласила тебя к себе, - сказала она, спокойно перейдя на "ты".
- Но понимаешь, мамаша, сестренки - не та обстановочка.
   Быстрая теплая весна помогала им  изо  всех  сил.  Когда  темнело,  они
перелезали через решетку Летнего сада и, прячась от сторожа,  носились  по
хрустким, исчерканным тенями аллеям.
   Зеленый свет стекал с мраморных плеч богинь. Их белые  обнаженные  руки
слегка просвечивали. Богини были  прекрасны.  Лена  замирала,  в  восторге
задрав голову, зубы  ее  блестели,  а  Крылов  думал,  что  самое  великое
искусство бессильно  перед  теплом  ее  жесткой  руки,  что  эта  курносая
скуластая девушка куда большее чудо, чем все мраморные красавицы.
   Лена  работала  на  кинофабрике   помощником   оператора.   Она   знала
художников, композиторов, запросто командовала  знаменитыми  артистами,  -
таинственный,  незнакомый  мир,  перед  которым  Крылов  чувствовал   себя
вахлаком, бесцветным и скучным.
   Как ни странно, она словно не замечала своего превосходства, тяготилась
его расспросами, но и его дела нисколько ее  не  занимали,  ей  доставляло
удовольствие болтаться по  городу,  носиться  на  мотоцикле,  встревать  в
уличные происшествия, грустить, озорничать. Она словно вырывалась на  волю
и затевала шумную, неутомимую игру, умея извлекать отовсюду удовольствие.
   - Сегодня самый счастливый день в моей жизни, - заявляла она.
   - Позавчера ты говорила то же самое.
   - Позавчера уже нету. И завтра нету. Есть сегодня. И надо  прожить  его
так, чтобы оно было самым счастливым.
   Она никак не покушалась на его время.  Когда  он  однажды  задумался  и
начал заносить в блокнот какую-то  схемку,  Лена  незаметно  исчезла.  Без
всякой обиды.  С  тех  пор  она  только  предупреждала:  "Если  тебе  надо
заниматься,  ты  не  стесняйся.  Хуже  нет,  когда  парень  таскается   по
обязанности". Его это устраивало и тревожило. С  такой  же  легкостью  она
вообще могла вдруг исчезнуть.
   Чем-то она напоминала ему Тулина.  Легкостью?  Жизнелюбием?  Непонятно,
почему она относилась к Тулину равнодушно.
   - Наверно, мы слишком одинаковы. Это всегда скучно, - ответила  она  и,
прищурясь, оглядела его новый галстук, разрисованный пальмами. -  Чего  ты
стиляешь? Лучше бы купил себе ботинки.
   Он было огорчился, но Лена обняла его за шею.
   - Чудик! Ты мне понравился таким, и нечего пыжиться. Все  равно  Тулина
тебе не переплюнуть. Ты из породы лопухов.
   Она твердо установила товарищеский порядок  -  когда  у  него  не  было
денег,  платила  она,  и  никаких  церемоний.  Откровенная  наотмашь,  она
презирала условности. Вначале это коробило его.
   - ...Таскался за мной один парень. Ужасный интеллигент. Однажды  гуляли
мы долго, я смотрю, чего-то он жмется,  потеет.  "Может,  тебе  в  уборную
надо?" - спрашиваю его. Так он на меня обиделся. Стыдить начал и все  жует
какую-то  резину  насчет  сюрреалистов.  Наконец  вижу  -  заговаривается.
Отпустила я  его.  А  он  как  дунет  в  первую  подворотню!  Вот  тебе  и
сюрреалисты! У меня, значит, грубость, низменное восприятие, а то, что  он
три часа ходит со мной и только  думает  про  подворотню,  -  это  поэзия,
рыцарство.
   В ее веселом вызове условностям было  и  нечто  серьезное.  Как-то  она
призналась:
   -  От  красивых  слов  у  меня  оскомина.  Представляешь,  целый   день
репетируем  всякие  фразы.  Сперва  режиссер,  за  ним   помощник,   затем
звукооператор, потом артисты - все повторяют,  добиваются  естественности.
Слышать не могу! Выругаешься - и вроде горло прочистила. Такие  правильные
слова, как уже кем-то обсосанные карамельки в рот кладут. А ведь  когда-то
они были чистые и хорошие, эти слова, и, наверное, волновали.
   В тот год весна двигалась с юга со скоростью  семидесяти  километров  в
сутки. Ее стремительный шаг  подгонял  Крылова.  Работа  вдруг  покатилась
быстро и легко, как со склона. На столе  появились  пачки  фотографий  для
отчета. В журнале "Техническая физика"  опубликовали  его  статью.  Крылов
подарил оттиск Лене.
   Запинаясь на  каждом  слове,  она  попробовала  читать:  "Релаксация...
флуктуация... Конфигурационное пространство". Кошмар какой-то,  неужто  он
все это знает? Она  посмотрела  на  него  с  восхищением,  словно  впервые
увидев. Так, значит, он настоящий физик? Признаться, она подозревала,  что
он заливает ей, в лучшем случае лаборант или механик.
   Она потащила его на  вечер  в  Дом  кино  и  гордо  представляла  своим
знакомым: физик!  Бойкие,  языкастые  красавцы  разговаривали  с  Леной  о
каких-то павильонах, сценариях, вырезанных кадрах, весело ругали какого-то
режиссера, называя его "подлецом запаса", и Крылов  глухо  ревновал  Лену,
уверенный, что каждый из этих пижонов должен казаться Лене куда интереснее
его, и не понимал, зачем же она возится с ним, зачем он ей.
   Внезапно  издали,  поверх  толпы,   гуляющей   по   фойе,   он   увидел
взлохмаченную, тронутую сединой шевелюру.
   - Смотрите, смотрите, Данкевич! - восторженно зашептал он.
   Кто-то обернулся, кто-то протянул:
   - А-а-а!
   Молодой режиссер спросил:
   - Это что за птица?
   - Как, вы не знаете Данкевича? - изумился Крылов.
   Выяснилось, что никто понятия не имел о  Данкевиче.  Молодой  режиссер,
блистая эрудицией, составил дикую окрошку из Эйнштейна,  Ферми,  Денисова,
атомной бомбы, античастиц и Тунгусского метеорита.
   Крылов был потрясен. При чем тут  античастицы?  При  чем  тут  Денисов?
Знать Денисова и не знать Данкевича! Почему никто не видит сияющего  нимба
вокруг головы Дана? Люди должны расступаться и кланяться. Среди  нас  идет
гений, человечество получило  от  него  куда  больше,  чем  от  всех  этих
кинодеятелей, вместе взятых.
   - По-твоему, мы должны носить его портреты на демонстрациях? -  сказала
Лена.
   - Может быть. Это справедливей, чем продавать фотографии киноартистов у
каждого газетчика.
   - Что он сделал, ваш Дан? - спросил режиссер.
   - О, Дан! - восторженно воскликнул Крылов. - О! Дан!  -  Он  перечислил
несколько работ. Маленькие статьи по пять-десять страниц.
   - И только! Но это же вроде твоей, - сказала Лена.
   Крылов рассвирепел:
   - У меня тоже два уха, ну и что же с того? Он гений, а я ничто. - И  он
закатил им такую речь про Дана, что все притихли.
   По дороге в зал Лена шепнула:
   - Ты был великолепен! Но все же у твоего  Дана  шея  как  у  ощипанного
гуся.
   Они чуть не разругались. Вышучивать великих людей легко,  но  от  этого
сам не становишься выше. Зато некоторые восхваляют  великих  людей,  чтобы
просиять в их свете. Зато другие... Вообще непонятно,  зачем  этим  другим
другие. Разумеется, другие не пишут научных статей... Через  десять  минут
они договорились до полного разрыва и потом никак не  могли  вспомнить,  с
чего это началось.
   В конце вечера Лена сказала:
   - А знаешь, в твоем гусе есть что-то такое...
   Крылов был счастлив. Однако "ощипанная шея"... Как это он  не  замечал,
что у Дана действительно длиннющая шея в пупырышках?
   Последний год Дан занимался исследованием электрической плазмы.  Задача
вызывала противоречивые толки. Связь с электрическим полем Земли?  А  кому
это нужно?  Слишком  абстрактно,  вероятность  успеха  мала,  практический
эффект неясен.
   Самого Дана соображения о  риске  или  удаче  нисколько  не  волновали.
Как-то на семинаре он сказал фразу, которая поразила Крылова:
   - Надо делать то, что необходимо тебе самому, тогда не страшны  никакие
ошибки или неудачи.
   Этот человек жил где-то на  сияющей  вечным  снегом  вершине,  куда  не
доходили обычные людские страсти и тревоги.  Вероятно,  тогда  на  Крылова
действовало идущее от Лены хмельное ощущение легкости и возможности самого
невероятного. Конечно, то была самая  идиотская,  нелепейшая  просьба,  но
таков был Крылов. Обдумывать  свои  поступки?..  Для  этого  он  соображал
слишком медленно. Он сказал Дану:
   - Я бы хотел работать с вами.
   Неизвестно почему, но Дан согласился.
   - Ну что ж, давайте.
   Он сказал это спокойно,  как  будто  речь  шла  о  прогулке,  и  Крылов
поднялся в воздух, не успев уловить мгновен